Днем она не боялась. Их палата была самая шумная и веселая, сюда ходили, как на посиделки. Сразу же после обхода начинали собираться гости и просить:
— Терентьевна, давай сплети плетуху или прибаутку сбреши.
— Может, вам еще и сплясать? — смеялась Терентьевна.
Песни и больные, и нянечки распевали. А вот таких басен, скоморошин, как Тереньевна, никто не знал. И прибаутки из нее сыпались, как горох. Все ахали и дивились: как это можно запомнить, и кто это сочинил, что за писатель такой?
Да и где ж это видано, да и где же это слыхано,
Чтобы курочка бычка родила, поросеночек яичко снес,
На высокие полати взнес, голопузому за пазуху поклал.
А слепой-то ж подсматривает, а глухой-то подслухивает,
Безъязыкий караул закричал, а безногий удогон побежал…
Если кто-то заглядывал в палату, то уже не мог уйти. А у Терентьевны ни одной смешинки в глазах, такая артистка. Она знала не только веселые скоморошины, но и «божественные» песни. Рассказы ее Анюта слушала часами. Сколько она ума набралась, пока лежала в больнице, сколько выучила песен и басен. Бабы попадались ученые, несмотря на что простые, неграмотные. А старухи, такие как Терентьевна, даже высокознающие.
Но целый день Анюта не высидела бы с ними. Она отправлялась бродить по старой больнице, по ее таинственным коридорам, лестницам и переходам. За свою жизнь много ей пришлось перевидать больниц и в Калуге, и в Москве, но только этот деревянный дом с мезонином и просторными подвалами запомнился ей навсегда. Она любила дома, как живых людей, и в таких хоромах довелось ей впервые пожить, и впервые не из книг, а своими глазами увидела она флигель, камин, мезонин, балконы. Местные старушки еще помнили, как богатый купец, помирая, завещал свой дом под больницу. Так было заведено: купцы всю жизнь обманами и неправдами копили богатство, но перед смертью, чтобы замолить грехи, строили церкви, приюты и больницы.
Как-то Терентьевна ее позвала: хватит гулять без дела, помогай нам. У них в палате уже две недели лежала без движения старушка из Дрыновки и тихо угасала. Анюта кормила ее с ложечки и вместе с Терентьевной ворочала и переодевала. А когда старушка умерла, Анюта не испугалась, она уже давно не боялась ни смерти, ни болезней, только чужие страдания были невыносимы. Терентьевна прикрыла усопшей глаза, и они все вместе помолились за упокой ее души, прежде чем кликнуть нянечку. И долго потом говорили: как повезло Петровне, что умерла она в таком раю, где был за нею уход и пригляд, а не в своей избушке, где ни одной живой души рядом, дай Бог нам всем так помереть.
Навещали Анюту редко, но она не скучала по дому. Однажды, подкараулив попутную машину, примчались мать с крестной, измученные думами о ней. Долго кланялись в ножки доктору, благодарили его за все добро. Бедная мамка глазам своим не верила: ее Анютка нахваливала больницу и доктора, смеялась и угощала их пшенной кашей. Крестная ее отругала: ты бы пожалела свою мамку-горемыку, мы же собирались тебя назавтра в больницу везти! Анюта повинилась. Она сама без ужаса не могла вспомнить о том, что натворила. Когда в голове прояснилось, оглянулась назад и увидела все как бы со стороны. Как крестный всю ночь шагал по дороге, ведя лошадь под уздцы. И сказалась ему эта дорожка: неделю на печке пролежал. А мамка сидела рядом на телеге, поджав колени, нахохлившись, как больная птица.
О своих ночных страхах Анюта им не рассказывала. Зачем, она и так кругом виновата. Уехали мать с крестной, и Анюта вздохнула с облегчением и старалась не вспоминать про дом. Навестили ее девки, когда возвращались из леса, поглядели на ее житье-бытье и ахнули: ты, Анютка, тут, как на курорте, а мы что намучились в этот раз, кабы ты знала, Наташка Купренчиха обезножела, свезли ее в больницу в Песочню, а та больница не то, что наша, там они оголодали, а в соседней бригаде одна девка с Починка померла, прибаливала и прибаливала, никто не знал, что она сердечница, как прихватило ее прямо на делянке…
От этих рассказов Анюте было не по себе, в каждой жалобе чудился ей упрек: вот, ты здесь полеживала, а мы за тебя работали. И так ей было стыдно за свою легкую жизнь и показалось, что девки, прощаясь, как-то не так на нее поглядывали.
