Проявка, оцифровка — все прошло нормально. Смотреть отснятый материал Баран снова заявился с целой компанией друзей, но того бугая, из-за которого я едва не ослеп, не было.
Просмотр отмонтированного мной готового клипа был назначен на семнадцатое августа. Клип был готов у меня еще пятнадцатого, до просмотра я хотел прокрутить его Гене, но Гена отказался. Давай уж сразу с заказчиком, сказал он.
Семнадцатое августа 1998 года запомнилось всем как день дефолта, но лично мне — прежде всего просмотром клипа, снятого мной для Барана.
В комнате, где мы сидели в первый раз и где, чуть позднее, произошло наше знакомство с Бараном, снова собралось все руководство агентства, а Баран пришел без дружеского шлейфа, только все тот же квадратный «друг», что был в самом начале, и, конечно же, неизменно удрученный состоянием своего кишечника директор.
Не могу сказать, что я был совершенно спокоен. Сдача ролика — это всегда стресс, и адреналин хлещет в кровь, наверное, литрами. Но все же я был относительно спокоен, можно сказать так. Клип вышел не гениальным — и странно было бы выйти ему таким при том, что я был связан по рукам по ногам и снимал не то, что хотел, — однако же мне удалось исхитриться при монтаже и сделать его, как это говорится, смотрибельным. Что, я знал, в нем неудачно это пара склеек и один эпизод с поющим Бараном на фоне взрывающихся автомобилей — денег на его съемку не было, пришлось прибегнуть к наложению, и наложение вышло слишком бросающимся в глаза. И еще, было мне понятно, возникнут сложности с постельной сценой. Она была слишком откровенной. С этой сценой ни один канал, кроме как в ночной эфир, клипа не взял бы. Что, разумеется, Барана не устраивало. Но он очень хотел эту сцену. Он орал, что без нее клип ему на хрен не нужен. Я пробовал объяснять — Гена, который не хуже меня понимал, какая судьба ждет клип со сценой такой откровенности, ни разу по ее поводу не высказался, а когда я обращался к нему за поддержкой, ответом мне оказывалось молчание столь упорной твердости, словно и молчание у него было из кости.
Но теперь проблему с постельной сценой предстояло решать. Агентство согласно договору обеспечивало Барану не только съемку клипа, но и размещение на телевидении, и останься эта сцена, ни о каком нормальном размещении нечего было и думать.
Бывает молчание, которое называется гробовым. При всей моей нелюбви к подобным эпитетам я вынужден воспользоваться им. Только им и можно передать молчание, что разразилось, когда экран, отбушевавшись клипом, разлил по себе глубокий небесный ультрамарин.
Я знал это молчание, оно мне не было внове. И я ждал, когда ему придет совершенно неизбежный конец, без особого замирания сердца. Хотя и не без того.
Кто оказался слабым звеном — это Баран.
— А? Что? Как, а? — произнес он, обводя всех по очереди взглядом — от своего «друга» до финансового директора.
Я впервые услышал в его голосе нотки неуверенности. А пожалуй, в нем была и искательность.
Генеральный директор, проскрипев крутящимся креслом, повернулся ко мне.
— С болтов слетел? — с яростью проговорил он. — На порно потянуло? Куда с таким клипом, в подпольных клубах показывать?
Он, несомненно, имел в виду постельную сцену. Но получалось, раз обращался ко мне, и отвечать должен был я. В обоих смыслах: отвечать на заданный вопрос и отвечать за сцену.
— Да, — сказал я, — мне это тоже не нравится.
— А какого хрена тогда снимал?!
— Желание заказчика.
— При чем здесь желание? Заказчик не обязан знать наши проблемы! А ты что, не знал, что снимаешь? Ты заказчику объяснить должен был! Заказчик что, не понял бы?!
— А что такое-то? — спросил Баран. В голосе его звучала все та же искательная неуверенность.
Сейчас самое время было вступить в разговор Гене. Но он молчал. Сидел, сжав свои костистые губы, костисто вперив взгляд в пространство перед собой, — будто разговор, что происходил, его не касался.
Ничего другого, как взяться за объяснение самому, мне не оставалось.
— Я вам говорил, Алексей, — сказал я, обращаясь к Барану по имени, чего обычно избегал, иначе, как Баран, он во мне не звучал, — я вам говорил, что с такой постельной сценой клип могут взять только в ночные эфиры. А на дневное время, тем более, в прайм-тайм — исключено.
— Как это исключено? — В голосе у Барана появилась сила. — С какой стати? Что такое?! — Эти последние слова он адресовал уже генеральному директору.
Генеральный пожал плечами. Теперь, когда настал его черед отвечать Барану, та ярость, с которой он упражнялся на мне, странным образом исчезла, словно ее и не было.
