В предрассветной мгле хищник стал подниматься к одинокому человеку, а тот пошел вниз, навстречу Зверю. Пастух устремляется вперед. Он спускается пружинистым шагом, слегка откинувшись назад, словно для того, чтобы прижаться спиной к крутому склону. Нога скользит, пятка ищет опоры. За поясом, прижавшись к теплому телу, нож, он ждет своего часа. Это тот самый нож с медно-перламутровой рукояткой, наваха, отшлифованная временем.
Зверь поднимается. Вот он рычит и сопит. Камни хрустят под его тяжелыми лапами, он ломится через гущу кустарника. В озерах колеблется его отражение. Лучи утреннего солнца отбросили на землю его огромную тень.
Человек внезапно останавливается. Он понял, что Зверь ищет его. Страх сжимает его сердце, но он обуздывает свой страх: «Молчи! Дай мне добраться до него. Молчи, страх, не мешай мне!» Первая победа одержана.
На рассвете три крытых грузовика выехали из Люшона и с приглушенным ревом направились в Кампас. Старик Помаред увидел их сверху на нижних поворотах дороги. Он шел рядом с телегой, груженной навозом. Капельки росы искрились на его плаще и на спинах коров. Услышав тарахтенье, он подошел к краю обрыва и наклонился. Солнце сверкнуло в просвете утреннего тумана, и Помаред увидел грузовики и смутно узнал солдатскую форму и поблескивание металла. Это каска и оружие. Старик Помаред поднимает хлыст, чтобы повернуть коров, низкорослых пиренейских коров, годных и для упряжки и для дойки. Животные пятятся, топчутся на узкой тропе. Крестьянин, наконец, поворачивает их к селению и гонит вперед. Он знает, что теперь они и бел него доберутся до хлева, встанут у дверей и протянут морды к сену и теплому запаху своего стойла.
Итак, старик Помаред бросает коров, а сам обгоняет их и спешит в селение, чтобы поднять тревогу. Первым делом он забегает к Сонье, где скрывается девушка из Тулузы, потом к мэру, к Сулисам, к Сантенаку и к другим… Потом он возвращается к дому Сонье.
Люди толпятся перед домом мэра. Слышно, как хлопают двери и ставни. Слышен стук сабо о каменистую почву, их хлюпанье в грязи на тропинках. Коровы мычат, просясь к водопою. Петухи, ничего не ведая, приветствуют восход солнца. Женщины суетятся в кухнях, кое-кто припрятывает деньги. Постепенно туман рассеивается. Солнечные лучи уже золотят верхушки деревьев в лесу. В небе над Кампасом дрожит легкий ободок оранжево-розового света.
Бегая по селу и предупреждая людей, старик Помаред пытался сам себя успокоить. Путники были уже далеко. Они наверняка перешли границу. А сын его и Бестеги спокойно возвращаются в Кампас. Если их хватятся, то ответ дать легко. Они пошли в горы за дровами, для того чтобы прочистить водостоки, чтобы разбросать навоз — словом, по своим крестьянским делам… А чужих никто и в глаза не видал. Пожалуйста, ищите их. Гора большая.
Старик остановился во дворе дома Сонье Ему стало страшно. Капли пота стекали по его щетинистым щекам. Его охватила дрожь. Что надо тут немцам? Что им известно? Кого они ищут? Может, они рассчитывают обнаружить здесь партизан. В деревне никого нет, кроме стариков и старух, да и жилища бедные. Нищета и запустение…
Они станут рыскать, потребуют бумаги, обшарят сараи и хлева. Мэр скажет им: «У нас тут одни крестьяне, каждый занят своим хозяйством». А потом они уедут. Пусть убираются к черту!
Мать Розы окликнула его:
— Эй, Помаред! Где они, эти немцы?
— Они поднимаются. Скоро будут. Где дочь?
— Она тут. Я велела ей остаться со мной. Она хотела уйти в горы с девушкой из Тулузы.
— А девушка где?
— Она ушла в хижину Модеста.
— Одна?
— Одна. А что же делать, скажи на милость? Она не хочет, чтобы ее схватили в деревне.
— Да, пожалуй, так лучше и для нее и для нас. Но одна…
— Роза хотела проводить ее, но я ее не пустила. А вдруг они знают, сколько людей в каждом доме… Сын-то твой где?
— Он с Модестом. За них бояться нечего. Они, наверное, уже спускаются сейчас. Но они еще далеко.
— Как по-твоему, девушка встретится с ними?
— Я уж думаю, не догнать ли мне ее?
— Еще чего! Ты должен быть здесь, на месте.
* * *
Гитара в самом сердце мрака. В ледяном воздухе глубокой трещины под бледнеющими звездами, которые указывают путь в Сантьяго, звенит невидимая гитара испанца, и ветер разносит ее песню.
Я поднимаюсь в Кампас. Солнце преобразило гору. Ясное пиренейское утро, золотистое, как маис, душистое, как гиацинт. Нет ничего нежнее и чище. Разве может этот чистый свет изливаться на муки и преступления? Когда он струится вокруг меня, тоска и страх теряют свою власть и вновь расцветает надежда.
