«Разволновался Василий Данилович», – подумал я.
Меня он брать не хотел: «Не царское это дело», говорил. Но я настоял. Для поднятия своего авторитета в глазах ребят.
«Глупый был, – думал потом. – Зачем его поднимать, если из моих рук едят».
Пашка сразу отказался по причине болей в желудке. Ко мне жались двойняшки, решившие понюхать пороху, – в армии пострелять не довелось.
Василий Данилович уговорил надеть единственный бронежилет.
Полковник дунул в рацию: «Чёрт, не работает, что ли?»
Она тут же зашуршала, и хриплый голос проинформировал, что всё сделано.
— Ну, с Богом, – повёл нас к забору, за которым темнели крышами два дома.
Там на минуту остановились и рассредоточились.
— Наш главный шанс на успех – внезапность, – давал последние наставления полковник, – стрелять они умеют не хуже нас, а злости в них намного больше. Проникнув по лестнице на второй этаж, первый забрасывайте гранатами, а затем открывайте дверь другим.
Я от волнения бросил в рот пластинку жвачки. Вооружён был пистолетом. Оружия не хватало – автоматов всего четыре, а половина ребят имела лишь обрезы. Правда, гранат было в достатке. Два ящика купили на Кавказе и привезли сюда.
— Держитесь за мной, не подставляйтесь, – услышал полковника.
Мы с двойняшками шли во втором эшелоне.
Появилась луна. Вдали взлаивали собаки. Рядом с домами было тихо. Собак перестреляли.
Я увидел, как десантники подставили лестницу к незарешеченному окну второго этажа и стали ловко по ней карабкаться. То же самое происходило и у второго дома. Прячась за заснеженным кустарником и невысокими деревьями, перебежками стал продвигаться к особняку. Над головой услышал звон разбитого стекла и через секунду выстрелы.
«Началось!» – подумал я, забираясь по лестнице наверх. На первом этаже раздались глухие взрывы гранат.
Я перелез через подоконник и оказался внутри. Отошёл от окна и посветил фонариком. Под ногами хрустело битое стекло. Луч фонаря упал на пустую кровать со смятыми простынями. Одеяло валялось на полу. По всему дому слышался шум и гортанные крики на чужом языке. Сзади на меня налетели двойняшки. Держа пистолеты стволами вверх они вертели головами.
— Волки тряпошные, – улыбнулся им.
В ту же минуту здоровенный тип, перепачканный в крови и с перекошенным то ли от злости, то ли от боли лицом, ворвался в комнату. Что‑то крича и размахивая ножом, устремился к нам.
Мы навели на него стволы и замерли… Не так‑то легко убить человека… И тут же голова верзилы разлетелась. Пули, пущенные из автомата сзади, снесли ему полчерепа.
«Чуть в нас не попали, мудаки», – подумал я, осторожно выглядывая из‑за двери.
Сердце колотилось посильнее, чем от голой ноги Мальвины. Шёл настоящий бой. Где‑то кричала женщина. Я обернулся и хотел подозвать двойняшек, но они, согнувшись, дружно блевали на пол. Откуда‑то справа показалась фигура в чёрном трико, мужик что‑то орал на своём языке.
Я выстрелил.
«Когда не видишь лица, стрелять легче… по–моему, не попал…» – не успел подумать, как сверху по лестнице спустился кавказец в трусах до колен и в майке, но с пистолетом в руке.
Вид у него был обалделый и тут же, на моих глазах, его просто напополам разорвало автоматной очередью. Пули впились в стену над моей головой.
Сглотнув жвачку, побежал по коридору и остановился у закрытой двери. В ту же секунду из‑за неё раздался выстрел. Я быстро, как учил полковник, откатился в сторону.
«На хрен бронежилет надел, неудобно‑то в нём как…»
Несколько раз пули звенькали в опасной от меня близости. В помещении было темно. Вдруг резко зажёгся свет, но через секунду лампочка разлетелась от выстрела. Пахло порохом, кровью и смертью.
Неожиданно нога стала ватной, я почувствовал удар в бронежилет. Дыхание перехватило.
«Оказывается, не зря надел, – чуть не потерял сознание от боли, – если бы дубиной огрели, и то легче было бы…»
Тяжело дыша, рядом брякнулся полковник. Настроение у него было прекрасное.
— Ну как ты? – спросил. – Наши уже на чердаке шурудят. Основные боевики в подвале находились, их гранатами закидали… Женщин и детей в одну комнату сгоняем, – доложил обстановку и тут же исчез.
Я с трудом поднялся и, прихрамывая, пошёл к двойняшкам. Выстрелы постепенно стихали.
«Куда одинаковые подевались?» – стал спускаться по лестнице вниз.
К дому подъезжали наши машины. Отправляясь на операцию, мы взяли с собой медсестру и врача–хирурга – родителей одного из ребят. К этой машине я и направился, чувствуя, как по ноге стекает кровь.
Пока перевязывали рану, так же неожиданно, как и в первый раз, появился полковник.
