— Что это такое? — хрипло проговорил Гойо; казалось, ему стоило немалых усилий произносить слова. — Чем это пахнет?
Айза кивнула в сторону стула, стоявшего в самом дальнем углу спальни:
— Это она. Она здесь.
— Там ничего нет, — воскликнул Гойо, поворачиваясь туда, куда указала девушка. — Я ничего не вижу.
— Вы не можете ее увидеть, но она там.
Гойо Галеон стоял не шелохнувшись, глядя на пустой стул: именно оттуда исходил характерный запах дешевого одеколона и резкого и стойкого мыла — его первое детское воспоминание, запах Фелисианы Галеон.
А значит, его мать — крупная, полная и ласковая женщина, любовь и внимание которой он безуспешно пытался обратить на одного себя, — несомненно, сидела там, на стуле в самом дальнем углу спальни, и наверняка смотрела на него с тем же хмурым и суровым выражением, с которым отчитывала его за то, что он подговорил братьев наворовать кукурузы с окрестных участков или побить соседского мальца.
Фелисиана была там, но в том, как она выдавала свое присутствие, не было заметно ни нежности, ни любви. Напротив, Гойо уловил настолько явную злость и враждебность, что невольно поднялся, ошеломленный, и буквально выскочил из комнаты, прошел через весь дом, спотыкаясь в темноте, и выскочил под дождь, чтобы, дрожа от страха, опуститься на землю рядом со стволом самана, склонившегося над рекой.
Айза Пердомо молча смотрела на согбенную фигуру придавленной горем женщины, сидевшей на стуле. Та подняла покрасневшие глаза, уставшие от слез, и тихо прошептала:
— Я была беременна девять раз, и девять раз думала, что мои дети имеют право на жизнь, хотя из-за этого мне и приходилось гробить себя работой… Как же грустно сознавать, что все девять раз я ошибалась!
— Это не так! — возразила Айза. — Вы не ошиблись! Виноваты они сами.
— Они? В чем они, в сущности, виноваты, если они были детьми Фелисианы, «самой горячей киски саванны»? Кто я такая, чтобы указывать им, что хорошо, что плохо, если ложилась в постель со всяким, кому приглянулась, и даже не осмеливалась попросить у него денег, чтобы прокормить своих сыновей?
Бесполезно было и пытаться убедить мертвую женщину в том, что ее жизнь была чем-то большим, чем нагромождение ошибок, которые ей все равно уже не исправить, и Айза знала, что этой ночью ее миссия сводилась к тому, чтобы сидеть на кровати, обняв колени, и молча слушать причитания человека, которому только и надо было, чтобы кто-то проявил хоть чуточку внимания к его жалобам.
Затем девушка вновь уснула, а когда проснулась, ее ждал еще один день одинокого блуждания по дому — при этом она ощущала спиной взгляд мулатки, покидавшей свой закуток, чтобы за ней шпионить, — или созерцания реки, которая достигла самого высокого уровня и угрожала затопить остров.
Остаток дня Айза провела, лежа в гамаке на крыльце. Мысли ее были устремлены к семье, ведь наверняка ее родным пришлось пережить настоящий кошмар после ее исчезновения. Там-то ее и застал Гойо Галеон — осунувшийся, с темными кругами под глазами: судя по всему, его вновь мучила невыносимая головная боль, окончательно угнездившись как раз над глазами, которые уже не блестели, «как крупицы золота на дне реки», а тускло отливали старой медью.
— Что еще она сказала? — Это было первое, что он спросил, опускаясь на деревянную скамью, словно был не в силах выдержать огромный вес собственного тела; в его голосе звучала глубокая усталость. — Что еще она рассказала обо мне?
— Ничего.
— Что-то она ведь должна была сказать. Я знаю, что она пришла, чтобы рассказать, кто был моим отцом.
— Она этого не сказала. — Айза покачала головой. — А какое значение это теперь имеет? Какая разница, кто был вашим отцом? Наверняка он уже умер.
— Я не собираюсь с ним знакомиться. Меня это никогда не интересовало, потому что я не думаю, что нам есть что сказать друг другу… — Гойо замолчал и потер виски обеими руками. — Голова меня просто убивает! — проговорил он сквозь зубы и затем взглянул на Айзу. — Мать никогда не рассказывала мне о своей семье, — добавил он. — Знаю только, что в четырнадцать лет ее выгнали из дому, потому что она забеременела, и больше она туда не вернулась. Я даже не думаю, что она действительно носила фамилию Галеон. Кто же тогда я такой? — спросил он. — Мне необходимо знать о себе хоть что-то еще.
— Для чего?
