Они выстраивали кирпичи ложных показаний, чтобы воздвигнуть из них прочную стену. Это была стена против их врагов — против меня и Тоёхико Савада. Ради этого все они включились в подноску кирпичей. Тоёхико Савада с вздохом сожаления взглянул на выросшую перед ним прочную стену и сказал тихим голосом:
— Неужели у современных студентов нет никаких моральных устоев? У студентов закосневшее представление о гнусности политиков, но нам, чтобы научиться вашему искусству так хладнокровно лгать, требуется целая жизнь. А вот вы лжете не задумываясь, легко, точно сосете леденец, и при этом у вас чистые, честные глаза, абсолютно невинные лица. Вы лжете, не испытывая ни малейших угрызений совести, с ангельской беззаботностью. Даже детектор лжи не уловит самого крохотного отклонения в вашей нервной системе. Как вам удается так складно лгать? Неужели вы действительно верите в справедливость всего, что делают эти «левые» экстремисты? Если так, то, по-видимому, потому, что в Японии эти «левые» никогда не стояли у власти, да и в будущем никогда ее не получат.
Потом Тоёхико Савада, воспользовавшись общей растерянностью, сверкнул неподвижными, как у покойника, глазами и сказал, обращаясь ко мне:
— Тебе ведь тоже случалось лгать?
Рассмеявшись, политик увел разговор в сторону. Действительно, я тоже врал. Я говорил Тоёхико Савада, что пытали меня одни студенты. О подонке я умышленно умолчал. Пока заседания Комиссии не дошли до той стадии, когда скрывать это дальше стало невозможным, я ничего не рассказывал Тоёхико Савада о пытке, учиненной надо мной, просто не мог заставить себя сделать это. Но я не рассчитывал, что мне удастся отомстить им и покинуть поле боя, так и не вытащив на белый свет эту историю.
В пятницу в десять часов утра Комиссия по вопросам образования начала работу с того, что Тоёхико Савада вызвал для дачи показаний Наоси Омори и Митихико Фукасэ. Я сел рядом с Тоёхико Савада и повернулся в их сторону. С тех пор я их еще ни разу не видел. В свете солнечных лучей, проникавших через окно сквозь весеннюю листву деревьев, и Наоси Омори, и Митихико Фукасэ выглядели немного бледными, немного похудевшими и сильно возбужденными. На обоих были студенческие тужурки, которые, как я помню, они никогда раньше не носили. Они понадобились им для того, чтобы выглядеть на фотографиях, которые появятся в газетах, безобидными жертвами. По сравнению с ними я в грязном засаленном пиджаке с плеча Тоёхико Савада производил просто отталкивающее впечатление. Наоси Омори и Митихико Фукасэ на глазах у всех повернулись ко мне и Тоёхико Савада. Их лица выражали откровенный, ничем не прикрытый гнев. Он начал плавать в воздухе с той минуты, как они заняли места свидетелей. Глядя на них, я чувствовал, как притаившаяся во мне ненависть, преломившись много раз, стала еще многограннее и жаром залила все тело, точно от простуды, у меня поднялась температура. В тот день мои фотографии в вечерних газетах больше подошли бы облику тупого преступника, обвиняемого в изнасиловании.
Тоёхико Савада, сравнивая нас, с отталкивающей прямотой пробормотал:
— Ну и вид у тебя!
Прежде всего их попросили дать объяснение относительно Общества сражающейся Японии. Они отказались. Студенты, сидевшие на местах для публики, зааплодировали и получили замечание от председателя. На вопрос о том, была ли ими учинена пытка, они ответили отрицательно. Это тоже вызвало аплодисменты. Потом меня попросили повторить показания, которые я уже давал несколько раз. В публике раздался свист и шум. Нескольких студентов, среди них и одну девушку, попросили оставить помещение. Пока все это происходило, я стоял, прервав показания, и до моих ушей донеслись слова девушки:
— До чего отвратительный тип!
От злости я весь затрясся. И в бешенстве подумал: «Трахнуть бы эту уродину и придушить. Нет, такое насилие — слишком большая роскошь для ее прыщавого нечистого тела!» Что общего у меня с ней? Что общего у меня с этой уродиной?!
