— Ну-с, чем обязан посещению? — Начальник службы тайных операций внимательно разглядывал незваных гостей похожими на стволы пистолетов глазами.
— Это все Ксафон! — сразу же заверещал Шепетуха, тыча кривым, тонким пальцем в сторону своего обидчика. — Ему было поручено глаз не спускать, а он: генерал все знает! генерал все сделает!..
— Экселенц! — завопил, как резаный, Ксафон, засучил тонкими ножками под свисающим бурдюком живота. — Неужели вы верите этому мерзавцу? Я говорил, я предупреждал, а он знать ничего не хочет, кроме денег!
Громадный негр переминался от нетерпения с ноги на ногу.
— Сэр! Не угодно ли будет, чтобы я выкинул эту падаль охладиться в межзвездное пространство?
— Не спешите, Джеймс, еще успеете! — остановил слугу Нергаль. — Вполне возможно, что они сумеют выдавить из себя нечто осмысленное. Ну!
Начальник службы тайных операций пронзил взглядом Шепетуху. Тот, как от удара током, забился в конвульсиях, но остатков сознания не потерял.
— Ваше превосходительство! Экселенц! — зарыдал Шепетуха в голос. — Пока вы тут, а мы там!.. Пока вы здесь, а мы оттуда!.. Андрюха, раб божий, ушел, пустился в бега! Совсем, козел, с резьбы сорвался!
Лицо черного кардинала мгновенно превратилось в каменную маску. С трудом шевеля помертвевшими губами, он беззвучно произнес:
— Поймать! — потом взревел с такой силой, что в ближайших горах сорвался в долину камнепад. — За мной! В Россию!
В мгновение ока все пространство замка стало цвета алой крови, всполохи адского пламени озарили окрестные холмы. Тело начальника службы тайных операций начало увеличиваться в размерах, и вот уже огромный рыцарь в блестящих вороненых доспехах, в развевающемся черном плаще заметался хищной птицей по залу. В угловом камине сам собой вспыхнул огонь, Джеймс дико свистнул, захохотал высокие двери зала начали медленно открываться…
В воздухе чувствовалась близость вечера. Лучи клонившегося к закату солнца играли на лобовых стеклах сгрудившихся на Хорошевском шоссе автомобилей. Дорохов поднялся по лестнице станции метро «Беговая», огляделся по сторонам. С того майского вечера, когда он был здесь последний раз, ничего не изменилось. Все так же за бетонным забором грохотала по рельсам электричка и у ворот местного отделения ГАИ маячил толстый милиционер с автоматом через плечо.
Неужели прошел год, думал Дорохов, шагая вдоль длинных, нелепых строений с расплодившимися, как грибы, магазинами. Ему казалось, что только вчера был тот яркий весенний день, он еще помнил исходивший от земли острый запах пробуждения, помнил охватившее его вдруг острое желание жить. Год, целый год! Андрей закурил, обогнул огороженный забором кусочек парка с огромными, старыми деревьями, с которыми не смог справиться даже ураган, налетевший на Москву несколько лет назад. Здесь начинались тянувшиеся вдоль железнодорожного полотна гаражи. Аккуратно ступая модельными полуботинками по усеянной отбросами земле, Андрей пробрался к едва заметной тропинке и скоро уже входил в обособленный от остального мира райский уголок — прибежище местных бомжей и бродяг.
Первым, кого он увидел, было Чмо. В том же сером балахоне и раздерганной, бесформенной шапке несчастное создание одиноко сидело на пеньке, грелось в лучах уже холодного, заходящего солнца. Дорохов не мог не узнать взгляд сухо горящих, выцветших глаз загнанного жизнью в угол человеческого существа. Поодаль, на зазеленевшей полянке, расположились Мырло и Павлик. Однофамилец пионера-героя несколько исхудал, но был все так же мешковат и неповоротлив. На его обращенном к Андрею простом, рябоватом лице гуляла по-детски широкая улыбка. Из всей гоп-компании не хватало только Любки и Шамана, зато присутствовало некое новое лицо, судя по платьишку, женского пола. Худая, остроносая особа возлежала на потертом шерстяном одеяле и в задумчивости грызла мелкими, острыми зубками травинку. Как догадался Дорохов, вкусы Шамана изменились и вдохновлявшие Рубенса и Кустодиева формы Любки уже не вызывали в нем былого восторга.
Раздвинув покрывшиеся свежей листвой кусты, Андрей вышел на поляну. Женщина вздрогнула, подняла на незнакомца быстрые крысиные глазки. Сидевший к Андрею спиной Мырло проворно обернулся и, узнав Дорохова, вскочил на ноги. Он был все так же нервен и импульсивен, но еще больше исхудал, так что ставшая лишней кожа моталась под обострившимся подбородком.
— Андрей?.. Андрей Сергеевич!.. — удивлению Мырло не было предела. — Какими судьбами?
— Сам говорил, — улыбнулся Дорохов, — плохо будет — приходи, примем обратно. Вот я и пришел! С вами, мужики, мне веселее…
Непонятно чему, женщина вдруг мелко захихикала. Философ-марксист посмотрел на нее удивленно, перевел взгляд на Андрея.
