За высокими, чистыми стенами ашрама Ауробиндо в Пондишери, в полутора сотнях километров к югу, все хранили безупречное спокойствие. В 1950 году, незадолго до смерти, Ауробиндо предупреждал мистера Неру об экспансионистских замыслах «желтой расы»; он предсказал захват Тибета Китаем и видел в этом первый шаг на пути к завоеванию Индии. Вот они, эти строки черным по белому, в одной из многочисленных книжек, издаваемых ашрамом, и должно быть, их часто показывали в последние дни: секретарь легко раскрывал книжку на нужной странице.
Приподнятый, усыпанный цветами мемориал-салшйгм Учителя, ныне служащий местом для коллективных медитаций, находился в прохладном, вымощенном каменными плитами дворе ашрама. Мать была еще жива, хотя несколько удалилась от дел. Она совершала даршан — появлялась на людях, позволяя лицезреть себя, — лишь в пору важных годовщин: в день рождения Ауробиндо, в день собственного приезда в Индию, и так далее. Об Ауробиндо я знал мало. Учился он почти исключительно в Англии; вернувшись в Индию, сделался революционером; спасаясь от ареста, бежал в Пондишери, на французскую территорию, и там, забросив политику, сделался боготворимым отшельником и основал свой ашрам, который с тех пор разрастался. Но о Матери я не знал вовсе ничего, кроме того, что она урожденная француженка, последовательница Ауробиндо, и что занимает в ашраме особенное положение. За три с половиной рупии я купил на книжном лотке ашрама книжку — «Письма Шри Ауробиндо о Матери».
Вопрос. Правильно ли я думаю, что она как Личность воплощает все Божественные Силы и все больше и больше переводит Милость в материальную плоскость? И что ее воплощение — это возможность перемен и трансформации для всей материи?
Ответ: Да. Ее воплощение — это возможность для земного сознания принимать в себя Сверхумственное и сначала претерпевать трансформацию, необходимую для осуществления этого. Затем будет происходить дальнейшая трансформация посредством Сверхумственного, которое, однако, не будет переворачивать сознание целиком: сначала появится новый род людей, который будет представлять Сверх-Разум, как человек сейчас представляет разум.
Продавались здесь и репродукции фотографии Матери, сделанной Анри Картье-Брессоном. С них смотрела пожилая француженка с угловатым лицом и крупными, слегка выпирающими зубами. Она улыбалась; щеки ее были полными и ясно очерченными. Вышитый платок покрывал ее голову и доходил почти до затемненных глаз, в которых не было и следа той веселости, которую выражала нижняя половина лица. Платок был завязан или заколот на затылке, а концы его ниспадали по обеим сторонам шеи.
Вопрос: Pourquoi la Mère s’habille-t-elle avec des vêtements riches et beaux?
Ответ: Avez-vous donc pour conception que le Divin doit être représenté sur terre par la pauvreté et la laideur? [31]
И Ауробиндо, и Мать обладали Светом. У Ауробиндо он был бледно-голубым; от его тела исходило свечение в течение нескольких дней после смерти. У Матери Свет был белый, иногда золотой.
Когда мы говорим о Свете Матери или моем Свете в особенном смысле, мы говорим об особом оккультном действии — мы говорим о свете, нисходящем от Верховного Разума. В этом действии Мать обретает Белый Свет, который очищает, просветляет, притягивает всю сущность и могущество Истины и способствует трансформации…
Мать, разумеется, не стремится к тому, чтобы люди видели этот Свет: они сами по себе, один за другим, наверное, 20 или 30 человек во всем ашраме, научились видеть его. Разумеется, это один из признаков того, что Высшая Сила (неважно, называем ли мы ее сверхумственной) начинает влиять на Материю.
Мать была ответственна и за организацию ашрама; раздражение, изредка прорывавшееся наружу в ответах Ауробиндо на вопросы обитателей ашрама, содержит намеки на сложности, возникавшие поначалу.
При организации работы поначалу многое делалось впустую по вине рабочих и садхаков, которые следовали собственным пристрастиям, не уважая волю Матери; потом, при реорганизации, это удалось исправить.
Ошибочно думать, будто неулыбчивость Матери означает или неудовольствие, или неодобрение каких-то поступков сад-хака. Часто это означает лишь ее глубокую погруженность в себя или сосредоточенность на своих мыслях. В данном случае Мать задавала вопрос вашей душе.
