– Если так, бабушка, давай не будем ее продавать. Лучше я подарю ее тебе.
– Глупости, детка. Я хочу, чтобы твои рисунки увидели все. Особенно люди в Новом Орлеане.
Она часто повторяла это, и всегда совершенно непререкаемым тоном.
– Почему? Разве в Новом Орлеане живут какие-то особенные люди?
– Люди везде одинаковы. Но там много художников и галерей, где продаются картины. Когда твои работы в них появятся, о тебе заговорит весь город и все богатые креолы захотят украсить твоими картинами свои дома, – улыбнулась бабушка.
Это было так не похоже на нее – желать, чтобы слава, известность пришли в наш простой домик в бухте. Мы продавали то, что изготавливали, так как нуждались в деньгах. Но я видела, бабушке вовсе не по душе, что вокруг нашего дома толпятся чужие люди, хотя почти все они восхищались ее стряпней и осыпали ее комплиментами. Выставлять на продажу картины бабушка заставляла меня по какой-то другой, тайной причине.
Картина с цаплей нравилась и мне самой. Как-то вечером, в сумерках, я стояла на берегу пруда за нашим домом. Внезапно над водой поднялась цапля. Это произошло так неожиданно и стремительно, что птица показалась мне духом, родившимся из воды. Расправив свои мощные темно-лиловые крылья, цап ля парила над верхушками кипарисов. Полет ее был так прекрасен, так поэтичен, что мне захотелось немедленно запечатлеть его на бумаге. Когда картина была закончена, я показала ее бабушке. Несколько секунд она смотрела, не произнося ни слова, и на глазах у нее блестели слезы. Потом она призналась, что моя мать всегда любила голубых цапель и говорила, что в наших краях птиц красивее нет.
– Значит, мы должны оставить картину у себя, – сказала я.
– Нет, мы должны ее продать, – настаивала бабушка. – Пусть едет в Новый Орлеан.
Можно было подумать, что вместе с моей картиной она намеревалась отправить жителям Нового Орлеана некое таинственное послание.
Покончив с завтраком, я принялась раскладывать на прилавке одеяла и другие поделки на продажу. Бабушка меж тем заканчивала готовить ру – фактически это просто мука, обжаренная в масле, растительном или животном. Это первое, чему учится всякая каджунская девочка. Очень важно, чтобы смесь получилась золотистого цвета, не была пережаренной. В похлебку гумбо идет все, что угодно, – устрицы и морепродукты, мясо курицы, утки, цесарки или же диких птиц. А для густоты в нее добавляется ру. Во время Великого поста бабушка обходилась без мяса и готовила гумбо из овощей.
Предчувствия бабушки, как всегда, оправдались. В то утро первые посетители появились у нас намного раньше обычного. Помимо туристов, к нам заглянуло немало местных жителей – прослышав про изгнание кушмаля, они хотели узнать о нем побольше. Несколько старых бабушкиных подруг, сидя у стола, делились удивительными историями, которые слышали от собственных бабушек и прабабушек.
Где-то около полудня к дому подкатил шикарный лимузин – серебристо-серый, длинный, изящный. Все мы рты открыли от удивления, когда он остановился в точности напротив нашего прилавка. Задняя дверь машины распахнулась, и перед нами предстал долговязый мужчина с оливково-смуглым лицом и седеющими каштановыми волосами. Из автомобиля доносился женский смех.
– Тише! – бросил мужчина и с улыбкой посмотрел на меня.
Из открытой двери высунулась голова красавицы-блондинки с подведенными глазами, нарумяненными щеками и накрашенными губами. На ней была ярко-розовая шелковая блузка, на шее болталось длинное жемчужное ожерелье. Я невольно заметила, что несколько верхних пуговиц расстегнуты и грудь выставлена на всеобщее обозрение.
– Доминик, не задерживайся, – капризно протянула она. – Я хочу сегодня ужинать у Арнода.
– Не волнуйся. Времени у нас предостаточно, – бросил мужчина, даже не удостоив ее взглядом.
Его внимание было поглощено моими картинками.
– Кто это рисовал?
– Я, сэр.
Украдкой я разглядывала его невероятно дорогую белоснежную рубашку и прекрасно сшитый темно-серый костюм.
– Правда?
Я молча кивнула.
Он подошел к прилавку поближе и взял картину с цаплей. Держа лист на расстоянии вытянутой руки, он несколько мгновений пристально разглядывал его.
– У вас есть художественное чутье, – заявил он. – Довольно примитивно и в то же время выразительно. Вы учились рисованию?
– Да, в школе, правда совсем немного. Вообще-то, я училась, рассматривая старые журналы по живописи.
– Замечательно.
– Доминик! – донеслось из лимузина.