Когда дома родные расспрашивали их, ну как же там Анюта в больнице, девки рассказывали: а хорошо живет, как барыня, целыми днями лежит и читает, носки вяжет, три раза дают поесть, каши вволю и по куску хлеба. Но между собой девки поговаривали, что все-таки Анютка стала какой-то странноватой, то лежала тихая, молчаливая, в глаза не глядела, то начинала посмеиваться, и губы у нее подрагивали. А по деревням уже слушок пробежал, разве у них что утаишь — Анюту, Коли Колобченка дочку, мамка из петли вынула, хорошо, что поднялась ночью, словно ее кто под бок толкнул. Ругали Фроську, напугала девку судом, тюрьмою.
И вдруг как-то летом на танцах в Мокром стали расспрашивать дубровских девчат, правда ли это, что их подружка Анюта чуть не повесилась от несчастной любви, что прошлым летом она гуляла с каким-то калужским студентом? И козловские девки подтвердили, своими глазами видели, как этот Сашка не раз с ней танцевал и провожал до деревни. Катя Краюшкина даже руками всплеснула: надо же такое придумать, девки бы такое не сплели, это, наверное, старухи и бабы, завистливые до чужой любви и жадные до сплетен.
Это все басни, бабьи плетухи, говорили Анютины подруги. Но басня так понравилась всем, что женщины ее охотно повторяли и пересказывали со всем новыми подробностями. Кочуя из рук в руки, анютина история дошла и до районного поселка, и в поселке через каких-нибудь полгода рассказывали, что студент обещал жениться, а сам пропал навсегда, а бедная девка ждала его месяц-другой, и, не дождавшись, хотела с горя повеситься.
Еще через десять лет даже дубровцы не могли толком объяснить, почему их Анюта стала «чудаковатой». Когда-то была хорошей, справной девушкой, пела и плясала, ходила на вечеринки в клуб, и ухажеры у нее находились. Правда, одна старуха как-то при Насте обмолвилась, что Нюрка и в детстве была чуть с плошинкой или с чудинкой. Настя разбушевалась:
— Ах ты, сучка брехливая, наша Нюрка с плошинкой, да она на одни пятерки училась, если бы не болезнь, далеко бы пошла, как Любаша.
Бабы еле ее утишили. Кто-то и вправду помнил Анюту хорошей, красивой девушкой, помнили, что началось все с болезни. И хотя доктор Юрий Григорьевич дал ей бумаги, по которым даже Карп боялся гонять ее на работы, без тяжелой работы в деревне не проживешь. Надо косить, сажать огород, заготавливать дрова. Может быть, и работа сгубила Анюту. Но в Голодаевке в ту пору жил парень туберкулезный, работал понемножку на своем дворе, и голова у него была ясная.
Время все путает. Какие-нибудь десять-пятнадцать лет неузнаваемо меняют прошлое. Даже если убрать глупые домыслы и издержки чужих мнений, все равно не узнать, как же все было на самом деле.
Года три редко видели Анюту дома. Лежала она в больнице и на станции, и в Калуге, а выйдя из больницы, нигде не показывалась. Копалась у себя на огороде, пилила с матерью дрова. Стали даже забывать ее помаленьку.
Старые подружки — Танюшка, Лизуня и Маша, наезжая летом к родне, все выспрашивали, где же теперь Анюта, в какой больнице, от чего ее лечат?
— Как от чего, — равнодушно отвечали местные, — от помешательства в уме, дурочкой она стала, форменной дурочкой.
Потом Анюта стала иногда приходить на ферму, помогать матери убираться. И доярки говорили, что ни одного дурацкого слова от нее не слыхали, о чем ни спросишь, отвечает со смыслом. Только источила ее болезнь, растаяла девка, почернела, на себя не похожа. А кто говорил, что она не полная дурочка, только временами находит на нее помрачение. Бывает это чаще к весне. Молчаливая, тихая Анюта вдруг становится беспокойной, говорливой, мечется по хате, бродит по двору, нигде не находит себе места. Трудно ей даже минутку на месте посидеть, что-то ее давит, от чего-то ей душно.
В такие дни мать первым делом совала ей в руки книжку, она зачитается и понемножку успокоится. Свои книжки на этажерке все читаны-перечитаны, Анюта просила новых, а где их взять? Настя принесла с фермы «Справочник животновода». И Анюта очень полюбила эту толстую книгу, каждый день читала по кусочку. А то крестный добудет где-нибудь газету. И газета очень сгодится, вечерами Анюта читала вслух матери и Насте, что творится в мире. Старушка-соседка подарила ей старинную книгу Псалтирь. Сама она уже не могла читать, глаза отказали. Матери сначала не понравилось:
— Эту книгу только по покойникам читают, не бери, Нюр.
Старушка не обиделась, ласково объяснила:
— Неправда твоя, Сашка, не сбивай девку с панталыку, читай, деточка, никого не слушай!
Анюта сначала боязливо вглядывалась в непривычную славянскую вязь, запиналась на каждом слове. Бабушка поправляла и толковала темные места. Прошло время, Анюта читала Псалтирь и чувствовала, как нисходит на ее душу желанный покой и благодать.
