Сотрудники милиции обыскали поселок и окрестности, заглянули даже в бараки. Но мальчишку нигде не нашли.
— У вас в деревнях есть родня, куда он мог уйти? — спрашивали родителей.
— Мы уже всех обзвонили. Ни у кого его нет,— отвечали Воробьевы.
— Не поругались с ним накануне?
— Нет, все как обычно! — отвечали домашние и разводили руками в недоумении.
Глеб сыскался через неделю. Его задержала Смоленская милиция и сообщила в поселок о подростке. Тот уже устроился автомойщиком, сдружился с городскими бездомными мальчишками и ни в какую не хотел возвращаться в поселок, никакие уговоры, убеждения и доводы не помогали. Он не хотел видеть родителей и возвращаться к ним. Отвечал, что проживет без них, самостоятельно.
— Ничего не хочет говорить, уперся как баран. Грозит, что все равно убежит, мол, лучше руки на себя наложит, чем вернется домой! Видно, отношения с родителями вконец испорчены,— говорил Сазонов. И предложил подумав:
— Илья Иванович, может, вместе с психологом попробуете убедить пацана? У меня только на вас надежда! — вздохнул сокрушенно.
— С родителями сначала надо поговорить, узнать причину. Кажется, с них нужно начинать перевоспитание! — ответил Терехин.
— Так ведь нормальные люди! Обеспеченная семья. Чего не хватало, не пойму! — удивлялся психолог.
Глеб, увидев Илью Ивановича, отвернулся от человека. Лицо мальчишки взялось красными пятнами.
— Здравствуй, Глеб! — подошел Терехин и, подав парнишке руку, присел рядом.
— Я не буду тебя уговаривать и не стану забирать в поселок силой. Хочу поговорить с тобою, как мужчина с мужчиной! И ничего больше, что сам решишь так и будет! Договорились? — предложил подростку, тот искоса, недоверчиво глянул на Илью Ивановича, на растерявшегося психолога, угнул голову и ответил сдавленным голосом:
— Я терпел, сколько мог. Больше сил не стало. Давно надо был уйти,— обхватил руками голову и замолчал.
— Глебка, скажи, почему так решил, что случилось? — спросил психолог.
— Артем, подождите, дайте мне поговорить с Глебом,— прервал психолога Илья Иванович и спросил:
— Как ты здесь устроился? Где живешь?
— Где придется,— отмахнулся Воробьев равнодушно.
— Ребята в классе о тебе беспокоятся...
— Нужен я им, как летний снег! Не смешите! — сопел мальчишка.
— К чему мне врать? Девчонки одноклассницы каждый день о тебе спрашивают. Особо Тамара Завьялова. Она даже плакала. Вы с нею сколько лет за одной партой сидели?
— Шесть,— ответил Глеб глухо.
— Видно любит тебя соседка! — заметил человек, как дрогнули плечи.
— Другого полюбит,— ответил хмуро.
— Она тебя ждет.
— Я не вернусь,— отозвался тихо.
— Жаль девчонку! Переживает. И друзья беспокоятся. Все ж свои мальчишки!
— Может, и я скучаю, но не вернусь к ним. Не могу!
— Кто так довел? — подвинулся поближе, положил руку на плечо Глеба.
— Да все достали! Жизни нет! Я и кровосос, и нахлебник, и грабитель, сволочь и негодяй, дебил и недоносок. Чего только не наслушался. И это при всех, при целом классе, и на весь дом и двор, при соседях! Будто хуже меня на целом свете нет. Ну вот, пусть живут без меня! С самого детсада, сколько себя помню, каждый раз позорили. А потом попробуй выйти во двор или на улицу, когда вокруг смеются. Как от чумного отскакивают. Заговорил с Тамаркой во дворе, мать вышла и кричит:
— Ты что с этим полудурком скалишься? Он же отморозок и дебил! Иди домой, псих! Чего тут треплешься? Иль вовсе мозги потерял, собирайся в школу, звезданутый! — сжал руки в кулаки.
— Отец того хуже. При всех по морде надает. Бывало, с ремнем выходил во двор. Мальчишки учили на велике ездить, а пахан как вылетел с ремнем, да по башке! Я целую неделю голову поднять не мог, так болела, что не видел и не слышал ничего. А пахан скалится, что ему в свое время еще круче перепадало. А я плохо запоминать стал. Даже во сне часто болит голова.
— Ну, а за что? — спросил психолог.
— Их спросите! — огрызнулся Глеб зло.
— Ты с отцом пытался говорить?
— О чем? У нас разные весовые категории! У него кулаки с мою голову. И разговор всегда один. И только бабка меня жалела, но что она могла?
Она одна, их двое. Меня за человека никто не считал. Что ни попроси, ответ один! Кулаки и базар. С меня хватит! Чего они теперь хотят? Не на кого брехать стало? Не вернусь, лучше сдохну, но сам, без их помощи! — всхлипнул мальчишка.
— Глебка! Все понятно, но и так жить, как теперь, тоже не выход! Надо учиться! — встрял Артем.