Даже окруженный такой откровенной ненавистью, я все еще пытался избежать показаний. Говоря об учиненной надо мной пытке, я ни словом не обмолвился о палаче. Пока я рассказывал, я не мог заставить себя смотреть на Наоси Омори и Митихико Фукасэ. Они, разумеется, с победным видом внимали моим показаниям, которые я давал потупившись. Конечно же, они с радостью, воспрянув духом, смотрели на мою опущенную голову. Я не упоминал о подонке, и, значит, им нечего было бояться, что новый, самый неблагоприятный для них свидетель произнесет единственное, но решающее слово…
Я часто думаю о своей тогдашней нерешительности. Ведь согласившись дать показания Комиссии, я поклялся себе: «Если необходимо, я стану бесстыдным. Настолько, чтобы дать показания и о том позоре, который случился со мной!»
Однако я слишком надеялся на слова «если необходимо», стараясь по возможности ничего не решать самому. Я ждал, что неотвратимое «если необходимо» с непреодолимой силой захлестнет меня извне, и таким путем укрывался за этой отговоркой, разрушал ею свою собственную ответственность. После того сражения я проникся мыслью, что в нынешнем мире все наиболее важное решается по воле провидения. Действительно, все самое важное для меня решалось благодаря внешним силам. Я никогда не мог решить что-либо по своему собственному желанию. Я никогда не мог по своему собственному желанию избрать себе будущее. Но разве не человек, занимающийся политикой, избирает будущее для себя и мира в целом?
Когда я, закончив показания, вернулся на свое место, Митихико Фукасэ снова потребовал слова. Я заметил, он обрел самоуверенность и живость. Он утратил самоуверенность после нашего телефонного разговора, когда угрожал мне. Но теперь самоуверенность вернулась к нему. И в первую очередь потому, что вопреки сказанному по телефону я ни словом не обмолвился о подонке.
— Я думаю, мы должны проявить великодушие. Серьезнейшая ошибка японской компартии, изгнавшей меня и моих товарищей из своих рядов, как раз и берет начало в отсутствии великодушия. Но это между прочим. Компартия нас абсолютно не интересует. Только что мы выслушали признание молодого человека, являвшегося репетитором дочери господина Тоёхико Савада; молодого человека, получившего от господина депутата в конце прошлого года двести тысяч иен. Был ли он шпионом? Неужели иначе депутат парламента от консервативной партии стал бы платить репетитору дочери двести тысяч иен наградных? Согласно данным студенческого отдела Токийского университета, жалование репетитора, занимающегося два раза в неделю, составляет три тысячи иен в месяц. Этот молодой человек именно два раза в неделю занимался французским языком с дочерью господина Тоёхико Савада. Следовательно, наградные, которые он получил, составляют плату за семьдесят месяцев. Разве же не естественно, что это вызвало наши подозрения?
Показания Митихико Фукасэ продолжали течь, искрясь красноречием, но неожиданно мое внимание привлек Тоёхико Савада. Меня глубоко поразило, что сидевший рядом со мной Тоёхико Савада спокойно слушает заявление Митихико Фукасэ, точно в нем не было ничего необычного. «Уж не опасается ли Тоёхико Савада, что победим не мы? Может быть, он с самого начала решил не передавать дела в суд, придя к заключению, что, каких бы свидетелей мы ни выставляли, выиграть дело немыслимо? Может быть, Тоёхико Савада решил, что вполне достаточно показать, сколь искаженными представлениями оперируют руководители студенческого движения и сочувствующие им, а вся история со мной — лишь отвратительный довесок, ничего для него не значащий?»
Митихико Фукасэ с победоносным видом опустился на свое место. Слова попросил Наоси Омори. Но председатель отказал ему. Среди публики поднялось волнение. Тогда Тоёхико Савада предложил все-таки дать слово Наоси Омори, и публика утихомирилась. Я восхитился ловким маневром, с помощью которого Тоёхико Савада смазал весь эффект от выступления Митихико Фукасэ.
Наоси Омори, естественно, начал с того, что пощечиной вернул лживое добросердечие, оказанное ему Тоёхико Савада.
— Империалисты, как правило, опираются на доказательства, содержащиеся в признаниях одного человека, а всех остальных делают виновными. В данном случае нас судят, опираясь на показания одного человека. Но правда в его свидетельстве лишь та, что за двести тысяч иен он продал совесть и свое будущее! Нет никаких доказательств, что мы подвергли его пытке. Нам отвратительна его ложь. Мы осуждаем ее. Нам ненавистна его глупость. Юнец! Унизиться до того, что за какие-то двести тысяч служить консервативному политику! Кто выиграет от этого? Не ясно ли, что именно тот, кто вложил эти двести тысяч? Не является ли им один из членов парламентской Комиссии по вопросам образования, а именно Тоёхико Савада?
Члены комиссии от консервативной партии подняли крик. Но им не удалось найти эффективную тактику против высокомерия свидетеля.