— Да, к сожалению, — сказал он. — Все так. — Он как бы оправдывался перед Бараном, просил прощения. — Не знаю, почему режиссер не сумел объяснить вам все это дело. Должен был.
Я внутренне взвился. Я должен был! А Гена? На что тогда у них арт-директор?
Толку, однако, если б я взвился не только внутренне, не было бы никакого.
— В принципе, — сказал я, — можно убрать всю сцену. Материал в исходниках есть, вполне можно использовать на замену.
Я еще договаривал — раздался рев. Это был Баран.
— Что?! — ревел он иерихонской трубой. — Убрать? Ты, падла, думаешь, что несешь? Я тебе плачу, падла! На хрен мне клип без нее! Я плачу, чтоб убийственно было!
Снести от него «падла» стоило труда, но потом мне придется наслушаться от него и не такого.
— Волки должны быть сыты, а овцы целы, — раздался голос Гены. Что лично на меня произвело куда большее впечатление, чем оскорбление Барана. Раскрывший рот Гена — это было все равно, как если бы заговорил сфинкс.
— Да, вот давай! — вскинул руки генеральный директор, призывая всех обратиться вниманием к Гене. — У нашего арт-директора, — повернулся он к Барану, — глаз — алмаз, он скажет — как бритвой, но чтоб отрезать лишнее никогда!
— Ну? — сурово понукнул Гену Баран.
Оживший сфинкс изверг из себя целый словесный фонтан:
— Немного смягчаем сцену. Чуть-чуть. Подрезаем уголки. Здесь секунду, здесь две. По самой малости. И разбиваем ее на две части. Что, кстати, будет для нее только лучше. Ей это даже требуется. — Гена сфокусировал взгляд на мне и ткнул в меня пальцем: — Ты, между прочим, и сам это должен был сделать. Без того.
Моего ответа, со всей очевидностью, не требовалось.
— Это какие такие уголки? Какие секунду-две? — все так же сурово вопросил Баран. Но вопрос его свидетельствовал, что крючок заглочен и рыбу можно тянуть.
— Давайте смотреть. Прямо сейчас и наметим. — Гена глянул на меня своим костистым взглядом и протянул руку, требуя отдать пульт. Взял его, направил на телевизор, приготовясь запустить пленку. — Скажем, вот то место, где ее рука ползет по бедру и она пальцами все ближе, ближе… Вот там чуть-чуть раньше оборвать.
Обсуждение закончилось тем, что мне было предложено «смягчить» постельную сцену — с конкретной раскладкой что и как сделать, в том числе, разделив ее на два куска, — и еще, чего, в общем, я и ожидал, раздробить на части эпизод со взрывающимися автомобилями, чтобы наложение поменьше бросалось в глаза, и привести в удовлетворительное состояние те две склейки, что не удовлетворяли и меня самого. Насколько мой клип удался — об этом никто даже не заикнулся.
Позднее, когда вся история с клипом Барана будет закончена, я пойму, что это обсуждение было заранее срежиссированным, хорошо поставленным спектаклем. И я в качестве его участника оказался такой же рыбой, заглотившей свой крючок, как и Баран. Точнее, я заглотил свой крючок еще раньше — когда взялся за клип. Постановщики спектакля пригласили меня не просто в качестве режиссера, а еще и мальчика для битья. Я должен был оттягивать на себя гнев Барана. Им очень хотелось его денег, они не желали пропустить их мимо кармана, но опасались, что это и случится, работай они с ним в открытую. И они решили втемную. Подставляя меня. Надо полагать, они собирались довести эту постельную сцену до нужной кондиции, понемногу обстругивая ее — дожимая Барана, а передаточным механизмом этого усилия должен был служить режиссер — мальчик для битья: все из раза в раз делающий не так, все портящий, во всем виноватый.
Возможно, у них уже был успешный опыт работы втемную — так умело они ловили на крючок и потом водили на глубине, изматывая и отнимая силы. Но тут они дали маху. Они ошиблись в оценке Барана. В том, как он поведет себя.
Что говорить, и я не ожидал того, что он выкинет.
Баран отправился со мной на монтаж. Когда его страдающий кишечными болями директор позвонил и сообщил мне о желании шефа, я, естественно, с ходу отказал в этом. Монтаж — слишком интимное дело, чтобы делить его с кем-то, с кем будешь чувствовать себя так, будто выскочил голым на людную улицу.
— Вы не понимаете, что говорите. — Директор Барана проявил неожиданную настойчивость в отстаивании желания шефа. — Вас не просят. Вас ставят в известность. Заказывайте пропуск. Два пропуска. Второй для меня.
