Ознакомительная версия.
III
К концу дня в «охотниковщине» собрались все злоумышленники плюс жены и подруги плюс мужья и друзья Эммы, Стеллы и Агриппины, сопровождавшие злокозненных фотографинь. Возникла атмосфера вагона метро в час пик. На огонек заглянул и Вадим Раскладушкин. Его не без труда, но тоже втиснули.
В секретариат в тот день вызывали не менее десятка «изюмовцев». Сейчас все вызванные наперебой рассказывали о том, какими они оказались молодцами, а также о том, какие те оказались подлецы. Царило сильное возбуждение. Организовать толпу было невозможно. Максим и Шуз махнули рукой и взялись пить. Один лишь Древесный Андрей неожиданно оказался на высоте, а именно на стол взобрался для подведения итогов. Пока все не надрались, давайте суммируем требования секретариата. Первое – предоставить альбом на рассмотрение правлению и парткому. Дадим? Дадим! Сколько экземпляров? Все присутствующие подняли по пальцу. Второе – отменить вернисаж в пельменной «Континент». Какие будут предложения? Все присутствующие дружно продемонстрировали комбинацию из трех пальцев, в русском народе метко именуемую «кукишем». Вечер завершился культпоходом в Останкинский парк, где друзья самого молодого «изюмовца» Васюши Штурмина, беззаботные концептуалисты, устраивали в полночь «действо» под глубокомысленным названием «Высиживаем яйца».
Почему же, однако, все фотографы, и даже главные заговорщики Макс и Шуз, так легко согласились сволучь (перенос ударения в данном случае дает нам возможность, не выходя за пределы русского языка, удалиться от слова «свулочь») один экземпляр альбома в стан врага?
А почему бы и нет? – может последовать вопросительный ответ. Для того и сделан альбом, чтоб его смотрели, чтоб влиял на одичавшие в десятой пятилетке души в сторону их облагораживания. К тому же…
Как-то по приезде Огородникова стали вспоминать, где блуждают экземпляры. Ну, один у Раевских, другой у Панаевых, третий у князя Вяземского, один вот как выдающееся произведение искусства не удалось удержать в национальных границах… считали-считали, получалось одиннадцать… А где же двенадцатый? Шуз Жеребятников наконец вспомнил – на чердаке у Мишки Дымшица валяется! Помните, дизайн ему заказывали в стиле «Мир искусства», а потом забыли, помните? Взялся за телефон. Михайла, это я, да, Шуз, гребена плать!
Далее последовала блистательная конспирация. Скажи, тот пирог, который я тебе давал пожевать, а потом сказал «не жуй», он у тебя цел? Не понимаешь? Какая же ты жопа непонятливая! Ну, альбом-то наш «Скажи изюм!», он у тебя рядом с твоим вонючим самоваром… Раскрыв рот, Жеребятников слушал Михайлу Каледина, потом бросил трубку и разразился потоком того, что в академических кругах именуется «коллоквиальной речью». Товарищи увели, как раз в ту ночь! Как же я не догадался! В ту ночку, фля, полную огня! По рубцу! Глухо!
Максим тогда и в беседе с Клезмецовым сунул мини-ловушку, и секретарь попался, вспыхнул, раскрыв сразу две почти очевидные истины.
Ну что ж, при таких обстоятельствах, когда одна «штука» пересекла национальные границы, а другую «штуку» товарищи уволокли в свое логово, чего же целочку ломать, почему же не предоставить еще одну «штуку» своим фотографическим секретаришкам? К тому же… а вдруг… странным образом жива была еще наивная идея… а вдруг наверху, ну, где-нибудь там, кто-нибудь вот такой, в два обхвата, выскажется в том духе, что – але, мол, мужики, чего это мы жуяримся на собственную шерупу и почему бы нам не жуякнуть эту жуевину маленьким тиражом… и невероятное свершится: первое советское неподцензурное фотоиздание!
Между тем по секциям Союза фотографов, по издательствам и меж колонн знаменитого ресторана сквознячками полетели шепотки: что-то в Московском союзе начинается серьезное…
В аллеях поселка Проявилкино под водительством «либерала» с круглым оком шла, толкаясь локтями, прогуливающаяся после обеда компания фототворцов. Товарищи, товарищи, в союзе явно что-то происходит… Мне звонили из парткома, просили срочно… Удар по Максу Огородникову, не так ли?… Как, вы ничего не слышали?… А в «программе для полуночников»… Осторожно, братцы-кролики, приближается Крешутин…
Два серьезных советских человека, почитавших друг друга «большими мастерами», отделившись от компании, застряли меж ложно-классических колонн дома творчества. Послушай, старик, приближается буря. Славка Герман, Андрей, Макс, этот Шуз Жеребятников, еще куча людей с ними, выпускают подпольный журнал. Вообрази, среди них Георгий Автандилович… Э, я не думаю, старик, что так все серьезно. Это игра. В искусстве, старый, нельзя без игры. Андрюша Древесный и меня ведь приглашал в этот, как ты говоришь, журнал. Тащи, говорит, свои катушки, старик! Я как-то никакого значения этому не придал… И правильно сделал, старик. Там грязное дело. Журнал уходит на Запад. В парткоме говорят, «железы» подняли хай и требуют… «Железы»? Ну, знаешь, старик, нынче не сталинские времена… Опять охота за ведьмами? Хватит!… Знаешь, старик, ты, кажется, что-то проспал… Я проспал? Это ты не просыпаешься… Ладно, ты этого не говорил, я этого не слышал, о'кей?
