Мне следовало бы устыдиться. Александр никогда не стал бы унижать таким образом мать своих детей. Он относился к жене с уважением; по его словам, она умела делать только одно — добро своим близким. Но он упоминал о ней в исключительных случаях, боясь произносить ее имя — то ли из суеверия, то ли ради того, чтобы чудо не кончалось. Он обожал хвастаться своими былыми приключениями, но совершенно не переносил, когда я задавала вопросы об этой Мадонне. Однако все дело в том, что я, особа легкомысленная и мстительная, никак не походила на Вивиан Дармон. И, в противоположность ей, умела наносить раны своим близким. В это письмо я вложила то же коварство, с каким Александр относился к своему окружению. Написанные там слова были его словами, и тон был его тоном, его супруга наверняка узнала бы их. Я была уверена, что нанесу ей смертельную рану, но моя рука не дрогнула. И рука моей матери тоже. Она заботливо сохранила все конверты от бесчисленных записочек, которые присылал мой высокопоставленный любовник. На одном из них стояла дата 18 мая 1989 г. — за три дня до сорокалетия его жены. Переписав письмо начисто, мы аккуратно сложили его и сунули в этот конверт. Вслед за чем откупорили бутылку «Вдовы Клико».
Вопреки нашим ожиданиям, Париж не набросился на этот последний эпизод моего дела. Когда я наутро в полном восхищении от своей фальшивки позвонила Франсуа, его шеф отказался публиковать сей документ. Эти ханжи из «Матча» сочли его грубой работой. Я поняла, что нужно было действовать более ловко, как в бильярде, где бьют по красному шару, чтобы он столкнул в лунку белый. И как вы думаете, кто клюнул на мою приманку? «Экспресс»! На протяжении многих месяцев журналист, который брал интервью у Александра, умолял меня дать ему аудиенцию. Я пригласила его к себе и в разговоре мимоходом всучила свою «бомбочку». Как я и опасалась, он не воспроизвел письмо полностью, только процитировал из него три фразы. Но — и это я тоже предусмотрела — ярость Александра достигла предела. В бешенстве он потребовал права на опровержение и тем самым привлек внимание прессы к этим строчкам; не будь этого, остальные газеты ничего не заметили бы. Я же, в свой черед, выразила свое возмущение в радиоинтервью. Этот вопрос — писал он или не писал гадости о своей жене? — раздулся до государственных масштабов. Даже «Монд» и тот заинтересовался этим делом. И тогда, разумеется, хитрый «Матч», якобы с благородной целью информировать общество, взял на себя задачу напечатать письмо целиком. Три дня спустя агентство «Франс Пресс» сообщило, что супруга Александра Дармона подала на развод. На сей раз он остался в полном одиночестве. Мне оставалось лишь подтолкнуть его, чтобы сбросить в пропасть. Но я не спешила, я дала время каждому, кто мог нанести ему удар. Его бывшие друзья оказались самыми свирепыми врагами. Со всех сторон звучали требования о его отставке. Вот когда я наведалась в «Калькутта Шик», и Раджив разослал во все редакции копии фотографии, на которой Александр выходил под ручку с Гарри из банка «Сен-Бернар». На следующее утро снимок появился во всех периодических изданиях.
А еще через день Александр Дармон подал в отставку с поста председателя Высшего совета. Это случилось 21 июня 1992 года. В первый день лета![120]
Каждое утро на протяжении пяти лет, выглядывая из окна, я видела вдали, за площадью Дофины, ступени Дворца правосудия, широкие и величественные, как гигантская лестница святилища, где совершались человеческие жертвоприношения. Эти ступени ждали нас. Укрываясь за стеной юридических хитросплетений, Поль и Александр сделали все возможное, чтобы оттянуть начало процесса. И только я одна не ставила палки в колеса судебной машины и не осуждала следователя Лекорра. Я вообще больше не делала никаких публичных заявлений. Когда «Милый друг Ариэль» возглавила список продаж, я решительно отстранилась от прессы и повела себя тихо и мирно, как домашняя кошка. К чему разъяснять читателям мои добрые намерения? С тем же успехом можно описывать краски слепому. Раньше я бы и сама не поверила, что способна на такое. Мне уже не требовалось доказывать свою невиновность. Поскольку мое скромное поведение вызвало симпатии общества, пребывание во Флери казалось людям вполне достаточным наказанием. Однако, если я хранила молчание, это не значит, что в душе я не бесновалась. Я хотела этого процесса, я исступленно ждала его, проклиная медлительность правосудия, которое ползло к развязке, как улитка по кочану салата. К счастью, судьба не дремала. Неожиданно Министерство юстиции решило перевести председателя нашего суда в другой, апелляционный. Но этот человек не меньше моего жаждал устроить из данного дела громкий спектакль. И не собирался упустить случай сыграть лучшую роль своей жизни. В конце апреля 1997 года он открыл процесс.