– Погоди! – отрезал он и улыбнулся, словно говоря: «Не обращай на нее внимания».
Положив картину с цаплей на прилавок, он принялся рассматривать другие. В тот день их было пять.
– Сколько вы хотите за все?
Я бросила взгляд на бабушку Кэтрин, которая стояла с миссис Тибодо чуть поодаль. При появлении лимузина они прервали свой оживленный разговор. Выражение лица бабушки Кэтрин показалось мне каким-то странным. Она так настойчиво буравила покупателя глазами, будто хотела увидеть потаенную суть, которая скрывалась за обличьем богатого туриста, скупающего местные сувениры.
– Пять долларов за штуку, – пробормотала я.
– Пять долларов! – засмеялся он и добавил наставительным тоном: – Прежде всего не следует назначать за все картины одинаковую цену. Над этой, с цаплей, вы явно работали больше, чем над прочими. Значит, она стоит раз в пять дороже, чем остальные! – уверенно заявил он, обращаясь к бабушке Кэтрин и миссис Тибодо, которые слушали его так внимательно, словно он был профессором, а они – начинающими студентами. – Тут удивительно тонко проработаны все детали, – опять повернулся он ко мне. – Ощущаешь движение крыльев птицы, рябь, идущую по воде.
Прищурив глаза и поджав губы, он вновь уставился на картину.
– За все работы я дам вам пятьдесят долларов в качестве предварительной оплаты, – объявил он.
– Пятьдесят долларов! Но…
– Что значит «в качестве предварительной оплаты»? – вступила в разговор бабушка Кэтрин, подойдя к нам.
– О, простите, я должен был представиться! – воскликнул джентльмен из лимузина. – Меня зовут Доминик Легран. Я владелец художественной галереи во Французском квартале, которую так и называют – Галерея Доминика. Вот моя визитка.
С этими словами он извлек из кармана пиджака визитную карточку и протянул ее бабушке. Та благоговейно взяла ее и принялась рассматривать.
– Да… а предварительная оплата? – напомнила она.
– Думаю, я смогу выручить за эти картины более значительную сумму, чем пятьдесят долларов. Как правило, я выставляю работы художников в своей галерее без всякой предварительной оплаты, но рисунки этой юной особы мне очень понравились, и я решил изменить своему обычаю. Насколько я понимаю, вы ее бабушка?
– Да, – кивнула бабушка Кэтрин. – Мою внучку зовут Руби Лэндри. Скажите, когда вы выставите картины на продажу, на них будет указано ее имя? – к моему великому удивлению, спросила она.
– Разумеется, – с улыбкой заверил Доминик Легран. – Кстати, я вижу, в уголке каждого листа указаны ваши инициалы, – заметил он, повернувшись ко мне. – Впредь ставьте полное имя. Я не сомневаюсь, мадемуазель Руби Лэндри, – у вас большое будущее.
Он извлек из кармана бумажник и протянул мне пятьдесят долларов. Это было куда больше, чем я заработала на всех своих прежних картинах, вместе взятых. Я вопросительно взглянула на бабушку Кэтрин; она кивнула в знак согласия, и я взяла деньги.
– Доминик! – вновь подала голос блондинка в лимузине.
– Филипп, поди сюда! – позвал он шофера, не обращая на женщину внимания.
Шофер собрал мои картины и отнес в багажник.
– Осторожнее, – предупредил его Доминик.
Потом он спросил наш адрес и записал его в книжку в кожаном переплете.
– Скоро я дам о себе знать, – пообещал он, прежде чем сесть в машину.
Не двигаясь с места, мы с бабушкой Кэтрин, проводили глазами лимузин. Он уже скрылся из виду, а мы еще долго молчали.
– Пятьдесят долларов, бабушка! – наконец очнулась я. – Здорово, правда?
Миссис Тибодо явно была потрясена моей удачей. Что касается бабушки, она выглядела скорее задумчивой, чем обрадованной. Пожалуй, в ее темных глазах светилась даже печаль.
– Началось, – едва слышно произнесла она, по-прежнему глядя туда, где скрылся лимузин.
– Что началось, бабушка?
– Будущее, Руби. Твое будущее. Пятьдесят долларов – это только начало. Смотри, ни слова не говори об этом дедушке Джеку, если он вздумает показаться здесь.
Бабушка вновь повернулась к миссис Тибодо и продолжила разговор о кушмале и прочих злых духах, досаждающих роду человеческому.
Весь день я буквально не находила себе места, ожидая прихода Пола. Мне не терпелось рассказать ему о случившемся, и я заранее предвкушала, как он удивится, когда в кафе смогу угостить его ледяной крошкой. Правда, он никогда не согласится, чтобы я за него платила. Он слишком гордый.
