Ознакомительная версия.
– Его выдали крестьяне, оказался в плену. Что ждало его? Генералы в немецких лагерях от голода не умирали, он дожил бы до конца войны, но, избеги или нет сталинского гнева, в любом случае тащился бы по жизни презренным неудачником. Бывшим пленным была заказана дорога наверх.
Я отлично представляю, сказал профессор, его состояние в бараке для пленных: настоящее было печальным, будущее – грустным. И тут ему предложили взяться за создание Русской Освободительной Армии, провозглашая цель – борьбу с кровавым режимом Сталина. Пленный становился нужной деятельной личностью – разве же этого мало? Из-за чего ему было не соглашаться? Из преданности так называемой родине? У Ленина и других большевиков была родина – Российская империя. Но в разгар её войны с Германией Ленин вступил в сговор с германской верхушкой, брал немецкие деньги, чтобы пропагандой разлагать русскую армию. Немцы провезли его с группой соратников через свою территорию, чтобы он явился в Россию и взорвал её изнутри.
То есть, сделал вывод Лонгин Антонович, Ленина не удовлетворяла родина, которая ему досталась, и он решил с помощью немцев создать и, в конечном счёте, создал другую, подходящую для себя родину. Так почему было Власову не попытаться сделать то же самое? Он и его соратники выработали программу, как построить новую Россию после свержения Сталина и коммунистов.
Другое дело, объяснял профессор, что немцы не захотели, чтобы он сосредоточил под своей властью русскую армию в полтора миллиона. Они были правы. Войну они медленно, но проигрывали, и как бы они помешали генералу с такими войсками перейти на сторону того же Сталина, чтобы стать героем? У немцев были свои интересы, у Власова – свои. Командующий армией в полтора миллиона имел бы выбор: почему не вступить в союз с американцами и англичанами? Короче, он мог взять Германию за горло. Поэтому ему позволили создать к началу сорок пятого года лишь одну русскую дивизию.
Алик хмыкнула.
– Я поняла – ты хвалишь его за то, что ему было всё равно, на какой стороне быть.
Лонгин Антонович ответил с видом человека, который привык к возражениям и знает, насколько они неубедительны:
– Он был целиком и полностью на стороне самого себя. В плену он выбрал: не прозябать, а выдвигаться благодаря своим энергии, способностям. Личность имеет право на всё, где применимы её способности.
Профессор добавил тоном уважительного сочувствия:
– Он мне сказал, его любимый литературный герой – сын Тараса Бульбы Андрий, который из любви к прекрасной польке пошёл против своих запорожцев. Признание Власова меня тронуло. Кстати, после нашей встречи он женился на немке из высшего слоя.
Алик промолвила виновато и смешливо:
– Он мне приснился… – она умолкла на секунду. – Представь, он был совсем голый. Что-то говорил мне, но я не поняла – что.
– Он называл тебя обворожительной панночкой, – сказал профессор.
Было воскресенье, идти на работу не требовалось, и они подумали об одном, глазами понимающе улыбаясь друг другу.
Профессору позвонил на работу начальник, который уже с ним беседовал о послании Можова. Надо было опять посетить кабинет в здании, куда многие предпочли бы никогда не входить.
На этот раз начальник не выказал приветливой свойскости.
– Садитесь, пожалуйста, – произнёс дежурно-любезно и кивнул на стул перед столом, за которым сидел. – Вы должны ответить на ряд вопросов, вам их задаст наш следователь.
Дверь открылась, и в кабинет вошёл немолодой человек, держа перед собой пишущую машинку. Он поставил её на стол сбоку от начальника и Лонгина Антоновича и опустился перед ней на стул. Повернув к профессору голову, следователь начал с вопросов, требуемых формой допроса: фамилия? имя-отчество? Дата, место рождения? национальность? Затем спросил, когда и каким образом состоялось знакомство профессора с Можовым. Прежде чем ответить, Лонгин Антонович обратился к начальнику:
– Что с ним?
Хозяин кабинета произнёс:
– Он под стражей. В отношении него ведётся следствие.
Профессор постарался скрыть волнение. Ему повторили вопрос о знакомстве с Можовым, Лонгин Антонович ответил: был нужен способный помощник, и давний приятель Можов-старший, ныне покойный, рекомендовал своего сына.
Следователь постукивал указательными пальцами по клавишам машинки.
– Он жил в вашей квартире, – сказал, уставив в профессора тяжёлый взгляд: – Рассказывал он о совершённых убийствах?
– Нет. Ничего подобного он не говорил.
– В каких он был отношениях с вашей женой?
