— Куда путь держишь, парень?
— В Данвилл. Вы случайно не в ту сторону? Хоть немного подвезли бы.
— Забирайтесь в авто, подвезу. Мне это не совсем по дороге. Вообще-то я сворачиваю на Бьюфорд, но, во всяком случае, вы окажитесь ближе к Данвиллу, чем сейчас.
— Огромнейшее вам спасибо, — сказал Молочник. Он опустился на сиденье — блаженство, просто блаженство. Тело ломило от усталости, он откинулся на обтянутую нейлоном спинку и вздохнул.
— Замечательный покрой у вашего костюма, — сказал хозяин машины. — Я так полагаю, вы небось не из наших мест?
— Да. Я из Мичигана.
— Что вы говорите! Моя тетка переехала туда. Город Флинт. Знаете такой город?
— Ну еще бы, как не знать. — У Молочника так сильно ныли ноги, что он даже пальцами не решался пошевелить.
— Хороший город Флинт?
— Ерундовый. Ни одной путной забегаловки нет.
— Так я и думал. Называется-то он красиво, но я догадывался, что, наверно, никудышный городок.
Еще садясь в машину, Молочник заметил на заднем сиденье картонную коробку на шесть бутылок кока-колы и сейчас все время о ней думал.
— Послушайте, я не мог бы у вас купить одну бутылку кока-колы вон из той коробки? Очень пить охота.
— Она теплая, — ответил хозяин машины.
— Какая-никакая, а все же жидкость.
— Что ж, угощайтесь.
Молочник повернулся и вытащил из коробки бутылку.
— У вас есть открывалка?
Водитель вынул у него из рук бутылку, поднес ко рту и не торопясь содрал зубами крышечку. Из бутылки стремительно хлынула пена, залила ему не только подбородок, но и брюки, прежде чем Молочник взял бутылку.
— Ух, горячая прямо, — засмеялся водитель, вытираясь белым в синюю клетку платком.
Не дожидаясь, чтобы осела пена, Молочник в три секунды осушил бутылку.
— Повторить не желаете?
Он совсем не прочь был повторить, но отказался. Только попросил сигарету.
— Я некурящий, — сказал человек за рулем.
— Угу, — сказал Молочник, попробовал сдержать отрыжку, но ему это не удалось.
— Вон там, сразу за поворотом, автобусная станция. — Они уже подъехали к окраине Данвилла. — Тут два шага.
— Я вам искренне признателен. — Молочник открыл дверцу. — Сколько я вам должен? За кока-колу и за все?
Человек, сидевший за рулем, продолжал улыбаться, но выражение его лица изменилось.
— Меня зовут Гарнет. Фред Гарнет. Я не богач, но иногда могу себе позволить угостить кого-то кока-колой и подвезти на своей машине.
— Я совсем не то хотел… я…
Но мистер Гарнет уже захлопнул дверцу. Молочник посмотрел вслед машине и увидел, что тот покачивает головой.
Ноги у Молочника болели, хоть плачь, но он добрался до закусочной (она же автобусная станция) в надежде отыскать хозяина, которому оставил чемодан. Хозяина не оказалось на месте, его заменяла какая-то женщина; она спросила Молочника, чем может ему помочь. Затем последовали продолжительные дебаты, в ходе которых выяснилось, что чемодана в закусочной нет. Хозяина тоже нет, приезжал ли за чемоданом цветной мальчик, неизвестно, камеры хранения у них нет, и хотя ей до смерти жаль, но, если мальчик не забрал чемодан, Молочнику все же придется зайти домой к хозяину, и не требуется ли ему что-нибудь еще?
— Гамбургеры, — ответил он. — Принесите мне чашку кофе и гамбургеры.
— Да, сэр. Сколько штук?
— Шесть, — ответил он, но уже на четвертом у него начались судороги в желудке, он скорчился от боли, которая с перерывами продолжалась всю дорогу до Роанока, штат Виргиния. Все же, перед тем как выйти из закусочной, он позвонил преподобному Куперу. К телефону подошла его жена и сказала, что муж еще не вернулся с товарной станции и, если Молочник поторопится, он успеет его там застать. Молочник сказал спасибо и повесил трубку. Выступая походкой альфонса в шикарных ботинках, он ухитрился добраться до товарной станции, которая, по счастью, находилась довольно близко от автобусной. Войдя в ворота, он спросил у первого же человека, который попался ему на глаза, здесь ли еще преподобный Купер.
— Куп? Он вроде на приемный пункт пошел. Там вон. Видите? — сказал тот, тыча пальцем.
Молочник поглядел, куда указывает палец, и захромал по гравию и шпалам.
На приемном пункте не было ни души, лишь какой-то старик тащил волоком большой ящик, сбитый из досок.
— Прошу прощения, — сказал Молочник. — Что, преп… Куп еще не ушел?
— Только-только ушел. Вы его догоните, ежели побежите, — сказал старик и вытер пот со лба.
Молочник попытался себе представить, как он бежит куда-то на изболевшихся ногах, и сказал:
— А, ладно. Загляну в другой раз. — И уже повернулся, собираясь уйти.
— Послушайте, — сказал старик, — ежели вы сейчас не хочете бежать за ним вдогонку, вы мне, может, с этой штукой подсобите? — Он показал на стоящий у его ног громадный ящик.
