Селах не могла уничтожать мох руками, потому что он стал слишком толстым. Теперь он стал больше, чем любая лошадь. Селах спала рядом с умирающими лошадьми, пока мох не пробрался им в горло. После смерти лошадей мох двинулся к лесу и к нашему дому, вверх по холму. Колдор Клеменс махал косой, словно косил пшеницу на поле, которое надвигалось на него. Он кричал, проклиная Февраля. Двое жрецов пришли, чтобы побрызгать святой водой вокруг нашего дома. Они пребывали в замешательстве. Небо стало зеленым, потом черным. Снова зеленым. Волк встал на задние лапы, передними разрывая себе брюхо. Муравьи расползались, унося кубики мха.
В конце концов мы устали. Клеменс, и я, и ополченцы ретировались в наш дом и забаррикадировали дверь нашими спинами. Потом мох прополз под дверью и перекинулся на наши башмаки.
Короткий список, найденный в заднем кармане Февраля
1. Я сделал все, что мог.
2. Мне нужно знать, что ты не уйдешь.
3. Я написал историю, чтобы показать любовь, а она превратилась в войну. Какой ужас.
4. Я обернул собой звезды и затолкал луну в такое место, откуда ее не могли достать.
5. Я из тех, кто крадет детей и отнимает полет.
Наблюдать смерть этих лошадей. Чувствовать судороги, которые пробегали по мышцам под этой мшисто-зеленой шкурой, их дрожь. Пол, и стены, и потолок нашего дома покрыты мхом. Пес покрыт мхом, но он до сих пор жив и бегает вокруг дома, лая на зеленые облака. Таддеус пригоршнями срывает мох со стен. Коса Колдора описывает широкие, низкие дуги.
Селах, сказал Таддеус, начни с пола. Вырви, сколько сможешь, и сожги в печи.
Колдор закричал на меня, потому что я стояла столбом, а руки словно примерзли к бокам. Я думала о том, как умирали лошади. Я думала о смерти и войне и грусти этого когда-то разноцветного города.
Селах, пожалуйста, пол, сказал Таддеус, который стучал ногами, чтобы счистить мох, выросший на мысках его сапог.
Я вернулась туда, где остались лошади.
Опустилась на колени около холодной, тронутой снегом зелени. Содрала мох с их туш. Их глаза вылезли из орбит, языки вывалились изо рта. Их шеи — канаты мышц и мокрый от снега мох, который напоминал теперь зеленую пену.
Я сунула голову в шею лошади. Глубоко внутри этого переплетения плоти, среди органов и костей, я обнаружила миниатюрный город, похожий на наш. Я увидела Таддеуса, и Колдора, и Бьянку, и всех остальных, спящими в гамаках, привязанных к ребрам. Я увидела маленький воздушный шар, в корзине которого находились лошади. Я увидела воздушных змеев, которые заталкивали облака в горящее солнце. А на месте желудка я увидела себя, стоящую на замерзшей реке. Потоки ветра, обдувающие мои ноги, поднимали платье и вскидывали волосы к облакам. Я чувствовала, как лед трещит под моими ступнями. Рыба ела воду и кричала мне, звала спуститься вниз и выпить чая с мятой.
Городские лавочники сказали, что видели Селах, стоявшую на реке. Один из них направился к ней. Протянул ей руку, но она покачала головой и стукнула ногой по льду. Разбила лед и провалилась под него.
Я пытался спасти ее, Таддеус, сказал лавочник, невысокий старичок с согнутой спиной. Он ходил, опираясь на трость, ручка которой напоминала орла, и сейчас держал ее в руке.
Я лег на лед и попытался найти ее в проруби. Извините, сэр, но это все, что я видел. Я не знаю, рассердится на меня за это Февраль или нет. Но возьмите, здесь то, что я видел. Его затрясло, потом он выпрямил спину.
Он протянул мне кусок пергамента. Закричал, призывая к смерти Февраля, несколько других лавочников окружили его, и все вместе они исчезли в харчевне. Снаружи остались груды увядающего мха, умирающие муравьи, мясник, свежующий волка.
Я развернул пергамент. Я думал о Бьянке, о Селах и о продолжающейся войне. Я сел на землю прямо на улице, телеги проезжали мимо меня, их колеса скользили по снегу. На пергаменте я увидел карандашный рисунок. Изображал он женщину. Селах под водой. Коричневые рыбы с лошадиными головами окружали ее. Ее руки превратились в сердитые облака. Нити воздушных змеев опутывали ее тело, и она кричала с набитым снегом ртом.
Снегопад продолжался, и
ополчение собралось вокруг Таддеуса, который так и сидел на улице. Лавочники лопатами расчищали вокруг него снег. Таддеус держал в руке смятый лист пергамента и отказывался говорить. В какой-то момент телега раздробила ему кисть руки, но он и бровью не повел.
