— Кубковые матчи я не пропускаю, — возразил я.
— Вот как? А я думал, ты равнодушен к спорту. Нгезо поладит с ребятами, а им весьма полезно соприкоснуться с иной культурой. Ты не против освободить ему место?
— Я проработал там двадцать семь лет, ваше преосвященство.
— Я знаю.
— Школа стала мне домом.
Архиепископ вздохнул и, пожав плечами, слегка улыбнулся:
— У нас нет дома. То есть своего собственного. Ты это знаешь.
Легко тебе говорить, подумал я, покосившись на бархатные мебельные покрывала и тюлевые шторы.
— Я буду скучать по школе, — сказал я.
— Тебе не помешает на время оставить учительство и вернуться к церковной работе. Всего лишь на время.
— Поймите, ваше преосвященство, я никогда не служил в приходе.
— Джим, — лениво поправил архиепископ. — Джим.
— Я даже не представляю, где я мог бы начать. Вы-то куда хотели меня направить?
Архиепископ потупился и шумно засопел, на лице его промелькнуло легкое смущение.
— Ты, наверное, догадываешься, — сказал он. — Это, конечно, временно. Просто мне нужно кем-нибудь заменить Тома.
— Какого Тома?
— А как ты думаешь — какого?
— Тома Кардла? — вытаращился я.
— Вообще-то он сам тебя предложил.
— Он сам?
— Идея была моя, отец Йейтс, — жестко сказал архиепископ. — Но все варианты обсуждались в его присутствии.
В это верилось с трудом.
— Мы с ним виделись в прошлую пятницу. Он и словом не обмолвился.
— А я с ним виделся в субботу утром. Он заглянул ко мне на разговор. И он считает, тебе это будет по нраву. Я согласился.
Я не знал, что сказать. Быть не может, чтобы Том обсуждал ситуацию с Джимом Кордингтоном, сперва не поговорив со мной. Ведь мы с ним давние и очень близкие друзья.
В 1972 году мы с Томом Кардлом в один день прибыли в семинарию и сидели рядом, когда каноник рассказывал о распорядке нашей жизни на ближайшее время. Том, деревенский парень из Уэксфорда, был чуть старше меня — на прошлой неделе ему сравнялось семнадцать. Я сразу понял, что в Клонлиффе ему не по себе. Он излучал безысходное отчаяние, что сразу к нему расположило — не из-за того, что я пребывал в схожем состоянии, а просто я боялся одиночества и решил как можно скорее завести себе друга. Я уже скучал по Ханне и, хоть еще совсем мальчишка, предвидел, что мне может понадобиться конфидент, потому и выбрал Тома. Вернее, мы выбрали друг друга. Стали друзьями.
— Как ты? — примеряясь к христианскому милосердию, спросил я, когда мы распаковывались в отведенной нам келье (поскольку на ознакомительном собрании мы сидели рядом, нас и поселили вместе). Крохотная комната не впечатляла: узкий проход между койками, притиснутыми к стенкам, один платяной шкаф, на тумбочке тазик с кувшином, на полу ведро. — Чего-то ты маленько сбледнул.
— Самочувствие паршивое. — Его сильный провинциальный говор меня порадовал — я не горел желанием квартировать с дублинцем. Но когда я узнал, что он из Уэксфорда, рана в душе моей вновь открылась, ибо при всяком упоминании этого графства волной накатывала печаль.
— После дороги? — спросил я.
— Наверное. Всего растрясло. Мы приехали на папином тракторе.
Я опешил:
— На тракторе из Уэксфорда в Дублин?
— Ну да.
Я вздохнул и покачал головой:
— Да разве это возможно?
— Мы ехали потихоньку. Часто ломались.
— Да уж, не хотел бы я оказаться на твоем месте. Тебя, кстати, как зовут?
— Том Кардл.
— А меня — Одран Йейтс.
Мы пожали руки, Том взглянул на меня, и мне показалось, что он вот-вот расплачется.
— Ты рад, что ты здесь? — спросил я. В ответ он что-то неразборчиво буркнул. — Тут клево, не бойся. Пару лет назад сюда поступил один мой знакомый, так он говорил, здесь весело. Не одни молитвы и всякое такое. Каждый день игры, спорт, хоровое пение. Тут классно, вот увидишь.
Том кивнул, но, похоже, я его не убедил. Он открыл чемодан со своим барахлишком — рубашки, штаны, исподнее и носки. Сверху лежала роскошная Библия, и я взял ее посмотреть.
— От мамы с папой, — сказал Том. — Вроде как на прощанье.
— Наверное, дорогущая. — Я протянул ему фолиант.
— Возьми, если хочешь. Мне она без надобности.
Я рассмеялся, полагая, что он шутит, но лицо его было серьезно.
— Нет-нет, она твоя, — сказал я.
Том пожал плечами, взял Библию и небрежно бросил ее на тумбочку. За все годы он лишь раз-другой открыл эту книгу.
