Ознакомительная версия.
— А кто остальные гости? На этом балу жертв я никого не узнаю.
Бал жертв? Все, что до сих пор казалось мне в его словах странным, становится вообще непостижимым. Я читала про балы жертв, когда прошлый раз спускалась в катакомбы: после свержения Робеспьера на таких балах собирались дворяне, потерявшие кого-то из родных во время Террора.
— У вас что, историческая реконструкция? — спрашиваю я. — Такой школьный проект или что-то в этом духе?
Он непонимающе смотрит на меня и собирается уже ответить, но тут чей-то голос кричит:
— Шухер! Копы!
Все орут, чертыхаются, спешно прячут наркотики и бросаются врассыпную, опрокидывая свечки. Пока я пытаюсь сориентироваться, через меня кто-то перепрыгивает, и чей-то рюкзак бьет меня по голове. Мимо проносятся два катафила, сверкая налобными фонариками.
Я подскакиваю, хватаю рюкзак и гитару. В меня тут же врезается какая-то девчонка, и я чуть не падаю. Нужно убираться, но я не понимаю, куда бежать.
— Виржиль! — кричу я.
— Анди! Ты где?
— Я здесь! Здесь!
Но я не вижу его. У меня снова кружится голова, на этот раз сильно, до тошноты — кажется, меня вот-вот вырвет. Голос полицейского орет в мегафон:
— Всем оставаться на местах, сохраняйте спокойствие!
Гот хватает меня за руку.
— Оставь его! — кричит ему кто-то.
— Ни в коем случае, это один из нас, — отвечает он и оборачивается ко мне. — Идемте! Скорее, нас не должны здесь видеть!
Он тащит меня в какой-то туннель. Но мне нужно найти Виржиля. Я вырываюсь и зову:
— Виржиль, ты где?
Кругом темно. Единственные источники света — фонари полицейских. Они расплываются в моих глазах, а в ушах теперь пульсирует какой-то гул. Я вспоминаю про свой фонарик, нахожу его в рюкзаке и включаю. Луч падает на копа, который тут же направляется в мою сторону.
Я совершенно не хочу звонить отцу из полицейского участка, особенно в таком состоянии, так что я пускаюсь наутек. Фонарик высвечивает вход в туннель. Меня мутит, ноги заплетаются, каждый шаг стоит мне невероятных усилий. Туннель раздваивается. Я сворачиваю влево. За мной раздаются голоса полицейских. Еще раз влево. Я бегу спотыкаясь, чуть не падая. Через несколько секунд впереди мерцает тусклый свет и маячит белое пятно. Чья-то рубашка? Очень надеюсь, что это готы, от которых я отстала.
Я кричу и бегу к ним, но тут же спотыкаюсь и растягиваюсь на земле. По щеке течет что-то теплое. Голова кружится так, будто я уже отдаю концы. Зажмурившись, я жду, чтобы головокружение прекратилось. Перевожу дух и открываю глаза.
Никогда в жизни я не видела такого беспроглядного мрака и не слышала такой оглушительной тишины.
Еще секунду я гадаю: сплю я, потеряла сознание или уже умерла? Однако в любом из этих вариантов у меня бы не раскалывалась голова. Значит, жива. Но нахожусь где-то в недрах земли под Парижем, в окружении нескольких миллионов мертвецов, — и безнадежно заблудилась.
Я встаю на четвереньки и пытаюсь нашарить на земле фонарик, но под пальцами только грязь и кости. Когда я наконец его нахожу, чуть не плачу от радости. Он выключился, но я встряхиваю его, и он загорается вновь. Я поднимаю гитару и отправляюсь искать готов: без них мне отсюда не выбраться. Надеюсь, что туннель впереди больше не будет раздваиваться и я не заблужусь окончательно. Через несколько минут я различаю силуэты далеко впереди. Они движутся очень медленно;
— Эй! — кричу я. — Подождите!
Они останавливаются.
Теперь понятно, почему они ползли как мухи. У них нет фонарей, одна только свечка на четверых.
— Хорош дурачиться. — Я вручаю свой фонарик красавцу-готу. — На, выведи нас отсюда.
Но он стоит на месте и удивленно вертит фонарик в руке, как ребенок игрушку. Светит в потолок и на все стены по очереди, затем направляет луч себе в лицо. Кто-то из его друзей с интересом отбирает фонарик, трясет, случайно выключает и просит меня включить его снова.
Все ясно: они обдолбались. Я застряла в катакомбах среди скелетов и торчков. Вот повезло. Включив фонарик, я снова протягиваю его первому готу. С той стороны, откуда мы шли, раздаются голоса, и мы двигаемся дальше, на этот раз гораздо быстрее. Спустя несколько минут туннель сужается. Под ногами хлюпает холодная черная жижа, затем уклон меняется, и мы поднимаемся вверх. Здесь сухо, зато вонь стоит такая, что никакими словами не передать. Хоть трогай ее руками. Я роняю гитару и рюкзак, наклоняюсь, и меня выворачивает наизнанку — с такой силой, что я даже не чувствую стыда. Когда тошнить больше нечем, я выпрямляюсь, отплевываюсь и пытаюсь продышаться. У меня такое чувство, что в горло налили кислоты. Из глаз текут слезы. Я оборачиваюсь. Готы стоят себе и недоуменно смотрят на меня. Им нормально!