Единственным отсутствующим был Гарри. Как это получилось, никто не знал, — тайна, покрытая мраком. Когда Франции понадобилось экстрадировать из Уругвая Жака Медсена[121], она так не валандалась. В нашем же деле власти не проявляли никакого рвения. Никто не ведал, где скрывается мой старый друг. А главное, никто и не спешил его разыскивать. Его отсутствие устраивало всех, особенно Поля и Александра, но также и Мишеля Лекорра: появись Гарри, и ему пришлось бы начинать всю работу с нуля. А он этого отнюдь не жаждал. Вдобавок, появившийся Гарри тут же лишил бы судебных чиновников первых ролей. И это была бы катастрофа. Так что все прекрасно обошлись без него. Американские корреспонденты сделали вид, что возмущены таким разгильдяйством. Ну да ничего, у нас тут, слава богу, не Соединенные Штаты! Вот так-то. И тамошние журналисты тоже не больно-то шустры: сорок лет прошло со смерти Кеннеди, и до сих пор ни одна газета не обнаружила настоящих убийц. Да-с, господа, пресса вовсе не так хороша, как о ней думают!
Следовало ли мне явиться во Дворец правосудия одной или вместе с близкими? Мы долго обсуждали этот вопрос и в конечном счете решили пустить в ход все средства. Каждое утро я проходила перед камерами вместе с моей матерью, священником с острова Монахов (в сутане!), Фабрисом и нашей дочкой Жюстиной — к тому времени ей исполнилось три года. Ну и еще, конечно, с Беа. Выйдя из Флери, она пошла работать ко мне в агентство. Газета «Либерасьон» опубликовала рассказ о ее жизни, «Канал Плюс» взял у нее интервью. Она говорила обо мне как о святой. Это у многих вызвало смех, хотя и вполне доброжелательный. Ярлык комедиантки прилип ко мне так же прочно, как болячки к щекам больных герпесом, но, по крайней мере, все убедились, что у меня имеется прочный тыл в виде семейного клана. Чего нельзя было сказать о двух моих подельниках. Поль развелся с женой, Александр тоже, и никто не сопровождал их на заседания. Разумеется, им хотелось избежать сходства с мафиози, чьи жены, матери и сестры являются в зал суда в норковых манто, когда крестные отцы оказываются на скамье подсудимых. Но этим они доказали только одно — что мафия сильно изменилась. Одиночество усугубило их вину: даже близкие отринули эту парочку продажных богов, загремевших со своего Олимпа. Излишне уточнять, что их сторонились как зачумленных. На первом же заседании они было направились к моей матери, чтобы поздороваться; она повернулась к ним спиной. Если они думали, что она бросит спасательный круг тонущим бандитам, то сильно просчитались: для таких в ее сердце не было жалости. И, когда Александр смотрел в сторону моей матери, я знала, что его лицо обжигает исходящий от нее ледяной холод.
Суд продолжался семь дней. Поль оспаривал каждый пункт обвинения. Он был готов вывернуться наизнанку, лишь бы снять с себя ответственность за содеянное. Александр — тот даже рта не раскрыл. Устроившись в своем кресле, он с самого начала сидел с полузакрытыми глазами, точно зритель, дремлющий на фильме, который знает наизусть. Если ему не нравилась какая-нибудь реплика Поля или одно из моих свидетельств, он отметал их легким движением руки, высокомерным, неспешным, гибким и презрительным. При такой позиции ему трудно было блеснуть умом. А надменный вид коробил присутствующих и сильно вредил его защите. Адвокату Александра пришлось умолять его отвечать судьям. Его адвокат, как же! Вернее было бы сказать, один из его адвокатов. Их тут была целая команда — четверо. Плюс трое, защищавших Поля. И эта деталь тоже обернулась против них. Особенно когда эту компанию сравнивали с моим дорогим мэтром Кола, который сидел за своим столиком в единственном числе, улыбался, был лаконичен и блистал точностью и остроумием. Ибо, не будем лицемерить, все предатели именно таковы. Убедившись в безнадежном поражении Александра, он тут же перебежал в мой лагерь и предался мне телом и душой. Самым ценным его козырем было то, что он досконально знал стратегию Александра. И как бы случайно все время успевал перебегать дорожку его адвокатам. Все шло прекрасно. Публика глухо роптала всякий раз, как защитник Поля или Александра упоминал книгу «Милый друг Ариэль». Еще немного, и меня бы вынесли из зала на щите. К счастью для правосудия и для меня (по канонам парижской комедии я должна была играть роль жертвы), заместитель генерального прокурора Республики был начеку. Он подверг меня безжалостному, свирепому допросу: по его словам, я продавалась, я изолгалась, и он ни на йоту не верил в мою наивность. Это была настоящая пытка, правда, короткая и в какой-то мере даже успокаивающая: он ни разу не подверг сомнению мои довольно туманные разъяснения по поводу денег, исчезнувших со счета в Лугано. Поскольку даты банковских операций непреложно доказывали, что я не могла снимать эти суммы лично, прокурор сделал логический вывод, что они попали в другие карманы — скорее всего в карманы Гарри, как подсказали Поль и Александр. В любом случае этот пункт не очень интересовал прокуратуру. Я была для прокурора мелкой сошкой, а он готовился к охоте на более крупную дичь. Эта роль предназначалась обоим моим сообщникам.