— В подвале оружия полно… даже три гранатомета, – радовался он, – и плюс к этому мои ребятишки…
«Уже его», – ревниво подумал я.
– … тяжеленный сейф нашли, – продолжал он, – сейчас сюда волокут, – снова испарился в неизвестном направлении.
Сейф как раз тащили двойняшки и двое десантников.
На первом этаже дверь с шумом распахнулась, и показались бойцы, нагруженные автоматами. К ним подъехала «Нива» с тонированными стеклами, автоматы стали аккуратно складывать в неё. Рядом остановился «РАФ». «Уже экспроприировали, – подумал я, – у нас такого не было».
Неизвестно откуда опять возник полковник.
— Кулаев бежал, гад. Со второго этажа сиганул… Их бабы и дети все живы, а боевиков много положили… До двух десятков, – уже по привычке, исчезая, на ходу договорил он. – Давай быстрее, мужики, – откуда‑то издалека заорал Василий Данилович, – местные из окон уже выглядывают, – стал подгонять ребят.
Сейф запихнули в «рафик.» И тут из дома вынесли нашего бойца.
— Одного убили, сволочи, – из пустоты материализовался полковник, – и, кроме тебя, трое ранены… Быстро, быстро по машинам, – рявкнул он и полез в подъехавший «Мерседес».
Прихрамывая, с трудом забрался в свои «Жигули».
«Кто же погиб?» – пока ехали, думал я.
Сейф на даче вскрывал опер, за время службы перенявший богатый опыт у медвежатников. Правда, возился долго.
К нашей радости и удивлению, он оказался набит наличностью в крупных купюрах, а во встроенном небольшом отделении, с которым опер занимался до обеда, оказались доллары и около килограмма золота в ювелирных изделиях. Пока он мучился, пошёл взглянуть на убитого, и настроение от удачно проведенной операции сразу пропало. Им оказался молодой парень, возивший нас в Ахтубинск.
Он лежал на улице. Подёрнутые пеленой смерти синие глаза глядели в такое же синее утреннее небо. Но небесная синь дышала жизнью, а синева глаз – холодом и смертью. Закрыть его глаза не решился и молча ушёл в дом.
— Ничего себе, награбили, – перебирал золотые украшения полковник.
Не понял, о ком он.
Ему и участникам акции отдал половину найденной наличности, что составило значительную сумму.
«Другая половина, доллары и золото пойдут в кооператив», – решил я.
Василий Данилович был несказанно доволен. В армии он таких денег не видел.
— Удачный денёк! – приговаривал полковник. – Всего один погибший… Раненых мало, и те легко, оружия набрали и денег кучу…
О двух десятках боевиков, отправленных сегодня с его помощью на тот свет, он и не вспоминал.
Ещё меня беспокоил убежавший Кулаев. Я печёнкой чувствовал, что своё слово он непременно скажет…
Чебышев, мой учитель, был отомщён!.. Ценой молодого парня и двух десятков боевиков…
Через три дня хоронили моего бойца. За это время успели привезти из Ахтубинска его мать. Встретиться с ней я не посмел и лишь передал с Василием Даниловичем огромную сумму денег. На похороны тоже не пошёл.
«Я не хочу знать его имени, чтобы оно потом не преследовало меня», – глотал рюмку за рюмкой, глядя пустыми глазами в окно.
Полковник принёс обратно толстый конверт с деньгами и записку от матери: «За деньги сына не куплю!».
— Не взяла! – заскрипел зубами. – Данилыч. Поставьте ему на памятник синий самолёт… Пусть летит на нём в синее небо! – стёр набежавшую слезу. – Скажи его матери и ребятам, что я очень болен…
«Что я очень и очень болен, сам не знаю, откуда взялась эта боль… то ли ветер свистит над пустым и безлюдным полем, то ль, как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь…» – оставшись один, допивал бутылку.
На экране телевизора что‑то шептала под музыку безголосая дочка первой российской певицы, а перед глазами стояло лицо погибшего парня…
Вечером забежал Валерий.
— Чего грустишь, братила, как выражаются в ваших кругах. всё перемелится – мука будет… Бросай к чёртовой матери свой бизнес да вступай в орден русских витязей, — довольный жизнью уселся в кресло. – В фашизме нет традиции в отличии от черносотенного движения и он ненавистен старшему поколению. Им уже не обьяснишь, что русские фашисты – за Россию, а не за Германию… Если бы не еврейские средства массовой информации, никто бы и не знал, что они существуют. Ну скажи на милость, какой у молодёжи будет патриотизм, если даже учебник истории сообщает о том, что разгром немцев во второй Мировой войне начался не русскими со Сталинграда, а американцами с Пирл Харбола, где их полностью расколошматили япошки… Но они как‑то сумели переломить ход войны, вступив в неё лишь в сорок четвёртом году, когда русские и без них одерживали победы на всех фронтах. Величайший пример загребания жара чужими руками. В первую Мировую Америка вступила лишь в семнадцатом году, за год до окончания войны и снова получила дивиденды в отличии от России, вынесшей на себе всю кровь вшей и грязь…