Мальчишка презрительно хмыкнул:
— Я давно не верю в сказки. И хватит меня уговаривать. Пусть мои недоумки родители считали дураком, вам не дал таких оснований. Сказал, не вернусь к ним, и все на том! — ответил мальчишка твердо.
— Ты что ж, в недоучках вздумал застрять? — спросил Артем, но ответа не услышал.
— Я вчера с твоими долго говорил. Допоздна. Они сами все поняли. Отец переживает и правильно понял свои промахи. Что касается матери, она одного хочет, отправить тебя в Минск к родне, чтоб ты там поступил и учился. К своему брату вздумала послать, у которого нет детей. Он давно тебя просит.
— К Матвею Прохоровичу с удовольствием, хоть сейчас,— живо отозвался парнишка.
— Твои родители за эту неделю многое пережили и обдумали. Разговор у нас был нелегким,— сознался Илья Иванович.
— С ними базарить бесполезно. Я много раз пытался, но ничего не получилось! — вздохнул Глеб.
— Тогда они не дозрели,— усмехнулся Артем.
— Знаешь, как условились?
— А мне по барабану...
— Ты все же выслушай! — настаивал Илья Иванович и, повернув к себе мальчишку, сказал:
— Я тебя ничем не обидел. Не умею разговаривать с человеком, повернувшимся ко мне спиной. Не хочешь слушать, дело твое. Но речь идет о твоем будущем. Ты считаешь, что прав во всем и умолчал о своих проделках. Ну, скажи Глеб, разве это порядочно брать без разрешения деньги из семейного бюджета?
— Я купил магнитолу! А если бы просил, никогда не получил бы! Обязательно отказали б! Или не знаю?
— По сути, ты их украл!
— В своем доме не воруют, а берут.
— Это если с разрешения. Ты даже не предупредил. Сколько раз вот так наказывал своих?
— Я все тратил на дело!
— Не спорю, но, не спросив разрешения.
— Мне они никогда не дадут, хоть тресни!
— Глеб! Ты даже у бабки клянчил пенсию. Это вовсе непорядочно! Скажешь, что их тоже на технику пустил? Неправда!
— Ну, купил Тамарке подарок к Восьмому марта! Первый раз за все годы! А разговоров больше тех копеек. Выходит, бабка тоже выдала? Я ее единственным другом считал.
— Глеб! Дело ни в деньгах. В самом факте воровства! Нельзя красть ни у кого, тем более дома! Это не по-мужски! Ты не малыш! Сам понимаешь, за что получал от отца. И дальше! Зачем парфюмерию матери без разрешения подарил одноклассницам?
— Я ей отомстил за то, как меня опозорила перед всеми! А какая у нее была рожа, когда заглянула в сумку, а там пусто! У ней глаза по банке стали, чуть не вывалились в сумку! А как завизжала от злости. Училкам на меня нажаловалась. Ну, и что толку? Кто ей вернул хоть что-нибудь?
— Глеб! Тебе будут давать деньги на твои карманные расходы.
— Мне? Вы смеетесь! — не поверил в услышанное.
— Я говорю серьезно. И никто пальцем тебя не тронет. Ни обзовет и не унизит нигде! Это обещано всеми однозначно. Я сам прослежу. Если кто нарушит слово, устраиваем тебя учиться в Смоленске, а жить станешь в интернате. Договорились?
— Надо подумать! — ответил мальчишка.
— Ты не малыш. Решайся! В обиду не дадим. Но и себя в руках держи, чтоб все путем шло, без сбоев и промахов! Не нужно наказывать родных больше, чем пережито ими, это уже жестоко! Поехали домой, дружок! Тебя там очень ждут,— позвал за собою парнишку. Тот неуверенно сел в машину, помахал кому-то рукой и всю дорогу дремал, согревшись в тепле.
Глеба возле райотдела встретил отец. Он поблагодарил Илью Ивановича, психолога, и, взяв сына за руку, повел его домой, улыбаясь. Ведь вот нашелся, не пропал, не умер, жив и здоров! Все остальное можно наладить! — был уверен человек и не ошибся...
Через месяц Илья Иванович встретил Глеба с отцом в магазине. Они покупали велосипед.
— Уговорил меня сын, пришлось уступить. Обещает иногда и мне давать прокатиться!—улыбался взрослый человек, сумевший переломить самого себя.
Терехин глянул на Глеба, взглядом спросил, как дела дома, тот поднял большой палец и улыбнулся:
— Порядок!
Еще в одной семье наладилась жизнь.
Давно уехали из поселка практикантки. Яков сам проводил их, усадил в автобус и вздохнул с облегчением. Хоть эти не будут трезвонить по вечерам и жаловаться на Данилу Шилова, какого прозвали Черным призраком. Им он мерещился всюду. Странным казалось другое, что даже на мужиков, на горластых баб и старух этот человек производил одинаково тяжелое или отталкивающее впечатление. Никто в поселке не дружил с ним. К кому бы Данил ни подошел, все старались поскорее уйти от него. И только собаки, заметив мужика, издали забрехивали, рычали, грозились всеми зубами и клыками разорвать Данила в клочья, если тот осмелится приблизиться хотя бы на шаг.
