Он умолк и огляделся. Взрыва рукоплесканий не последовало. А чего он ожидал? Некоторые аплодировали, но больше было таких, кто шикал и неодобрительно гудел. Не пользуйся он ранее обретенным авторитетом, наверняка раздались бы — он даже на это рассчитывал — крики: «Позор!» Демагогам приятны крики: «Позор!» — это тоже своего рода признание. Но в целом зал реагировал вяло — то были люди, запертые в клетке собственных убеждений, как попавшие в ловушку крысы.
Те, кто изначально разделял его мнение, продолжали его разделять. Те, кто его не разделял, остались при своем. Последних было явное большинство.
«К черту!» — подумал он. На данный момент в этих словах заключалась вся его философия. К черту!
Он повернулся к Тамаре Краус:
— А вы как думаете?
На лице ее блуждала странная улыбка, как будто она давно предвидела — а то и срежиссировала — это его выступление.
— Весьма истеричная речь, — сказала она.
— Тогда, может, упадете в мои объятия и прокричите это пронзительным голосом? — предложил он со всей возможной сердечностью.
1
Постепенно Треслав пришел к выводу, что у него вполне могут найтись основания подозревать Финклера в каких-то шашнях с Хепзибой. Формулировка получилась очень размытой, но таковыми были и подозрения Треслава.
На самом деле никаких свидетельств против Финклера у него не было, но это не мешало Треславу его подозревать. Ни действия, ни слова Финклера или Хепзибы не намекали на какую-то особую связь между ними, однако у Треслава сложилось ощущение такой связи, а для ревности ощущение — это уже повод.
Конечно, его подозрения могли быть всего-навсего побочным эффектом любви. Когда ты очень сильно любишь женщину, тебе кажется, что все прочие мужчины не могут в нее не влюбиться. Но сейчас он подозревал не всех прочих мужчин, а одного только Финклера.
В последнее время Финклер заметно изменился. Он был уже не так самоуверен. Он больше не задирал нос. Когда он повторно пришел к ним на ужин вместе с Либором, он держался скромнее обычного и не ввязывался в споры насчет «Изр-р-раи». Хепзиба сразу это отметила, а еще ранее через музейных коллег ей стало известно, что Финклер рассорился со СТЫДящимися соратниками по поводу академического бойкота. Насколько серьезным был этот разрыв, она не знала.
— Похоже, он не смог отказаться от заранее оплаченного лекционного тура в Иерусалим, Тель-Авив и Эйлат, — предположил Треслав.
— Джулиан! — упрекнула его Хепзиба.
(Ага!)
— Что — Джулиан?
— Ты это знаешь доподлинно?
Треслав признался, что доподлинно он этого не знает. Однако он хорошо знает своего друга.
— Иногда я в этом сомневаюсь, — сказала Хепзиба.
(Ага!!)
В отношениях с Треславом он тоже утратил былую задиристость, возможно отдавая должное переменам, происшедшим со старым другом под влиянием Хепзибы. А может, он просто сменил тактику, рассчитывая заполучить то, что теперь имел Треслав?
Правда, Хепзиба вроде бы не принадлежала к его, Финклера, типу женщин, особенно если брать для сравнения Тайлер. Треслав знал, что у Финклера были любовницы, в том числе еврейки. Об этом ему рассказывала Тайлер. Однако он не знал, как они выглядят, и наверняка испытал бы шок при виде одного лишь монументального бюста Ронит Кравиц. В его представлении любовницы Финклера были еврейскими вариантами Тайлер (которую он тоже долгое время считал еврейкой): изящные, энергичные и резкие на поворотах, предпочитающие брючные костюмы накидкам и шалям. Женщины на каблуках-шпильках, разрезающие воздух отутюженными складками, а не медленно плывущие под парусами широких бесформенных покровов. Словом, ничего даже отдаленно напоминающего Хепзибу. Отсюда вытекало два предположения: либо Финклер нацелился на Хепзибу только затем, чтобы насолить Треславу, либо он открыл для себя доселе малознакомый ему женский тип и воспламенился не на шутку, как это произошло в случае с Треславом. Вопрос первостепенной важности был в том, что чувствовала сама Хепзиба. Не воспламенилась ли она заодно с Финклером?
Впервые он поднял этот вопрос, когда они завтракали в постели. В предыдущие пару дней Хепзиба была необычно молчаливой (Треслав не знал, что она скрывала от него информацию о новом осквернении музея).
