Ознакомительная версия.
Их тяжелые башки гнулись к земле. Восемь Ужасных плясали хороводом вокруг быков. Ужасные, глядите! Белый победил! Монахи запели:
Вот два быка, два быка,
Явились с гор, издалека,
Тихо, грозно сближаются;
Вот два быка, два быка,
Сила их велика,
До победы сражаются!
Я слышал хриплое дыханье людей, доносившееся из-под кожаных масок быков.
Вот два быка, два царя,
Встают, как заря,
Господин и господин!
Вот два быка, два царя,
Бьются, отвагой горя,
А победит — один!
Белый Бык встал копытом на грудь Чойджала. Резанул по ушам яростный вопль дудок.
Черный напряг мышцы. Напряг волю. Мысль направил стрелой.
Белый упал на камни, в солнечную пыль.
Чойджал, с золотым кольцом в носу, захотел подняться. Ему помогли встать на ходули.
Монах, одетый Чойджалом, торжествующе вскинул руки. В его кулаке появился кусок красной, кровавой ткани, развевался по ветру, забился раненой красной рыбой. Поверженный Белый Бык лежал, не шевелясь. Посеребренные рога утыкались в булыжник. Золотые рога Чойджала нестерпимо сверкали.
Чамсаран подскочил к Чойджалу, рука схватила руку.
Танец Ужасного Чамсарана и Черного Быка затмил все танцы, когда-либо виденные мною из поднебесья на земле.
Вихрились и крутились. Падали и вскакивали. Кувыркались и застывали. Любили и ненавидели. Безмолвно, в пляске сказали всё, о чем люди во все века молчат и плачут.
Посреди бешенства пляски внезапно застыл Чамсаран.
Руку к Иссе протянул.
— Памба! — крикнул сквозь лютые, крашеные зубы. — Где Памба! Не вижу Памбы! Я дал тебе маску — надень и пляши с нами!
Даже я не мог предвидеть, что сделает мой Господь.
Исса размахнулся. Швырнул маску Памбы. Она ударилась о стену и разлетелась на сто глиняных, каменных, картонных кусков.
Шагнул к Чамсарану. Тот не успел опомниться. Исса сорвал с Чамсарана маску и так же, как маску Памбы, отшвырнул ее прочь. И так же тяжело, страшно, со звоном разбилась она.
Пляшущие прекратили плясать. Груди под тканями вздымались. Люди тяжело и хрипло дышали. Люди, переставшие быть богами и зверями, окружали моего Иссу, мальчика моего, как зверя. Брали в кольцо. Подбирались к нему. Кольцо сжималось. Толпа сгущалась. Исса! Они близко! Их много! Они сейчас убьют тебя!
«Исса, радость моя!» — крикнул я и слетел ниже, совсем низко, хоть это было опасно для моего ангельского чина; и Исса, господин мой, услышал отчаянное дыхание мое.
— Тихо, — прошептал он мне, — не бойся! Я усмирю их!
Повернулся к монахам, обряженным в чудовищ.
Поднял вверх руки.
— У меня нет оружия! У меня нет маски! У меня есть только лицо! Живое лицо! Глядите в него! Глядите!
Ошалелая толпа, встав плотным кругом, утихала, застывала, глядела.
Исса понял: можно говорить.
— Бог не нуждается в защите. Бог сам защищает вас. Зверь нуждается в защите человека, а что вы сделали со зверем? Стрижете шерсть? Заколаете на мясо? Звери, птицы, пчелы дают нам пищу. Растения приносят нам себя в каждодневную жертву. Все живое умирает от руки человека, чтобы жил человек. О какой защите и от какого врага ваша громкая песня? Ваш дикий танец?
Поднял руки. Я любил, когда мой мальчик руки ввысь поднимал. Он словно выше ростом становился.
— До тех пор будут сраженья меж человеком и человеком, пока он будет убивать зверя! Есть его мясо! До тех пор ты будешь убивать подобного тебе, доколе ты будешь убивать бессловесного брата своего! Говорите, Будда нуждается в защите? Это костер в горах нуждается в защите от дождя и ветра, а Бог силен и прозрачен, и сквозь Него видно время!
Монахи стояли. Маски бесстрастны. Ягодный сок на камнях. А может, кровь?
— Жизнь есть смерть. Мысль есть безмолвие. Тьма есть Свет!
Вздохнул, как дитя после плача.
— А Свет есть Любовь.
Монах, кто стоял ближе всех к Иссе, в маске барана, с круто закрученными тяжелыми рогами, упал перед Иссой на колени.
И тихо, тихо — Господь мой, я это видел! — опустились, один за другим, перед Иссой на колени монахи. Семь Ужасных. Чамсаран без маски, гололобый, растерянный, пот лицо заливал, полз по бровям на узкие злые глаза. Скелеты в черных платьях. Черный Чойджал. Они все медленно, как во сне, опускались перед Богом моим на колени, и я, я видел это!
— Прости, — тихо сказал налысо обритый монах, прежде бывший Чамсараном. — Я понял. Ты Будда. Ты явился нам, чтобы мы обдумали путь наш. Спасибо тебе.
