Не считая редких утешающих перешептываний, тишину нарушают только наши торопливые шаги, тяжелое дыхание и периодически хруст, когда Бел проходится молотком по очередной камере слежения.
— Совсем расслабились, да?
В голосе Бел слышится нетерпение. Не может дождаться, понимаю я с восхищением. У нас с ней похожая кожа, она одинакового оттенка и одинаково усыпана веснушками, но под ней Бел совсем другая. Каждая ее частица кипит желанием вступить в бой.
— Почему они до сих пор не пришли за нами? — недоумевает она.
— Мне кажется, они боятся.
Может быть, мне это только кажется, но я чувствую, как страх этого места смешивается с моим. Еще один побочный эффект маминого вмешательства? Мои кости гудят: камертон в тональности «замуровать его к черту».
— Чего? Нас всего двое.
— Да, именно это их и пугает.
Она вопросительно смотрит на меня, но мне это кажется очевидным. 57 перестраховывается и боится сделать неверный ход. Мне это слишком знакомо — как район, испещренный тупиками, где было бы легко заблудиться, если бы вы не выросли, гуляя по его улицам.
— Они шпионы, а не солдаты. Они всех подозревают в заговоре, в блефе, который можно раскрыть. Вряд ли им придет в голову, что двое семнадцатилеток додумались брать самое секретное шпионское агентство Великобритании на абордаж.
И, если так посудить, кто может их винить?
— Кроме того, — добавляю я, уворачиваясь от фонтана брызг, когда Бел сбивает очередную камеру, — они по профессии наблюдатели, а ты колошматишь их глаза. В центре их лабиринта теперь слепое пятно. Они не знают, что может в нем скрываться, и не спешат это выяснять, потому что не хотят быть убитыми. Они тянут время и ждут, когда мы выдадим себя.
Бел поворачивается, глядит на меня впечатленно, и я сияю.
— Ну ты даешь, — говорит она. — Доктор Страха.
— Мне нравится, как ты это говоришь.
— Да?
— Как будто это сверхдержава, а не семнадцать лет жизни с букетом нервных расстройств.
Она пожимает плечами.
— Почему это не может быть и тем и другим?
Я застенчиво улыбаюсь, но говорю только:
— Сейчас налево.
На этот раз Бел бросает неуверенный взгляд на указания, нацарапанные на повязке. К этому времени она уже заметила, что мы им не следуем.
Все, как оно и должно быть. Если мы двинемся к ним напрямую, нас сразу убьют. У нас есть крошечное окно, в несколько минут, пока они в растерянности будут пытаться понять, что мы задумали. Разумеется, они будут опасаться красноволосого кровавого урагана, весело идущего рядом со мной. Это наш шанс, и мы должны им воспользоваться.
Хрясь…
Последняя камера. Последнее «хрясь» и снег из дробленого стекла.
— Хватит, — говорю я.
Надеюсь, хватит. Те четыре минуты, что мы здесь пробыли, кажутся месяцами. Восемьдесят или около того миллилитров пота, которые я выделяю, кажутся океаном. Моя рубашка приклеена к спине.
— Наконец-то, — тяжело выдыхает Бел.
— Помни уговор, — говорю я.
— Я сдержу обещание, если ты сдержишь.
Она смотрит на меня так, словно впервые видит.
— Знаешь, Пит, может, ты у нас получил докторскую степень по страху, но я тоже быстро учусь.
— Да?
— Да.
— И что?
— То, что ты и сам кого хочешь напугаешь, просто это не сразу бросается в глаза.
Ее ладони все еще красные, пот не дает им высохнуть. Медленно, уверенно она размазывает кровь по моему лбу и щекам. Ком подступает выше. По мне, пахнет настоящей кровью.
— Ты готов? — спрашивает она.
— Ни капельки, нет, совсем не готов.
— Тогда вперед.
Вдали от Бел меня внезапно охватывает страх. Я чувствую себя калекой, как будто кто-то перерезал мне бритвой подколенное сухожилие. Я бормочу себе под нос направления, как молитвы, пытаясь инвертировать код, вернуться назад по своим следам, держась ладонью стены.
— «Мы пошли направо, значит, сворачивай налево» и «Мы пошли налево, значит, сворачивай… черт, я не могу».
Что, если я пропущу поворот? Они все выглядят одинаково. Если я ошибусь хоть раз, как я смогу вернуться назад?
