— Что там стряслось? — спросил Зубатый через дверь.
— Выйди сюда, Алексеич.
Он набросил куртку и вышел на крыльцо: шел снег и одновременно светило солнце, делая весь мир пенистым и искристым, как новогоднее шампанское.
— Тут две женщины приехали, на машине, — полушепотом сообщил Василий Федорович. — Одна говорит, твоя супруга.
— Что?..
— В шубке такой красивой. А вторая молодая, говорит, сноха… Ну и что им сказать?
— Начинается новый год… Ни раньше, ни позже.
Искристый мир вокруг лопнул, как мыльный пузырь, остался только снег, опадающий на землю из чистого неба.
— А если отправить их? Они сейчас возле меня, в машине своей сидят… Сказать, ты уехал? Но твоя «Нива» во дворе, видели…
— Ничего не говори, я сейчас приду.
— Алексеич, конечно, смотри сам. Но, может, не надо?
— Надо.
Василий Федорович покряхтел, подергал плечами и удалился.
При любых обстоятельствах Зубатый не смог бы ничего сказать Елене и испортить ей это утро. Лишь наклонился, поцеловал и обронил на ходу, что скоро вернется.
Она что-то почувствовала.
— Я сейчас встану…
Деревня отдыхала после ночного гулянья, и лишь кое-где топились печи, пахло снегом и дымком. На полпути ему попались старшая Елена с Ромкой, возвращались домой.
— С Новым годом, — вместо приветствия сказал Зубатый.
Она прошла мимо с гордо поднятым подбородком, но Ромка вывернул голову и помахал рукой. Деревня еще спала, но уже все знала…
Машина бесприданницы стояла к нему носом, поэтому его увидели издалека и ждали. Когда оставалось десять шагов, дверца открылась, и появилась Катя.
— С Новым годом, дорогой муженек! — сказала она, застегивая шубку. — Хотелось встретить его всей семьей, но не удалось. Мы с Лизой проехали полторы тысячи километров и застряли недалеко отсюда! Просидели всю ночь в лесу!
Эта веселое и радостное начало значило лишь то, что у Кати большие проблемы и приехала она за помощью. Бесприданница из машины не показывалась.
— Зачем ты приехала? Мы же с тобой разошлись.
— Ну и что? Почему мы должны остаться врагами?
— Что у тебя случилось? Выселяют из дома?
— Кто нас выселит? Мы сейчас судимся с администрацией, Ал. Михайлов помог нанять московского адвоката. А он уверен, дело выиграем.
— Тебе нужен развод? — догадался Зубатый.
— Я не хочу с тобой разводиться! — засмеялась Катя, вводя его в заблуждение. — Так и будем разговаривать на улице? Мы замерзли! Пришлось экономить бензин, и в машине всю ночь было холодно. Мы третьи сутки без домашнего тепла, а Лизе это вредно.
Бесприданница, как в спектакле, на условленной реплике вышла из машины — несчастная, замерзшая, брови домиком, и сладенько, нараспев:
— Здравствуйте, Анатолий Алексеевич. С Новым годом.
Зубатый открыл калитку.
— Входите…
В натопленной избе они сразу прилипли к печи, видно, и в самом деле перемерзли за ночь. Василий Федорович накинул полушубок, сказал с порога:
— Чаем напой! И водочки добавь. Вон как трясет…
В этом доме без устали принимали всех, кормили, поили, обихаживали, лечили душевные язвы, но не имели представления об актерском искусстве, которое, как сорняк, прорастает в жизнь и собственно ею становится. Едва хозяин скрылся за дверью, женщины тут же отошли от печки, скинули шубки и сели к столу — будто и не тряслись полминуты назад.
— В самом деле, Толя, где чай с водочкой? — засмеялась Катя.
— Может быть, ты все-таки скажешь, зачем приехала?
Он давно привык к ее постоянной игре, и если на сцене существовал еще текст, всегда с разным содержанием, то в семейной жизни слова и краски были однообразными, и с первой же реплики можно было угадать, с какой драматургией станут развиваться события. Но странное дело, этот нехитрый набор всегда точно срабатывал, действительно вызывая искренние чувства. Наверное, здесь и крылся секрет театрального искусства…
— Толя, случилась катастрофа, — упавшим голосом проговорила она. — Мы остались без работы.
Катя ждала реакции, вопросов, каких-то чувств, но Зубатый стоял к ним спиной, молчал и смотрел в окно. Пауза затягивалась, и бесприданница подыграла своей партнерше.
— Мама, нас не слышат.