— Не пригласить ли нам Сэма на ужин в один из ближайших вечеров? — спросил он. — Вместе с Либором. Мне кажется, он очень одинок.
— Либор? Ну конечно он одинок.
— Я о Сэме.
Хепзиба отхлебнула из чашки и сказала:
— Как хочешь.
— Нет, пусть будет, как ты хочешь.
— Хорошо, мне нравится эта идея.
— Какая конкретно: идея ужина или идея приглашения Сэма?
— Поясни.
— Тебе нравится идея устроить званый ужин не важно с кем или тебе нравится, что именно Сэм придет к нам на ужин?
Она поставила чашку с чаем на тумбочку и перекатилась на его половину постели, вздымая мощную матрасную волну. Когда он был рядом с ней, все обретало вселенскую значимость: она определяла вращение земли, океанские приливы, движение облаков. Заниматься с ней любовью было все равно что выживать в грозовую бурю. В иные ночи он чувствовал себя готовым к тому, чтобы сгинуть в этой буре навеки. Каждое утро тоже было многообещающим. Что-то нынче будет сказано. Что-то нынче произойдет. Каждый день рядом с ней был событием.
Это так не походило на сожительство с матерями его сыновей, чьи беременности он даже не заметил. Впрочем, они покинули Треслава еще до того, как сами это заметили.
Но в таком случае он должен был хотя бы заметить, что они его покинули.
— К чему ты клонишь? — спросила она, переместившись на ту малую часть постели, которая принадлежала Треславу.
— Я ни к чему не клоню. Просто спросил, как тебе нравится идея званого ужина.
— С Сэмом?
— А, так тебе больше нравится идея насчет Сэма?
— Джулиан, ты о чем?
— Я подумал: может, у тебя с ним роман?
— С Сэмом?
— Или пока только желание завести с ним роман.
— С Сэмом?
— Не зря же ты без конца повторяешь его имя.
— Джулиан, почему я должна заводить роман или иметь желание завести его с кем-то еще, если у меня роман с тобой?
— Ну, одно другому не мешает.
— У тебя одно никогда не мешало другому?
— Мешало. Но я не такой, как все.
— Это так, — сказала она. — И я тоже не такая, как все, можешь мне поверить.
— Я верю.
Она повернула его лицо к себе:
— Я никогда не считала Сэма Финклера интересным или симпатичным. Я всю жизнь избегала еврейских мужчин его типа.
— И что это за тип?
— Высокомерный, бессердечный, самовлюбленный, амбициозный и уверенный в своей неотразимости.
— Однако это очень напоминает описания тех двоих, за которых ты выходила замуж.
— Так и есть. А между замужествами я избегала мужчин их типа. И своих мужей я начинала избегать, едва вступив с ними в брак.
— Человек обычно избегает того, чего он боится. Ты боишься Сэма?
Она громко засмеялась. Не слишком ли громко?
— Что ж, ему наверняка понравится мысль, что я его боюсь, но это не так. Странный вопрос. Быть может, это ты боишься Сэма?
— Я? Почему я должен его бояться?
— По той же причине, что и я.
— Ты же сказала, что не боишься.
— А ты не очень-то мне поверил. У тебя с ним в школе не было связи?
— В смысле, секса? У меня с Сэмом?! Ты рехнулась?
— Не пугайся ты так. Между мальчишками такое бывает, разве нет?
— Лично я не знал ни одного такого мальчишки.
— И может быть, зря. Некоторые вещи лучше пройти и отбросить уже на ранней стадии. У обоих моих мужей это было в школе.
— Они трахались друг с другом?
— Да нет же, глупый. Они не были знакомы в школьные годы. У них это было с другими мальчишками.
— И оба твоих брака оказались несчастливыми.
— Но не по этой причине. Просто я все время ждала тебя.
— То есть нееврея?
Она обхватила его тяжелой рукой и притянула к своей груди:
— Как нееврей, должна признаться, ты меня несколько разочаровал. Большинство знакомых мне неевреев не штудируют Маймонида и не заучивают ласкательные словечки на идише.
Он отдался на волю штормящего матрасного моря. Когда она обнимала его таким образом, он не видел ничего, но цвет его слепоты был цветом вздымающихся волн.
— Моя нешомелех, — пробормотал он, прижатый лицом к ее плоти.
Однако он еще не был готов закрыть эту тему и потому на следующий день, поедая омлет, приготовленный с помощью пяти кастрюль и сковородок, спросил:
— А правда, что между вами существует особая связь?
— Между кем?
— Между евреями.
— Это смотря какие евреи.
