Сосед: «Кто это тебе звонил?»
«Понятия не имею».
«Небось знаешь, коли ответил».
Когда ровно через полчаса снова раздался звонок, приоткрылась другая дверь — бывшая жилплощадь Анны Яковлевны и сгинувшей бесследно Валентины, — и высунулась кривая физиономия. Теперь прислушивалась вся квартира. Ожила мифология призрачных спецслужб. Писатель отвечал на загадочном языке, и это мог быть только язык врага. Разговор был недолгим.
Неизвестно, сколько времени протекло, прежде чем, поднявшись с раскладушки, на которой он проводил теперь почти весь день, автор этой хроники привёл себя в относительный порядок. Он вышел из дома. География города меняется по мере того, как мы стареем: некогда просторный мир детства сжался, как шагреневая кожа. Не стало железных ворот, запиравшихся на ночь, и можно было видеть мимоходом, что двор как-то странно сморщился. Переулок стал короче и грязней. Привычным путём из Большого Козловского он свернул в Большой Харитоньевский к Чистым прудам. Бывший бульвар являл хватающее за сердце зрелище запустения. Вокруг остатков детской песочницы на поломанных скамьях разместилась община пожилых алкоголиков и бомжей. Не доходя до Покровских ворот, спиной к дому с барельефами сказочных зверей, — писателю чудилось, вот-вот покажется рядом с подъездом вывеска доктора Кацеленбогена, — на скамейке сидела женщина лет тридцати, темноглазая и темноволосая, неброско одетая. Он приблизился. Дама проворковала:
«C’est moi. Vous êtes surpris?»[52]
В руках у неё книжка в белом бумажном переплёте, опознавательный знак. Решив уделить этой встрече отдельную главу, сочинитель поймал себя на мысли, что и он, вслед за жильцами-соседями, всегда готовыми настучать, попался в сети государственной бдительности. Провокация, пронеслось в голове, они её подослали. Ничего не знаю. Уйти в глухую несознанку. Понятия не имею, чего эта иностранка от меня хочет, кто она такая. Он посмотрел направо, посмотрел налево.
«Спрячьте», — быстро сказал он.
«Боже мой, эти времена прошли! Неужели вы думаете, что я решилась бы...»
«Прошли? — спросил он. — Может быть».
«В чём же дело, почему вы так испугались?»
«Рефлекс».
Поколебавшись, он сел рядом.
«Вы читаете по-русски?»
«К великому сожалению, нет. Взяла с собой на всякий случай. — Она улыбнулась. — Как доказательство».
«Дела давно минувших дней, — заметил писатель. — Всё это уже устарело».
«Настоящая литература не устаревает».
«Спасибо. Вы в этом уверены?»
«В том, что ваша проза не устарела?»
«Нет. В том, что это настоящая литература».
Дама снова улыбнулась прелестной улыбкой.
«Вы, однако, порядочная кокетка. Пожалуй, я должна сделать вам ещё один комплимент. Откуда у вас такой прекрасный...? Вы не пробовали писать по-французски?»
Продолжая говорить, она отщёлкнула сумочку, протянула визитную карточку.
«Мы, - сказала она, - предполагаем начать новую серию. Что-то вроде библиотеки новейшей русской литературы».
«Вот как. Кто это — мы?».
Он разглядывал карточку, название издательства ничего ему не говорило.
«Если вы, конечно, не возражаете».
«Мадам Роллан...» — проговорил писатель.
«Можно просто Жюли. А вас — можно мне называть вас по имени? По секрету скажу вам, что я уже подыскала переводчика».
«Я там кое-что переделал. По сравнению с этим. — Он кивнул на её сумочку, где лежала заграничная книжка в белом переплёте. — Написал кое-что заново...»
«Мы это обсудим. Хотя должна заметить, что времени осталось немного. Роман должен выйти не позднее начала марта... Вы имеете представление о парижском Salon du livre[53]?»
«Ни малейшего».
«О, тем лучше! Вас ждёт много интересного».
«Меня?»
«Мы хотели бы вас пригласить».
«Пригласить, куда?»
Писатель воззрился на даму. Она возразила:
«Я понимаю, вы стеснены в средствах... Финансовую сторону вашего визита издательство, естественно, берёт на себя».
Поразительно. Они никогда это не поймут, думал он. Что значит жить всю жизнь в наглухо законопаченной стране. Это было всё равно как если бы он получил приглашение с другой планеты.
«У вас не будет никаких забот».
«Не в этом дело», — сказал он.
«А в чём же?»
Вот дура. Не могу же я объяснять, что все разговоры прослушиваются.
Некто приближается издалека.
«Вот видите, — сказал писатель, показывая глазами на нищего. — Помолчим немного. Un homme averti en vaut deux[54]».