Чамсаран сложил лодочкой руки на груди. Махакала тоже. Эрлик-хан тоже. Все сложили руки на груди, кроме Белого Быка: он так и лежал на камнях, подставив суровому солнцу белый затылок и мертвую спину.
И монахи запели; и песня эта столь трогала сердце, столь непохожа она была на резкие выкрики костяных страшных дудок, что я, Ангел Господень, в полдневных чужих небесах раскрыл рот и радостно, во все горло, жаль, что не слышал никто, запел вместе с ними.
ДНЕВНИК ИССЫ. ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ
палимпсест
Мати Света, тихая (Мати)! Скоро уже, скоро. Скоро разыдутся небеса; расточатся во тьму голоса.
Я ступлю живою (ногой на берег) твоего Света, тихая Мати…пишу (поверх) чужой рукописи.
Чей голос я стер? Чье лицо свежей краской замазал?
Поверх чьей судьбы (свою) смело кладу?
…процарапать (Слово). Единое Слово.
…сердце (больше) слова. Любовь больше манускрипта. Пишу и стираю, пишу и стираю.
Я стираю свои слова, если вижу неправду (в них).
Глядишь на меня, тихая Мати, радостен я и спокоен, долгого пути достоин.
Длинной (жизни) конца не вижу, а Свет все ближе, ближе. Вижу! Слышу! Ты поешь мне, Мати.
…твой поцелуй. Твое объятье.
Твой берег, твоя синева.
Одно. (Не два). Не два.
АНГЕЛ ГОСПОДЕНЬ ГЛАГОЛЕТ: ПРОЩАНИЕ
Из монастыря пустились в путь ранним утром, только встало солнце.
Я знал: этот перевал — последний.
И Исса это знал тоже.
Поэтому так радостно, счастливо горело сквозь грубый загар ясным румянцем его тонкое лицо.
Последние камни. Последняя тропа. Последний ветер. Последний поворот; нет, не последний! За поворотом — еще поворот. За жизнью — еще жизнь. Последняя жизнь! Нет, не последняя.
Розовый Тюрбан шел молча. Взглядывал на веселого Иссу. Сжимал рот тонко, жестко. Я видел — он что-то важное хотел спросить у Иссы. Не решался.
И все же решился.
Тронул рукой идущего Иссу за локоть. Мальчик мой остановился, прищурившись, глядел на друга, а солнце жгло и слепило, и он приставил к глазам ладонь, чтобы защитить зренье.
— Исса, — вымолвил Розовый Тюрбан и весь покраснел, зарозовели его щеки, лоб, подбородок, шея, — Исса, а человек может умереть, если сам того захочет?
Тут и Исса остановился. Брови в нитку свел. Под ноги себе глядел.
Я знал: он знает ответ, сейчас скажет, но медлит.
Исса положил руку на грудь Розовому Тюрбану.
— Может. Здесь, в горах, монахи знают тайну ухода.
— А ты… ее знаешь?
Исса хотел улыбнулся, но улыбнулся не снаружи, а внутри себя.
— Знаю.
Розовый Тюрбан схватил Иссу за локоть.
— Так научи меня!
Исса глядел весело, ясно.
— Ты так хочешь? Зачем? Не окончен твой путь.
— Я чувствую… — Розовый Тюрбан схватился за горло. Звук излетел из него, захрипел и погиб. — Я… знаю… Ты найдешь, что искал… а я… а я…
— Понял тебя, — веселые глаза Иссы стали печальными, он опустил ресницы. — Ты боишься, что я оставлю тебя?
— Да. — Розовый Тюрбан вскинул голову. В лицо Иссе смотрел. Глаза глазами ловил. — Я боюсь, что ты найдешь свое и оставишь меня.
— Разве боится человек новой жизни своей? Разве не расстаются люди на земле?
Розовый Тюрбан сел у ног Иссы. Закинул шею. Глядел на Иссу, как птенец глядит на большую птицу.
— Я не боюсь быть один. Жену, оставленную там, далеко, я забыл давно. Я боюсь остаться… без тебя. Ибо я поверил в тебя.
Исса прикоснулся кончиками пальцев ко лбу Розового Тюрбана.
— Юсуф! Я всегда буду с тобой. Там, где ты вспомнишь обо мне — там я и буду с тобой. И когда не вспомнишь — все равно буду. Ибо Мир Видимый есть отражение Мира Невидимого, а в Мире Невидимом все уже совершилось. Там нет прошлого, настоящего и будущего, там время варится в одном котле. Слышишь меня?
Розовый Тюрбан плакал и не утирал слез. Они капали с его сожженного солнцем лица в дорожную пыль.
— Слышу, слышу. Говори!
— Я хочу видеть моего Будду. Хочу говорить с ним. Люди сказали — он умер много веков назад. Для меня он жив. Ибо он есть Свет, и я хочу вернуться в Свет. Знаю Веды. Знаю улыбку Кришны. Знаю волю Шивы. Знаю огонь Заратуштры. Знаю ярость и страсть Матери Зверей. Знаю длань Ягве. Но тот, кто несет любовь и прощенье целому миру, еще не говорил со мной.
Ознакомительная версия.