Они разошлись, но потом обернулись и подумали одновременно: вот уж двадцать лет у нас так все идет – старик да старик, а ведь еще несколько годков, и всякий юмор из этого обращения, увы, улетучится.
В «Росфото», в зале комплексных обедов, только и разговоров было что о таинственной кампании, начатой Московским секретариатом.
Секретарша Ниночка, тараща базедовые глазки, быстренько-быстренько неслась по новостям, от нее, будто от камешка в пруду, расходились «хорошо информированные круги».
…Приходят сегодня двое. Интересные молодые люди. Разрешите представиться, мы из редакции альбома «Скажи изюм!». И кладут на стол, вообразите, девочки, тяжеленнейшую штуку, ну, не совру, восемь килограммов. Куненко тут же выскочил, красный, как помидор, вот Симочка не даст соврать, и тянет, тянет этот альбом к себе, даже не поздоровался с теми, кто принес. Тогда один, высокий такой, в пенсне, девочки, со шнурком, мне кажется, я его уже видела на Октябрьских, говорит Куненке: давай расписку! Тот чуть не лопнул: расписку, кричит, захотели, хулиганы, провокаторы?! Никаких манер, ему в водопроводчики впору; я, девочки, как кандидат в члены партии, прямо скажу: такие – позорят! Тогда второй молодой человек, тоже очень интересный, стильно так, на «ты», говорит мне: пиши расписку – получена для ознакомления одна копия фотоальманаха «Скажи изюм!». Ну, нас просят – мы делаем, я тут же и отшлепала на бланке союза, и подпись – ответственный секретарь Куненко. Ну, тогда он и подписал.
Вступала Симочка, показывала в лицах и очень похоже, как стали сбегаться в секретариат разные деятели, ну, и, конечно, из «желез» известные всем персонажи и все с загадочными такими улыбками, будто венерологи. Фотий, тот который уже день с «вертушки» не слезает. Альбом держат в кабинете Куненко, впускают туда по одному членов правления и запирают снаружи каждого на десять минут. Интересно, как можно за десять минут ознакомиться с таким левиафаном?
Последний вопросительный знак, увы, относится к Симочкиным пробелам: всю жизнь она путала «фолиант» с «левиафаном».
Значит, все решения Двадцатого съезда выброшены коту под хвост? – басом тут спрашивала секретарша Бюро пропаганды советского фотоискусства Роза Александровна Барселон, и длинный пепел с ее сигареты падал в тарелку заливного языка.
Три последующих сцены имели место в том же самом здании щедрого кабака «Росфото», только в различных его интерьерах, начиная от каминной залы с картиной Левитана «Над печным покоем» и макетом подшефного ракетоносца «Ким Веселый» и кончая примыкающим к бару туалетом, который по странному совпадению пьющие люди фотоискусства тоже называли «Кимом Веселым».
В каминной под-над вечным собралось несколько неряшливых голов, так называемые «руситы», авторы бездарнейшего и влиятельнейшего фотожурнала «Огоньки Москвы». Склонялась голова к голове, будто обсуждая будущую «Хрустальную ночь», а не очередной скандальчик с декадентским этим говном.
Вот мне в парткоме Жора Шелешов списочек дал, полюбуйтесь, братцы мои, на эту компанию. Фишер, Марксятников, Цукер, Шапиро, Лионель… Чуете, чем пахнет? А вот и Герман Общеизвестный… Ну, Славка-то Герман – русак, просто фамилия такая… Русак, говоришь? А мамаша? А бабка, палестинская купчиха?… Чужой, чужой… Однако, робятки, заводилы-то у них – не придерешься: Огородников, Древесный, Охотников… Ими прикрываются. Щит… жалко, людей теряем… урок нам на будущее… Глянь, и чучмеки туда же – Казан-заде, Чавчавадзе… ну, эти всегда к тем тянутся, русского духа боятся… Относительно Огорода, милостивые государи, я бы еще покумекал. Подозрителен. Нос, уши. Папаша этот из цюрихской, женевской бражки… Нда-с, стоит проверить…
Ознакомительная версия.