— Прикалываетесь? — кашляю я. — Вы что, не чувствуете вони?
— Чувствуем, — отвечает один из них.
— Что это?
— Трупный смрад, разумеется. Мы же в катакомбах.
— Да, но… — И тут я теряю дар речи.
Потому что в свете фонаря я вдруг вижу трупы. Горы трупов. Некоторые съежились, некоторые раздулись. Большинство в одежде. И все обезглавлены.
— Нет. Нет, нет, нет! Не может быть. Свежие трупы?! — Я не верю своим глазам. — Останкам же должно быть за двести лет. На экскурсии ничего не говорили про новые захоронения. Тут что-то не так! Давайте куда-то звонить… В полицию, спасателям, телевизионщикам!..
Но чертовы готы переглядываются так, будто я сумасшедшая. Будто сумасшедшая — я!
Мои нервы не выдерживают, и я начинаю кричать. Красавец-гот подходит ко мне и говорит:
— Успокойтесь, прошу вас. Нас ищут, вы привлечете их внимание. Отчего вы так взволнованы? Как будто вам впервой видеть трупы!
Он достает из-за пазухи небольшой мешочек и протягивает мне.
— Вот, приложите к носу.
Я прижимаю мешочек к лицу, как противогаз. Он пахнет корицей и апельсинами, мне становится немного легче. Мы идем дальше. Я упираюсь взглядом в спины моих спутников и больше не смотрю по сторонам.
Французы, конечно, любят все вонючее. Сыр, трюфели. Наполеон в одном письме просил свою Жозефину не мыться до его возвращения, чтобы он через несколько дней мог насладиться ее запахом. Я читала про эти фишечки, я в курсе. Но трупы — это перебор. Мне кажется, я сама помру, если сейчас же не выберусь из этого подземелья, — а готы ведут себя так, будто ничего особенного не происходит. Я начинаю напевать себе под нос — «рамонзов». Потому что вот именно сейчас я бы очень, очень хотела забыться наркозом.
Мы наконец движемся наверх. Под ногами уже не каменный пол, а винтовая железная лестница. За ржавой дверью, вроде той, через которую я вошла в подземелье, — узкий коридор, а в конце его еще одна дверца, маленькая и деревянная. Красавец-гот ее открывает, и мы попадаем в настоящий склеп — пыльный, заплесневелый. К счастью, захороненные здесь трупы замурованы в стены. Другой гот, которого, кажется, зовут Анри, толкает очередную дверь, и мы оказываемся в просторной темной церкви. Он выводит нас наружу, на мощенную булыжником улицу.
— Я бы не прочь перекусить, — говорит красавец.
А вот я, боюсь, никогда в жизни не смогу больше есть.
— Отдайте фонарик, — прошу я. Мне не терпится поскорее убраться отсюда, позвонить в полицию и сообщить, что я наткнулась на залежи гниющих трупов.
Гот протягивает мне фонарик, направив луч в мое лицо, и замечает:
— У вас кровь. — Он касается моего лба, и его пальцы окрашиваются красным.
— Меня угораздило грохнуться в туннеле.
Пока я ищу в рюкзаке салфетки, он поворачивается к Анри и приглашает его, как он говорит, «вместе отужинать».
— Увы, не могу, — отвечает тот. — Мне надо домой. Жена и так меня убьет.
Жена? А на вид ему не больше восемнадцати.
Остальные готы тоже отказываются. Тогда красавец смотрит на меня, но Анри оттаскивает его в сторону раньше, чем я успеваю заявить, что никуда с ним не пойду. Я слышу, как они шепчутся.
— Оставь его, — сердится Анри. — Это слишком опасно.
— Я не могу бросить его на улице, ты же видишь, он совершенно беззащитен, — отвечает красавец. — Мы и так потеряли слишком много людей.
Опять обо мне в мужском роде! Задолбали.
— Слушайте, — говорю я, — все это страшно трогательно, но я вообще-то не ребенок. Домой как-нибудь доберусь. Такси поймаю или дойду до метро. Не парьтесь, ей-богу.
Я озираюсь в надежде увидеть Виржиля или Жюля. Хоть кого-нибудь знакомого. Красавец целует своих друзей на прощание, затем забирает у меня салфетку и промокает мой лоб.
— О ране следует позаботиться, пока не случилось заражение.
— Может, выйдешь из образа хоть на минуту? — прошу я. — Где здесь метро?
Он смотрит на меня с беспокойством и отвечает:
— Судя по всему, падение смутило ваш рассудок. Вам нужно подкрепиться. Идемте, тут недалеко кафе «Шартр». Я знаю их повара. Он приготовит нам что-нибудь сносное.
Ознакомительная версия.