— Постой, ты что это говоришь? То есть, говорите? Как это — «плохо»? Там, — Мырло показал пальцем в голубое, начавшее уже темнеть небо, — плохо не бывает! Я как-то был прикомандирован к идеологическому отделу ЦК КПСС — так там очень даже хорошо.
— Ладно, — Дорохов обнял старика за плечи, — как сам-то, Иван Петрович?
— А кто его знает? Если не думать, то и неплохо!.. — Мырло с усилием помотал головой, возможно в надежде, что призрак Дорохова сгинет, но не тут-то было. — Слушай, обернулся он к Павлику, у нас там чего-нибудь осталось?
— С полбутылки найдется! — радостно заржал парень, опровергая всем своим видом утверждение поэта, что в природе счастье не водится.
— Наливай! — скомандовал проводник идей научного коммунизма и для убедительности дал рукой отмашку. — Ты с нами выпьешь… те?
— Если только немного, — согласился Андрей. — Надоело пить, да и дело у меня тут поблизости…
Все еще не доверяя собственным глазам, Иван Петрович с благоговением поднес Дорохову налитый наполовину пластмассовый стаканчик, приготовил на закуску горбушку присоленного черного хлеба. Андрей принял в руки дар народа, сделал глоток и только из уважения к Мырло не выплюнул водку на землю. Глаза его моментально покраснели и полезли на лоб.
— Вы что! Вы эту гадость пьете? — чистосердечно удивился он, когда обрел способность говорить. — Ею, должно быть, клопов морят!
— Ну, это вы, Андрей Сергеевич, лишку хватили. Хотя, с другой стороны, если бы клоп выпил, то наверняка бы сдох. А что делать, — развел руками Мырло, — чего только не примешь внутрь за дружбу народов, как основу взаимопонимания братских партий! — он тяжело вздохнул. — Может быть, вы слышали, финансовая пропасть самая глубокая, в нее можно падать всю жизнь…
Дорохов передал недопитый стакан Павлику и стал тщательно проверять содержимое карманов. В одном из них, где пижоны носят платочек в цвет галстука, обнаружилась пара пятидесятифунтовых бумажек, оставшихся от визита в Лондон. Андрей протянул их парню:
— На-ка, сгоняй в ближайший супермаркет, возьми приличного виски, в крайнем случае «Джек Дениэлс»!
— Чего? — не понял борец за счастье колхозного крестьянства. — Это что за тетка? Не, на такие деньги не продадут!
Он хотел вернуть банкноты Дорохову, но тот удержал его руку.
— Продадут, еще как продадут! Они всеядные, любую валюту хавают, только давай.
Мырло повернулся к возлежавшей на подстилке женщине.
— Слушай, Зинк, сходи с Павликом, а то ведь облапошат парня. Ну, теперь я спокоен, — продолжал он, глядя вслед удалявшейся парочке. — Зинка себя в обиду не даст, да и кусок из чужой глотки вынет, одно слово — хищница. Опускаясь на освободившуюся подстилку, пожаловался: — Уставать стал, видно, возраст. А ты, значит, того, в президенты подался?..
— Да как тебе сказать… — ушел от прямого ответа Андрей.
Впрочем, философ на нем и не настаивал. Мырло сидел понурившись, глядя перед собой в землю. Из обтрепавшихся штанин торчали удивительно белые, тоненькие палочки ног. Казалось, морщинистая кожа над линялыми носками обтягивает только кости. Все тот же кургузый пиджачишко был ему теперь заметно велик, над лоснящимся воротником качалась, как былинка, увенчанная ссохшейся головой шейка.
— Алкоголизм, — сказал вдруг старый марксист, — естественная стадия общественного развития: когда идешь из социализма обратно в капитализм — трезвым просто не дойти. — Он помолчал и добавил: — И самый гуманный способ — добровольно уйти из этой принудительной жизни…
Дорохов присел перед Мырло на корточки, дружески шутливо подтолкнул его, от чего старик едва не завалился на бок.
— Ну, Иван Петрович, смотри веселей! — и, чтобы сбить Мырло с грустной темы, бодро поинтересовался: — Что-то красавицы Любки не видно! Помнишь ее?
Старик поднял на Андрея бесконечно печальные, слезящиеся глаза.
— А ты, я вижу, не узнал?.. — философ повел головой в сторону одиноко сидевшей на пеньке фигуры в бесформенном сером балахоне. Дорохов проследил за его взглядом. — Помнишь, я ведь тебе говорил, не всякий может стать настоящим алкоголиком, не всем дано! Это только таких, как я, Господь никак не приберет, видно, и Ему не нужны. — Старик перевел дыхание. — Осенью, в ноябре, думал — все, думал — отгулял, так нет же, врачи буквально из могилы вытащили. Я им говорю: люди в белых халатах, сердцу виднее, дайте спокойно умереть… Не дали. — Мырло потянул грязными пальцами из пачки сигарету, прикурил от золоченой зажигалки. — Я-то выкарабкался, а вот Павлика жалко. Глупо все получилось, глупо и страшно…