Война продолжается, и мы должны сражаться, сказал один ополченец.
Ты нужен городу, сказал другой.
Колдор Клеменс схватил Таддеуса за плечи и потряс его.
Ты можешь злиться на Февраль, сказал он, глядя в темные глаза Таддеуса.
Таддеус что-то бормотал и сжимал кулаки, но не двигался. Трое ополченцев — синяя птичья маска, плотник и Колдор Клеменс — постарались столкнуть его с места. Колдор Клеменс сказал, что с тем же успехом они могли пытаться сдвинуть трубу. Им ничего не осталось, кроме как оставлять его на улице ночь за ночью.
Левая сторона моего тела Бьянка и правая сторона моего тела Селах. Лишившись тела, мне нет смысла жить.
Я представлял тебя полем скачущих лошадей, Селах. Тебя, Бьянка, воздушным шаром размером с небо, мое тело — воздушным змеем, который ты можешь бросить в воздух.
Тянуть меня нитью и лошадью.
Скажите мне, что со смертью все не заканчивается. Что все не кончается Февралем. Засохшие полевые цветы, обвивающие шею плачущего ребенка.
Я замедлил сердцебиение до трех ударов в минуту. Я перерисовал облака в птиц, лис загонял их в горы.
Сегодня я собираюсь шевельнуть рукой.
Меня рвет кубиками льда.
Рядом со мной призрак.
Вставай, папуля.
ФЕВРАЛЬ НАБЛЮДАЕТ ЗА СНЕГОПАДОМОн думает о бессмысленных смертях Селах и Бьянки и о продолжающейся войне против него. Он создает в небе десять различных оттенков серого и начинает снова. Девушка, от которой пахнет медом и дымком, зовет его в дом. Он думает, она зажигает свет в горле, когда говорит. Ее тело пронизано нитями света.
Против меня идет ужасная война, говорит он, обернувшись.
Я знаю, отвечает она. Ты можешь остановить ее, как только захочешь.
Девушка, от которой пахнет медом и дымком, не слышит его плача, но видит ссутулившиеся плечи. Она видит, как его страшно трясет.
Призрак Бьянки появляется в городе. Она носит красные шорты и белую блузку, и у нее длинные черные волосы. Я наблюдаю, как она покупает листья мяты и говорит лавочникам, что скоро у нас наступит вечное лето. Она ходит по улицам, раздавая тюльпаны, на лепестках которых жилками написано «ИЮНЬ». Бармен говорит, что у призрака Бьянки есть военный план, в который вовлечены дети, похищенные Февралем. Мой подмастерье говорит, что на руках Бьянки, когда она складывала их вместе, возникало заполненное воздушными змеями небо.
Таддеус молчал неделю. Но когда призрак Бьянки что-то шепнул ему на ухо, он поднялся. Указал на небо. Пошел домой. Колдор Клеменс взял на себя командование ополчением. Призрак Бьянки исчез в лесу.
После ухода Таддеуса в городе похолодало и потемнело, как никогда. Из-за мороза мои статуи сов становились хрупкими, трескались и рассыпались в пыль, и мне еще повезло, что у меня нет детей, которых надо кормить. Ужасные, конечно, слова, но это правда.
СТАТУИ СОВ — ЗА ПОЛ ЦЕНЫ
Колдор Клеменс, сняв рубашку,
произнес речь под двумя дырами в небе. Ополченцы сидели кружком, а Клеменс размахивал кулаками и плевался в сугробы.
Таддеус поднялся на холм, неся на плече косу. Он скосил верхушки нескольких сугробов, вызвав восторженные крики ополченцев. Клеменс откинул голову и принялся выкрикивать в небо проклятия.
Я хотел бы кое-что добавить, сказал Таддеус, выходя на середину круга и, из уважения к Клеменсу, снимая рубашку.
Снег падал ему на кожу, но Таддеус не замечал снега. Он приготовился к тому, что почувствует, но ощутил совсем другое, так как снегом оказались клочки пергамента с нацарапанными на них буквами. В ярости Таддеус собрал все клочки со своих плеч и рук и с волосатой спины Клеменса. Ополченцы помогали. Ползали на четвереньках и собирали клочки пергамента в маленькую кучку.
Таддеус и Профессор провели
следующую неделю, расшифровывая послание на клочках пергамента. Они сидели за деревянным столом на кухне Таддеуса, по которому можно было передвигать клочки с буквами. По очереди надевали ящик света. Ополченцы приносили им мятный чай и поддерживали огонь в печи.
Количество клочков пергамента превышало две сотни. Профессор время от времени ударял ладонью по боковой поверхности ящика, и свет в нем мигал, тогда как они продолжали перемещать буквы на столе.