В ту пору Мать не знала о том, что вы разговаривали с Т. Поэтому ваша догадка о том, что тот разговор мог стать причиной ее недовольства (мнимого), совершенно беспочвенна. Якобы загадочная улыбка Матери вам просто примерещилась: Мать говорит, что в ее улыбке заключалась величайшая доброта.
Это не потому, что вы делаете не так много ошибок во французском, что Мать их не исправляет, а потому, что я не позволяю ей взваливать на себя много работы (насколько это в моих силах). Ей и так уже не хватает времени на ночной отдых, и большую часть ночи она работает над книгами, статьями и письмами, которые приходят к ней целыми кипами. И все равно она не успевает все закончить к утру. Если она станет поправлять ошибки во всех письмах людей, которые только начали писать по-французски, как и в остальных, то это прибавит ей еще час или два работы: она будет завершать работу только к девяти утра и ложиться в 10.30. Вот почему я стараюсь препятствовать этому.
Любые дурные мысли о Матери или швыряние в нее нечистот могут повредить ее телу, поскольку она включила садхаков в поле своего сознания; и она не может направить все это обратно, чтобы не повредить им.
Хотя Мать и удалилась от дел, ее рука все еще чувствовалась в управлении ашрамом. На доске объявлений висели сообщения о вспышке холеры в Мадрасе (обитателей ашрама предостерегали от контактов с людьми из этого города) и призывы воздержаться от болтовни у ворот ашрама; объявления были подписаны буквой «М», уверенно выведенной в виде прихотливого зигзага. А ашрам являлся только частью Общества Ауробиндо. Пондишери уже растворился среди остальной южной Индии; похоже, даже французский язык вышел из обращения. Но многочисленные здания Общества, поддерживавшиеся в хорошем состоянии, сообщали этому месту атмосферу маленького французского городка, перенесенного на тропическое побережье. Стены обращали незрячие, закрытые ставнями окна к солнцу, мощно сиявшему над бесновавшимся прибоем; и стены зданий, принадлежавших Обществу, были выкрашены в цвета Общества. Казалось, только Общество и процветает в Пондишери. Оно владело поместьями за пределами города; у него имелись мастерские, библиотека, собственная типография. Это была самодостаточная организация, успешно управлявшаяся своими членами. Их численность возрастала только за счет вербовки — и в самой Индии, и за границей, потому что Мать, как мне сказали, была решительно против трех вещей: политики, табака и секса. Дети, приезжавшие в ашрам вместе с родителями, подрастая, обучались разным ремеслам; вожаки носили особую форму одежды, и мне показалось, что в их очень коротких шортах просматривается французское влияние. Работа была так же важна, как и медитация; физического труда тоже не следовало чуждаться. (Позже, в Мадрасе, один англичанин рассказал мне, что, увидев однажды в Пондишери группу странно одетых пожилых европейцев на роликовых коньках, он отправился за ними следом и оказался у ворот ашрама. Но, возможно, это была просто выдумка. Я видел в ашраме только одного европейца. Он был босой и очень розовый; ходил в дхоти и индийском пиджаке; длинные седые волосы и борода придавали ему сходство с покойным Учителем.) Набирая новых членов из-за границы, Общество пополнялось свежей кровью; извлекая пользу из их высокоразвитых способностей, оно процветало.
Нынешний генеральный секретарь, например, был бомбейским предпринимателем до того, как удалился в ашрам и принял имя Наваджата — «Новорожденный». Внешне он и сейчас походил на предпринимателя. В руках у него был портфель, он явно куда-то торопился. Однако сказал, что никогда раньше не был так счастлив.
— Мне пора, — сказал он. — Мне нужно пойти повидаться с Матерью.
— Скажите мне: Мать говорила что-нибудь о китайском вторжении?
— 1962 — плохой год, — торопливо заговорил он. — 1963 год тоже будет плохим. Дела начнут поправляться в 1964 году, а в 1967 году Индия преодолеет все трудности. А теперь мне пора.
* * *
Я видел этого молодого человека уже несколько недель кряду. Я принимал его за бизнесмена-стажера французского или итальянского происхождения. Он был высокий и худой, носил темные очки, портфель, ходил размашистой, вертлявой походкой. Он всегда выглядел уверенным и целеустремленным, но меня удивляло: отчего у него столько свободного времени? Я видел его на автобусных остановках в самые неожиданные часы. В дневное время я видел его в музеях. По вечерам я видел его на танцевальных представлениях. Мы часто проходили рядом по улице. А потом — часть загадки разрешилась, когда однажды утром, к взаимному изумлению, мы увидели друг друга в коридоре верхнего этажа гостиницы: я обнаружил, что он живет в номере по соседству с моим.