– Ни в каких, – сказал профессор с такой усмешкой, с какой отвечают на глупейший вопрос.
Следователь стал спрашивать Лонгина Антоновича о его военном прошлом, и тот рассказал, как война застала его в Риге, вернуться поездом в Москву не удалось, он очутился в немецком тылу, встретился с группой попавших в окружение красноармейцев. Позднее к ней присоединились другие группы, образовался партизанский отряд, и Лонгин Антонович был его бойцом до весны сорок четвёртого года, когда советские войска освободили деревню, где его, заболевшего, прятали от немцев крестьяне.
– Имею подтверждающие документы, – со спокойствием сказал профессор.
– Проверим, – строго произнёс хозяин кабинета.
Следователь передал ему напечатанное, тот с демонстративным вниманием прочитал бумаги и протянул их гостю:
– Ознакомьтесь и подпишите.
Лонгин Антонович исправил грамматические ошибки, вставил недостающие запятые, прочитал вслух: «Не проявлял интереса к совершённым Можовым убийствам». Указывая авторучкой на фразу, сказал:
– Я не говорил так. Смысл таков, что можно понять, будто я знал об убийствах.
На лице начальника появилось выражение, словно он раздражён, но сдерживается.
– Так как вы предлагаете? – произнёс он скрипуче.
– Можов не говорил мне, что совершал какие-либо преступления, тем более – убийства! – отчеканил профессор.
Исправление было внесено, и Лонгин Антонович подписал показания.
– Пока можете идти, – начальник сделал ударение на слове «пока», – но вы не должны покидать город.
С профессора взяли подписку о невыезде.
Когда Лонгин Антонович вошёл к себе в квартиру, вернувшаяся с работы Алик в трико крутила обруч, приводя осиную талию в грациозно-упругое движение. Она по лицу мужа почувствовала неладное, дала обручу упасть на ковёр.
– Что-то случилось, Ло?
Он принял вид человека, вынужденного сообщить настолько ожидавшееся, что остаётся только вздохнуть:
– Виктор жив, Людмиле сказали правду.
От слова «жив» Алик неосознанно ощутила радость, но тут профессор сказал:
– Он у них в руках и, значит, мёртвым завидует.
Её лицо исказилось.
– Я не могу это выносить! Не-могу-не-могу-не-могу, Ло-о! – она повернулась к нему спиной.
Он ласково её обнял.
– Человек сделал это сам.
Они молчали.
– Ты говорил – всё уладилось… – промолвила она дрожащим голосом.
– Мне так сказали. Но, видимо, улаживается иначе, чем я думал.
Он позвонил брату и услышал: маршал находится в больнице, его запрещено беспокоить. Положив трубку, профессор сказал жене:
– Брат попал в больницу, и этим объясняется… – он не договорил.
– Ужас! какой ужас – то, что происходит! – Алик, стоя перед ним, сжала в горстях волосы на висках.
Профессор заговорил с тихой терпеливой скорбью:
– Мы уже толковали и толковали об этом. Ты умница, и что толку повторять тебе, что надо взять себя в руки и так далее и тому подобное…
– Но если идёт не так, как ты думал, что будет с тобой?
Лонгин Антонович, понимая, что обещанное братом по каким-то причинам не удалось, стал уверять жену: даже если возникли неувязки, для него, при его связях, дело завершится благополучно. Она смотрела на него полными слёз глазами:
– Но ты объяснял – в этом государстве всё так ненадёжно!
«Поразительно схватчивый ум!» – восхитился он и опять обнял её:
– Да. Ни в чём нельзя быть уверенным. Также и в том, что дело кончится плохо – вполне может оказаться наоборот, – он издал смешок беззаботности.
Он подбадривал её и в последующие дни, между тем свозил к нотариусу, познакомил с адвокатом.
– Мы, независимо ни от чего, должны позаботиться об этих делах, Альхен. Рано или поздно я заболею, со мной может приключиться несчастный случай. Надо, чтобы я был спокоен: ты получишь всё положенное.
– Ло! – она ловила его взгляд. – Ты не уверен, что обойдётся?
Чего бы он не дал, чтобы эти страдающие, в слезах, глаза повеселели! И переводил разговор на её работы, не в силах спастись от горечи – до чего же у девочки болит душа...
Пренебрегая подпиской о невыезде, он вылетел в Москву и, звонком уведомив о прибытии высокопоставленного покровителя, получил отдельный номер в гостинице.
Приняв Лонгина Антоновича, покровитель забыл, что они давно на «ты».
Ознакомительная версия.