Все вокруг говорит о мирном труде. Я слышу низкое мычание быков в вечерних сумерках, гортанное пение пастухов. Каменотесы и пастухи проходят мимо моих дверей по залитой солнцем тропе. Их длинные тени скользят по стенам дома и высоким розам в палисаднике. Едут телеги, груженные ветками самшита и шиповника, и возы сена. Густая тень от них падает на мой стол. Пряный запах свежескошенной травы опьяняет меня. Перед вереницей тряских телег выступает горец — фантастический деревенский Ганнибал во главе каравана благоухающих слонов.
Пламя очагов бросает на дорогу алые подвижные цветы ириса и граната. Старушки дремлют у порога под сенью виноградных лоз, доильщицы выносят из хлева ведра голубоватого вечернего молока. На все лады звенит вода; буйно шумят потоки и водопады, приглушенно и робко журчат ручьи под деревянными мостками, огибая обвалившиеся глыбы…
Перекликаясь, петухи приветствуют утро, на мою крышу слетаются птицы, и я слышу щебет каждого горлышка. Вдали грохочет кузница, и под терпеливыми руками кузнеца металл поет свою песню.
— Эй! — тихо окликнул Модест.
Он застыл на гребне и сделал предостерегающий знак своему спутнику.
Он увидел ту, в которой возродился для него любимый образ.
Черноглазая девушка стояла в солнечном свете, словно выросла посреди туманного луга. Пелена тумана закрывала ее до пояса, ее плечи и поблескивающие волосы выступали из стелющегося облака.
Радость наполнила грудь старого пастуха. Все счастье жизни слилось для него в этой девушке. Гора, цветы и плоды, ветер и небо соединились в ней. Ее кожа светилась молочной белизной, губы рдели, как вишня и малина, а волосы были темны, как ели. В ее гибких поднятых руках он угадывал упругость молодых ветвей.
Далеко внизу над туманной пеленой виднелся этот тонкий колосок, легкая былинка. Но лишь одна эта хрупкая веточка существовала для него в необъятном пространстве.
Она приложила руки ко рту и крикнула.
— Это девушка из Тулузы, — пробормотал Бертран Помаред. — Не разберу, что она кричит.
Бестеги замахал на него рукой, и юноша умолк. Голос девушки перелетал с куста на куст, со скалы на скалу, и до мужчин доходили только невнятные отзвуки.
— Что она говорит? — повторил Бертран. — Она нас ищет. — И он мотнул головой. — Внизу что-то случилось, я чувствую.
— Да замолчи ты, — резко оборвал его Бестеги. — Дли прислушаться.
— Я думаю, она пришла предупредить нас. В деревне что-то произошло. Надо скорее спускаться.
— Да, надо подойти к ней.
И они отозвались в два голоса. Девушка услышала и устремилась к ним. То и дело исчезала за кустами дикой малины. Бестеги как одержимый несся вниз. Бертран последовал за ним, и оба с грохотом ринулись по разные стороны скалистого выступа, спускавшегося к лугам, как нос корабля. Они решили, что соединятся друг с другом у подножия этого выступа, где-то поблизости от девушки, которая карабкалась им навстречу, временами окликая их.
Затем девушка исчезла, и раздалось рычание Зверя. Модест ясно услышал его, ошибки быть не могло. Это был он. Зверь искал его. Нужно было покончить с ним раз и навсегда.
Он свернул с дороги и пошел на этот звук.
Нанялась последняя погоня Модеста Бестеги за Зверем. Зверь рыскал в кустах — без сомнения, тот самый огромный медведь. И Модест твердил про себя: «Это мой медведь, тот самый, на этот раз я не упущу его».
Он уже ощущал в ладонях нетерпение охотника, жажду боя и крови. Это были уже не стариковские руки — он узнавал их: твердые, крепкие, сильные Это были руки зрелого мужчины, тяжелые, как орудие труда, как оружие. Голова отдает приказы, руки трепещут в нетерпеливом ожидании. Нож намертво сливается с рукой. Рука становится ножом. Кровь стучит в пей и взывает к крови.
Сокрушительным ударом левой руки он оттолкнет морду, а правая вонзит нож в горло чудовища. Узкий клинок погрузится в мягкую горячую плоть, нащупывая твердую артерию. А когда лезвие перережет ее, мощная красная струя хлынет на косматую шерсть на неподвижные уже копи и на руки охотника. Медно-перламутровую рукоятку зальет багровая горячая кровь.
Удар кулаком, чтобы отбросить морду, пока правая рука вонзит блестящую наваху. И Зверь падает, чтобы заснуть сном вечности. Так говорил Бестеги-отец, бывалый охотник. Нужно подкрасться к чудовищу сбоку, пусть поднимается на задние лапы, если хочет, лишь бы увернуться от его когтей. Ибо кто попал в объятия к медведю, тот пропал