— В этом приходе Том прослужил всего года два, — сказал я. Столь скорая замена удивляла: и без того за последние двадцать пять лет Том сменил немало мест. Ты живешь на чемоданах, говорил я.
— Восемнадцать месяцев. Приличный срок.
— Наверняка он только обустроился.
— Он нуждается в перемене.
— Конечно, это не мое дело, — начал я, прикидывая, не поможет ли робкое непокорство сорваться с крючка, — но бедняга Том уже достаточно наездился. Наверное, было бы справедливо оставить его в покое, не правда ли?
— Как там у Шекспира? — широко ухмыльнулся архиепископ. — Не наше дело задавать вопросы?
— «Им надлежит не вопрошать, но исполнять и умирать», — поправил я. — Теннисон, «Атака легкой кавалерии».
— Разве не Шекспир?
— Нет, ваше преосвященство.
— Я был уверен, это Шекспир.
Я промолчал.
— Но суть не меняется, — холодно сказал архиепископ. — Тому Кардлу надлежит не вопрошать. — Он глотнул из стакана и добавил: — Это касается и Одрана Йейтса.
— Извините. Я лишь хотел…
— Не волнуйся. — Архиепископ прихлопнул ладонью по подлокотнику и снова улыбнулся — да уж, он умел развернуться на пятачке. — Конечно, тебе понадобится время, чтобы привыкнуть. Эти прихожане, которые каждый божий день дудят тебе в уши. И в первые два месяца море чая, на который зазывают старые склочницы, чтобы тебя оценить. — Он смолк и оглядел свои идеально ухоженные ногти. — А еще тебе придется опекать служек. Но ты умеешь общаться с мальчишками.
Я застонал. Я знал, как управиться с подростками пятнадцати-шестнадцати лет, но никогда не имел дела с восьмилетней мелюзгой. Если откровенно, шумная детвора меня раздражает. На службах дети вечно егозят, а родители — ноль внимания.
— Может, кто-нибудь другой за ними приглядит? — спросил я. — Эти малыши ужасные непоседы. Боюсь, у меня не хватит терпения.
— Так воспитай его в себе. — Улыбка архиепископа опять угасла. — Воспитай, Одран. Впрочем, Том их усмирил, тебе не о чем беспокоиться. — Джим рассмеялся: — Знаешь, как эти служки его прозвали? Сатана! Прости меня, Господи, но это смешно, да?
Я оторопел:
— Это ужасно.
— Будет тебе, они же дети. Безгрешные, когда не врут. Мальчишки всегда выдумывают прозвища. Помнишь, в семинарии мы тоже награждали священников кличками?
— Да, но не столь жуткими.
Повисло молчание; архиепископ явно еще что-то удумал.
— Тут еще кое-что, — сказал он.
— Да?
— Вопрос щекотливый. Не для огласки.
— Разумеется.
Архиепископ поразмыслил и тряхнул головой:
— Нет, не к спеху. Скажу в другой раз. — Он прикрыл веки, и я уж решил, что он собрался вздремнуть, но глаза его вдруг распахнулись. — Все хотел спросить — твой племянник пишет книги, верно?
Я кивнул, удивленный и слегка встревоженный столь резкой переменой темы:
— Да, Джонас.
— Джонас Рамсфйелд. Ничего себе имечко. Отец его швед, что ли?
— Норвежец.
— Нынче парень не сходит с газетных страниц, да? Я тут как-то видел его в вечерних новостях, он говорил о своей книге. Кажется, ее экранизируют?
— Да, верно.
— Похоже, он знает свое дело. Говорил очень хорошо. А ведь совсем молодой. Сколько ему?
— Двадцать один.
— Вот что называется дар Божий, — покивал архиепископ.
— Не знаю, хорошо ли все это в столь юном возрасте.
— Ничего, удачи ему. Правда, я не читал его книги.
— Их всего две.
— Вот обе и не читал. А ты, наверное, прочел?
— Да, конечно.
— И что, хорошие? Я слышал, там полно матерщины. И сплошь про то, как парни с девками кувыркаются. Что это вообще за книги? Грязное чтиво?
— В них все не так уж плохо, — улыбнулся я. — Наверное, он сказал бы, что передает живую речь. И что пишет не для стариков вроде нас.
— А молодежи нравится, да? Но ведь это не творчество, скажи? Не литература. Не помню, чтобы У. Б. Йейтс отплывал в сучий Византий или Пэдди Кавана рассуждал о сраной слякоти Монахэна[5].
Опешив от грубых слов, я изготовился к защите племянника:
— Но вы сами сказали, что не читали его книги.
— Необязательно есть кошатину, дабы убедиться, что она тебе не по вкусу, — парировал архиепископ. — И раз уж мы об этом заговорили, лучше тебе помалкивать и не афишировать свое родство с ним. Это будет неприглядно.