— Любой человек имеет право это знать. Только собаки рождаются, не зная, откуда они взялись… Боже! — неожиданно взвыл он, хлопая себя по лбу ладонью. — Почему бы тебе не взорваться и не оставить меня в покое?
— У вас нет аспирина?
— Я уже проглотил упаковку.
Айза смотрела на Гойо несколько мгновений и, по-видимому, поняла по его покрасневшим глазам, какую боль он испытывает; очень медленно девушка встала на ноги и подошла к нему.
— Я попытаюсь вам помочь, — сказала она. — Повернитесь-ка!
Она встала за его спиной, обхватила его голову руками и кончиками пальцев потерла виски.
— Моей матери это помогает. И моему отцу помогало после очень напряженного дня… Закройте глаза и постарайтесь расслабиться, — приказала она. — Ни о чем не думайте.
Через пять минут Гойо Галеон открыл глаза, словно выйдя из глубокого транса, и с удивлением обнаружил, что Айза уже вернулась в гамак, а его невыносимая боль прошла.
— Как ты это делаешь? — пораженно спросил он.
Она пожала плечами:
— У меня с детства был Дар приносить облегчение страждущим… — Она лишь улыбнулась, словно посмеиваясь над собой. — Я не совершила ни одного чудесного излечения, но справлялась с головной болью, простудами и детскими поносами.
— Ты необычное существо, — согласился мужчина. — Разговариваешь с мертвецами и облегчаешь страдания больных. Имея половину твоих способностей, немало людей разбогатело. Что ты забыла в саванне?
— Мертвым не нравится, чтобы на них наживались. — Айза вновь улыбнулась, но на этот раз с горечью. — Меня наделили Даром, чтобы страдать, а не чтобы им наслаждаться. Если бы я попыталась им воспользоваться, он обернулся бы против меня.
— Порой ты кажешься такой старой! — Гойо глубоко вздохнул, желая показать, что его одолевают сомнения. — Что же мне с тобой делать? — спросил он.
— Отпустить меня.
— Нет. Только не это. — Тон Гойо Галеона выдавал глубокую решимость. — Я же тебя предупреждал, что трюки тебе не помогут. — Он надолго замолчал, и чувствовалось, что то, что он собирается сказать, стоит ему невероятных усилий. — Однако я готов заключить новое соглашение: если за два дня ты выяснишь, кто мой отец, я тебя отпущу. Можешь это сделать?
— От меня это не зависит, — прозвучал искренний ответ. — Если ваша мать захочет мне об этом рассказать, она придет и расскажет, но сама я ничего не могу сделать.
Гойо долго молчал; потом он посмотрел на руки, словно его неожиданно заинтересовали ногти, и, не поднимая головы, спросил:
— Скажи-ка, это и правда была она?
— Кто? Ваша мать?
Он кивнул и спросил снова:
— Она действительно была здесь, сидела и смотрела на меня, укоряя в том, что случилось с моими братьями?
Айза лишь молча кивнула в ответ; Гойо искоса взглянул на нее и вновь сосредоточился на своих ногтях, вычищая из-под них грязь.
— Возможно, у нее достаточно причин, чтобы сердиться на меня, — признал он. — Но она не имела права производить нас на свет, словно крольчиха, которая рожает детенышей, не заботясь о том, кто их отец и чем они будут заниматься в жизни. Рамиро получился косоглазым, Хасинто — горбатым, а Флорентино — полудурком. Анастасио Тринидад был мерзким пьяницей, от которого за двадцать метров разило ромом, вечно ходил облеванный и не мог связать и дюжины слов… Ты считаешь, что Сеферино заслуживал такого отца? Считаешь, что кто-то в этом мире заслуживает такого отца?
— А вы считаете, что ваш отец, кто бы он ни был, заслуживал сына, который похваляется тем, что убил двести человек? Я пытаюсь вас понять, но у меня ничего не получается. Из-за чего такой интерес к тому, кто был вашим отцом? Важно то, какие люди мы сами, а не наши родители.
— Ты можешь так говорить, потому что ты их знала. А я не знаю, что именно заставляет меня поступать так, как я поступаю, и что за кровь течет у меня в жилах. Мне необходимо знать, почему я такой, какой есть…
— Возможно, — согласилась Айза. — Но думаю, что, если бы вы всю жизнь помогали людям, вам не понадобилось бы спрашивать себя, почему вы так поступаете. — Она встала, словно сочтя разговор законченным. — У меня два дня. Не так ли?
— Два дня, — подтвердил Гойо. — Если послезавтра я получу ответ, я вызову кого-нибудь из моих людей, чтобы он проводил тебя до «Кунагуаро». В противном случае я тебе гарантирую, что, даже если моя мать кинется мне в ноги, это меня не остановит. Меня можно поймать врасплох один раз, но не второй…