— Ты же не знаешь, твои заместители захватили власть! — продолжала Катя. — В городе говорят — три толстяка… Марусь везде расставляет своих людей, даже в культуру залез! Туда, где ничего не понимает! Студию, которую создавала и два года вела я, он отдал Корневицкому! Этому проходимцу! Отлично зная, что ты его не любил и не жаловал, как актера. Значит, назло тебе, Толя! А Корневицкий отчислил Лизу.
Вот почему они приехали!
Катя сделала необходимую паузу, чтобы он усвоил положение вещей, и заговорила тихо, трагично, как одна из чеховских сестер:
— Знал бы ты, что сделали с театром за какие-то два месяца! Во что превратили драму, Толя! Сколько ты вложил труда, чтобы вытащить из Москвы Родионова. Квартиру ему пробил!.. И сюда вмешался Марусь! Репертуар перетрясли, выбросили всю классику! Теперь у нас театр английской драматургии! Одна иностранщина, с которой ты боролся. Родионов ушел, вернулся в Москву. А Лиза уже репетировала бесприданницу!
Что-то подобное уже было, поэтому Зубатый слушал так, будто во второй раз смотрел один и тот же спектакль. Если Катя по каким-то причинам невзлюбила главного режиссера театра, а они менялись чуть ли не раз в год, то начинала каждое утро и вечер рассказывать мужу о том, что он сделал нехорошего, непорядочного, какую актриску просто щупал за кулисами, с которой ночь провел, что сказал, как посмотрел; медленно, с нарастанием, капала на мозги теми каплями, которые камень точат, зная, что давить слишком резко нельзя, получится обратный результат.
Самое главное, все это было чаще всего правдой, но где же взять режиссера, который бы только ставил спектакли и не ругался матом, не выгонял пьяных актеров с репетиций, не пил сам и не спал с актрисами, которые забираются к нему в постель ради ролей в новом спектакле?
Все, что Катя рассказывала, имело место быть, но напоминало пытку и, в конце концов, Зубатый начинал злиться и спрашивал:
— Я-то что могу сделать с ним?
Этот вопрос становился сигналом. Вскоре в департамент культуры приходило письмо с подписями обиженных актеров и актрис, а таких всегда хватало, но имени Екатерины Викторовны там никогда не было.
Очередного главного сжирали живьем. А все это происходило из-за банальной причины — не хватало денег на постановки, актерам же хотелось играть, и шла постоянная драка. Доходило до абсурда, когда мужчины готовы были играть женские роли и страшно завидовали женщинам, и наоборот…
Родионов был ставленником Кати и Ал. Михайлова, потому работал уже года три.
— Ты должен вернуться, Толя, и навести порядок, — заявила Катя, как все приезжающие в Соринскую Пустынь.
— Куда вернуться? Ты думаешь, что говоришь?
— Есть все условия для возвращения, — вдруг вмешалась бесприданница.
— Все, это не обсуждается, — отрезал Зубатый. — Я никуда не собираюсь возвращаться.
— Как же я буду без работы? — воскликнула Катя, что означало близкие слезы. — Что станет с Лизой? С нашим будущим внуком? Неужели ты ничего не сделаешь для нее?
Он не хотел язвить, тем более, издеваться над ними — женщины и так выглядели жалко, но получилось непроизвольно.
— Она все еще беременна? — спросил серьезно.
Пауза означала, что сейчас стол обольется слезами, но заплакала одна бесприданница, тихо и горестно, как и положено сироте.
— Как ты смеешь? — прошептала Катя. — Ты потерял остатки совести. Она ехала к тебе, как к отцу. Она полторы тысячи километров вела машину, тут же ела, спала — к тебе стремилась, за помощью. Потому, что она носит под сердцем твоего внука!
У Лизы потекла краска, отчего глаза будто провалились, сделались черными и страшными.
— За что вы так не любите меня?
Зубатый слышал это от нее не первый раз и опять почувствовал, как внезапный гнев начинает скручивать его судорогой. Он уже готов был спросить, мол, за что же любить вас, но в это время двери горницы распахнулись, и перед ними оказалась бабка Степанида. Все произошло, как в театре и, пожалуй, на минуту возникла немая сцена.
— Вы что, девки, на мужика навалились? — вполне мирно спросила она. — Что вы все за глотку берете? Кто из вас беременный? Ты, что ли?
И уставила палец в бесприданницу. Та немного сдвинулась на лавке, приоткрыла рот, и на лице образовалось три черных пятна.
— Вам что нужно? — спросила Катя.
— Мне-то ничего. Это вы хлопотать приехали.
— Можно, мы побеседуем с Анатолием Алексеевичем?
— Беседуйте да не врите. А то ведь стыд и срам слушать.
Она бы ушла назад — уже и двери потянула за собой, но Катя возмутилась.