Слишком измученный, чтобы отказываться или что-то объяснять, Молочник кивнул, Кряхтя и охая, они начали приподнимать ящик и взгромоздили его наконец на тележку, а после этого подкатили ее к платформе весов. Молочник в изнеможении опустился на ящик и еле отдышался; ему с большим трудом удалось кивнуть головой на многократные «вот спасибо вам» старого грузчика. Потом он вышел за ворота.
Вот сейчас-то он устал. Ох как устал! Сейчас ему не хотелось еще раз повидаться с преподобным Купером и его изголодавшимися по успеху друзьями. И уж конечно, ему не хотелось в ближайшее время что-то объяснять отцу или Гитаре. Поэтому он захромал назад к автобусной станции и спросил, когда отходит на Юг следующий автобус. Ему нужно именно на Юг. И при этом именно в Виргинию. Дело в том, что, как ему сейчас казалось, он понял, каким образом можно узнать, куда девалось золото.
Ныли ноги, болел живот, набитый гамбургерами, но по крайней мере он теперь сидел, и разочарование, охватившее его в пещере, здесь, в автобусе, притупилось. Он несколько часов проспал тяжелым крепким сном, проснулся, но не мог очнуться окончательно, еще немного подремал, опять проснулся на большой остановке и съел миску горохового супа. Он зашел в магазинчик, где торговали всякой всячиной, приобрел там бритвенные принадлежности, мыло и прочие атрибуты, необходимые для того, чтобы привести себя в пристойный вид, взамен оставленных у преподобного Купера; починят же ему ботинок (в настоящее время подклеенный жевательной резинкой) и зашьют костюм уже в Виргинии, там же он купит новую рубашку.
Автобус мчался по дороге, издавая шум, похожий на ворчание веймарских овчарок, и Молочнику стало немного жутковато, так же как тогда, в «последней комнате», когда Цирцея бросила взгляд на собак в раздумье: а переживет ли она их? Но ведь собак там тридцать с лишним, и все время родятся новые.
Протянувшаяся вдалеке гряда невысоких холмов для него теперь уже не просто пейзаж. Места вполне реальные, да к тому же такие, где не следует прогуливаться в тридцатидолларовых ботинках. Он ни разу в жизни ни о чем так не мечтал, как найти в пещере золото, увидеть аккуратные ряды пузатеньких мешочков, повернувших к нему животики. Сперва он думал, он мечтает о золоте во имя персиков Мейкона Помера, во имя Цирцеи и ее желтоглазых овчарок, в особенности же во имя преподобного Купера и его приятелей-старичков, начавших умирать еще безусыми юнцами, ибо им пришлось увидеть, что случилось с чернокожим человеком, таким же, как они — «невежественным, как кувалда, и нищим, как арестант», — после того как, несмотря на все преграды, он добился своего. Он думал также, что мечтает об этом во имя Гитары, во имя того, чтобы стереть недоверчивое выражение, проглянувшее на его лице, когда они прощались: знаю, мол, обжулить ты меня надумал, сукин сын. Никакого золота в пещере не оказалось, но зато он твердо знал теперь: звук пустой все его благородные резоны мечтать об этом золоте. Золото ему нужно исключительно потому, что это золото и он хочет владеть им. Единолично. Уплетая гамбургеры на автобусной станции, он пытался представить себе, чем для него будет возвращение в родной город — ведь ему не только предстоит объявить, что он не нашел золота, он к тому же добровольно полезет в петлю, из которой уже не выбраться, — и его мысль заработала с непривычной четкостью.
Цирцея сказала, что Мейкон и Пой сели в фургон еще в Виргинии, откуда они оба родом. Кроме того, она сказала, что первый же сильный дождь разрушил могилу Мейкона и Батлеры или еще кто-то однажды летней ночью отнесли тело покойника в Охотничью пещеру. Однажды летней ночью. И когда они выуживали его из ручья, это было именно тело, труп, иначе как бы им узнать, что это негр, а не белый. А Пилат между тем утверждает, что приезжала туда зимой и нашла в пещере только кости. Она утверждает, что лишь четыре года спустя навестила Цирцею, а потом побывала в пещере, и брела туда по снегу, и унесла с собой кости белого человека. Как же она не заметила костей отца? Ведь в пещере находилось два скелета. Что же, она перешагнула через один, а другой уложила в мешок? Разумеется, Цирцея ей тогда рассказала то же самое, что сегодня рассказала ему, — что в пещере, лежит тело ее покойного отца. Рассказывала ли Пилат Цирцее, что они с братом убили в пещере какого-то старика? Вероятно, нет, поскольку Цирцея не упомянула об этом, когда говорила с Молочником. Пилат сказала, что она унесла кости белого человека, а золото даже искать не стала. Это ложь. Она потому ни словом не обмолвилась о втором скелете, что его не было в пещере, когда она туда вошла. Она побывала в пещере не через четыре года… впрочем, может, и через четыре, но тогда уже вторично, а не в первый раз. Она заходила в пещеру еще до того, как туда отнесли найденное в ручье тело негра. Кости-то она забрала, это так, Молочник сам их видел на столе в полицейском участке. Но она с собой не только кости взяла. Взяла и золото. И отвезла его в Виргинию. И может быть, в Виргинии живет сейчас кто-то, кто знает, где спрятано золото.