— ОЙ!
Я забываюсь, и мой голос отдается громким эхом. Я смотрю вниз. Отрываю руку от выступа в кирпичах и вижу кровь. Тонкий, как игла, осколок блестит в моей ладони. Я прищуриваюсь, поднимая глаза на разбитую камеру, и мой пульс успокаивается.
Эх ты, Пит! Вот так и вернешься.
Я иду по следу разбитого стекла к нашей исходной точке, и оттуда инструкции на повязке ведут меня к огромной металлической двери. Прямо перед ней с потолка свисает одинокая камера. Я стою, хлопая глазами под ее пристальным взглядом.
— Пожалуйста, — преувеличенно артикулирую я в камеру. — Помогите мне.
Ничего не происходит. Секунды множатся, как набухающая капля воды. Я напоминаю себе о том, что они знают, что они действительно видели. Сегодня: неясный шар света от светодиодов, бессмысленная статика. За последние несколько дней: череда трупов, оставленных моей сестрой. Они знают, что она неуравновешенна и опасна. Они знают, кем она была для меня, но не могут быть уверены в том, кем она стала для меня сейчас.
— Пожалуйста, — говорю я одними губами. — Она вернулась.
Ну же, мальчики и девочки, выходите и спасите меня.
С лязгающим скрежетом дверь начинает двигаться.
Они выходят с опущенным оружием, успокаивающими жестами рук, успокаивающими словами, доверительными выражениями лиц: я учусь распознавать их ловушки.
Я надеюсь, что они не могут сказать то же самое обо мне.
Я резко поворачиваюсь вокруг своей оси. Их крики не вполне заглушают звуки щелкающих предохранителей.
РЕКУРСИЯ: 5 ДНЕЙ НАЗАД
Я шел за Ритой по коридорам, щурясь от яркого света продолговатых ламп. Налево, направо, направо, снова налево. Я царапал на забинтованной руке какие-то каракули и отстал. Мне казалось, сейчас она исчезает в боковом туннеле, ее смех эхом останется позади нее, оставив меня одного описывать безумные круги, пока я не начну в отчаянии биться головой о стену.
«Лабиринт», — помнится, подумал я тогда. Есть теорема о лабиринтах. Этому меня научил доктор А. «Выучи ее, — сказал он, — и ты никогда не заблудишься». Но как бы я ни цеплялся за детали, они ускользали от меня, как снежинки на ветру. Я не мог вспомнить их тогда…
…но могу вспомнить сейчас.
«Эйлер», — выуживаю я откуда-то из дебрей памяти. Это Эйлер.
СЕЙЧАС
Ободряющие слова сменяются приказами остановиться, угрозами стрелять, выстрелами.
БАБАХ!
Этого звука, замкнутого в туннеле, почти достаточно, чтобы сбить меня с ног. Стена брызжет осколками и пылью в миллиметрах от моей голени. Пошатываюсь и, чтобы не упасть, хватаюсь за кирпичи горячими, опухшими ладонями. Я резко сворачиваю за угол.
Кто-то рявкает: «Прекратить огонь!» — и следом: «…живым!» Теперь единственные звуки здесь — мое прерывистое дыхание и синкопы сапог, преследующих меня. Внутренне крича, я убегаю, вписываясь в повороты почти вслепую, едва замечая след из раздавленных объективов камер. Во рту привкус рвоты и металла. Туннели искажают эхо, и я понятия не имею, насколько близко мои преследователи. Каждый раз, когда я замедляюсь, чтобы свернуть за угол, мне кажется, что они дышат мне в затылок, но почему-то я опять вырываюсь вперед.
Бегу, не разбирая дороги. Рикошетом отскакиваю от стен, и мое дыхание разъедает легкие, а ноги становятся свинцовыми, но каким-то чудом продолжают двигаться, и земля продолжает вращаться у меня под ногами.
Поймайте меня, если сможете, мальчики и девочки! Я боюсь так, как ни одной из ваших жертв и не снилось! Это должно стоить как минимум пары миль в час.
Но постойте, что это… Слушай, пытаюсь приказать я себе. Слушай! Но от топота моих ног и шума крови в венах закладывает уши. Я борюсь с ящером, который занял шоферское место в моем мозгу, пытаюсь снять его когтистую лапу с акселератора, чтобы я мог услышать…