Человек в лохмотьях, бормоча, протянул руку. Мадам Роллан поспешно рылась в сумочке. Писатель сказал:
«Вали отсюда».
Собиратель удаляется в сторону Покровки.
«Почему вы так резко обошлись с ним? И что вы хотели этим сказать — un homme averti? Он показался вам подозрительным?»
«На водку собирает. Это в лучшем случае».
«А в худшем?»
«Жюли, — сказал писатель, — я отравленный человек».
«Да, но ситуация в России изменилась!»
«Возможно. Но я уже сказал вам: я отравленный человек. — Он прищурился. — Принюхайтесь. Разве вы не чувствуете?»
«Вы хотите сказать, в Москве плохой воздух? Уверяю вас, в Париже не чище...»
«В Москве всегда был плохой воздух. Я не об этом. Испарения лагерей. Вся Россия отравлена. — Она не знала, что ответить, он продолжал: — А что касается вашего предложения, спасибо, конечно...»
«Вы бывали в Париже?»
«Нет, разумеется. Меня туда не пустят».
Она спросила, почему.
«Я не член Союза. Следовательно, не писатель. Кроме того, как вы знаете, за мной всюду идёт моё дело».
«Но, если я не ошибаюсь...»
«Удивляюсь вашей осведомлённости. Формально я реабилитирован. Это ничего не значит. Мне не дадут визу».
«Издательство вышлет вам официальное приглашение».
«Не поможет».
«Откуда вы знаете?»
«Откуда... Я живу в этой стране, вот откуда».
Эх, не надо было так говорить. Вообще не надо было об этом. Ну, всё равно, семь бед — один ответ.
«Я всё-таки не понимаю... — пробормотала она. — Хорошо, отложим эту тему. Я бы хотела взять у вас интервью».
«Интервью, о чём?»
«О вас, о вашем романе. Немного поговорить с вами».
«Прямо здесь?»
«Нет, здесь шумно. К тому же я не взяла с собой аппарат. Не согласитесь ли вы поехать со мной в гостиницу...»
«Не о чем разговаривать».
«А всё-таки».
«Послушайте, — сказал писатель. — За мной следят».
«Дорогой мой, это уже становится смешно. Кто это за вами следит — посмотрите вокруг. Здесь никого нет! Или вы думаете, что вас окружают невидимки?»
«Да, думаю. Один сидит рядом с нами. А другой прогуливается по дорожке. Слышите, как хрустит песок?»
«Замечательно. Превосходный сюжет. Напишите об этом рассказ... Как вы думаете, — спросила она, поднимаясь, — где-нибудь поблизости найдётся стоянка такси?»
Тот же день
Войдя в номер, писатель хлопнул в ладоши. Должен быть отзвук, объяснил он. Жюли, в коротком светло-коричневом платье с пояском, опустилась перед шкафчиком, который в гостиницах называется баром. Её колени блестели, обтянутые шёлком. Какой отзвук, спросила она.
«Если слышится эхо, значит, комната прослушивается. Вон там, — он показал наверх, — должен быть микрофон».
«Я вижу, вы опытный конспиратор. Ну и как?»
Вздохнув, она подняла на гостя тёмно-блестящий взгляд. Писатель криво усмехнулся, пожал плечами.
«Вроде нет», — и в его голосе звучало почти разочарование.
Жюли выставила бутылку, за ней ещё одну поменьше, явились миксер, лёд в металлическом лотке и два высоких стакана. Устроились на диване перед столиком с магнитофоном. Оба сделали по глотку, она взглянула вопросительно на гостя. Подходяще, промолвил писатель.
«Вы готовы?»
Она прочистила голос. Ей показалось, что аппарат не в порядке, она остановила крутящиеся бобины, нажала на другую клавишу, катушки послушно завертелись в обратную сторону. Остановила, снова включила, поднесла к устам микрофон.
«Для начала я хотела бы задать такой вопрос. О чём, собственно...»
Молчание, крутятся катушки. Ясный день за окнами. Конец века.
Её палец с длинным розовым ногтем нажимает на стоп. Мсье такой-то. Я, кажется, вас о чём-то спросила, сказала она вкрадчиво.
Писатель держит в руках чашечку микрофона, как Гамлет — череп шута.
«О чём этот роман? — переспросил он сдавленным, не своим каким-то голосом. Что ей ответить? — Не знаю. Может быть, о преодолении хаоса».
Нет, возразила мадам Роллан, и катушки остановились, говорите естественней, расслабьтесь; ближе ко рту; пожалуйста; ещё раз.
«Тема моей книги — преодоление хаоса».
Вот это другое дело.
«Что вы подразумеваете под хаосом? Вашу собственную жизнь?»
