В марте судья Обри разбирал больше дел о разводах и расстраивалось больше любовных романов. У мужчин обострялись все их вредные привычки, что обычно приводило к скандалам, женщины бывали так задерганы, что устраивали пожар в собственных домах, приготовляя бекон или утюжа скатерти. Больница в Гамильтоне каждый март была забита до отказа, зубная боль принимала характер эпидемии, и оба стоматолога из Гамильтона вынуждены были продлевать часы приема. В это время в Хаддан приезжало мало народу. Местные в основном утверждали, что лучшее время для посещения Хаддана — октябрь, когда вокруг все расцвечено удивительными красками, когда золотистые вязы и ржавые дубы пламенеют в ярком послеполуденном солнце. Хотя некоторые считали, что лучше всего здесь в мае, в чудесный зеленый месяц, когда расцветает сирень и все сады вдоль Мейн-стрит полны сахарно-розовых пионов и голландских тюльпанов.
Однако Маргарет Грей всегда приезжала в Хаддан в марте, несмотря на непредсказуемую погоду. Она приезжала двадцатого числа, в день рождения сына Фрэнка, прилетала утренним рейсом из Флориды и задерживалась на денек у Эйба. Отца Эйба, Эрнеста, можно было даже не уговаривать сопровождать ее, Маргарет и не надеялась, что муж сможет вынести визит на кладбище, точно так же, как не настаивала, чтобы Эйб встретил ее в аэропорту Бостона. Она села на поезд до Хаддана, по дороге рассматривая окрестности, которые некогда были ей так хорошо знакомы, сейчас же казались совершенно чужими. Стаи черных дроздов, которые возвращались как раз в это время года, знаменуя день рождения Фрэнка, стремительно пролетали по холодному бескрайнему небу.
Эйб встречал мать на станции Хаддана, как делал это каждый год. Но впервые он пришел рано, а поезд опоздал, задержанный под Гамильтоном коровой, вышедшей на пути.
— Ты вовремя, — заметила Маргарет, когда Эйб подошел обнять мать и забрать у нее чемодан: он славился своей способностью опаздывать на эти их встречи, его вечно задерживало траурное настроение, неизменно сопутствовавшее этому дню.
— Я же теперь безработный, — напомнил он матери. — В моем распоряжении все время на свете.
— Узнаю эту машину, — сказала Маргарет, когда Эйб подвел ее к «крузеру» Райта. — Ездить на ней было небезопасно еще двадцать лет назад.
Она заехали в «Счастье цветовода», Этти Нельсон обняла старую подругу и сказала Маргарет, как она завидует всем, кто живет во Флориде, где уже наступило лето, а здесь, в Хаддане, они до сих пор вынуждены страдать от кошмарной мокрой погоды. Эйб с матерью купили одинокий букет нарциссов, какой они покупали всегда, хотя Маргарет задержалась полюбоваться гирляндами Этти.
— Многие дают на этих венках обеты, — сказала Маргарет о гирляндах. Некоторые из них были из самшита и жасмина, некоторые из сосновых ветвей или гортензий, перевязанных небесно-голубыми лентами. — Когда сынок Луизы Джереми, Эй-Джей, едва не умер от пневмонии в детстве, Луиза каждый день ходила на кладбище Хаддан-скул. На шее ягненка висело столько гирлянд, что его можно было принять за рождественскую елку. Но, видимо, это помогло, Эй-Джей вырос крепким и здоровым.
— Ну, не знаю, как там насчет здоровья, — сказал Эйб, поблагодарив Этти и расплатившись за цветы. — Он дебошир и пьяница, но, наверное, ты права. Он совершенно точно жив.
Фрэнк был похоронен в новой части церковного кладбища… Каждый сентябрь Эйб ставил хризантемы у подножия памятника, а весной приходил пропалывать сорняки вокруг кустов азалий, которые Маргарет посадила в первый год, когда каждый день нес с собой боль, как будто солнечный свет, и воздух, и само время были орудиями, пронзающими сердце. Сегодня, когда он глядел, как мать кладет на могилу нарциссы, Эйб поразился, как мало прожил Фрэнк на земле, каких-то семнадцать лет. У Эйба мог бы быть сын такого же возраста, если бы он сумел остепениться.
— Я должна была догадаться, что происходит, — сказала Маргарет, вставая рядом с Эйбом. — Все признаки были налицо. Нам казалось, это хорошо, что он избегает общества других людей. Он ведь так старательно учился, получал хорошие оценки.
Родители Эйба, как ему казалось, оба считали, что произошедшее в тот день было несчастным случаем: мальчик не нашел ничего лучшего, как поиграть с ружьем, один-единственный миг невезения. Но очевидно, Маргарет пришла к убеждению, что это произошло не случайно, а может быть, ей просто не хватало смелости высказать это вслух раньше.
— Когда оглядываешься назад, все кажется бесспорным свидетельством, но это вовсе не значит, что так оно и есть, — сказал матери Эйб. — Он ел на завтрак гренки в молоке, он мыл машину, он надел белую рубашку. Разве это что-нибудь доказывает?
— Ему исполнилось бы сегодня тридцать девять. Столько же, сколько Эй-Джею Джереми. Они оба родились за день до начала весны, — сказала Маргарет. — В то утро я почувствовала что-то неладное, потому что он меня поцеловал, просто так. Он положил руки мне на плечи и поцеловал. Он даже в детстве не любил обниматься. В этом смысле Фрэнк был не как все. Он всегда шел своим путем. Я должна была понять, что что-то происходит. Целоваться было не в его привычках.
Эйб наклонился, чтобы поцеловать мать в щеку.
— Это нормально для тебя, — сказала она, и ее глаза наполнились слезами.
Бывают тайны, которые люди хранят для собственной выгоды, а бывают тайны, которые берегут, чтобы защитить других, но большинство тайн проистекает из сочетания обоих соображений. Все эти годы Эйб молчал о той услуге, которую оказал брату. Он держал слово, точно так же, как держал его в тот жаркий летний день. Фрэнк столь редко проявлял к Эйбу интерес, так неохотно включал его в свою жизнь, как же Эйб мог отказать ему в чем-то, что ему вдруг потребовалось?
— Я ходил с ним, чтобы достать ружье. — Это Эйб хотел сказать матери с того самого жаркого дня, но слова застревали в горле, как будто каждое из них было из острого стекла, готового врезаться в плоть от малейшего движения. Даже сейчас Эйб не смел поднять на Маргарет глаза. Он не смог бы вынести ее отчужденный взгляд, который представлялся ему с момента гибели Фрэнка. — Он сказал, хочет пострелять по мишеням. И я сделал это для него. Я залез в окно и достал ружье.
Рот Маргарет был сжат в узкую полоску, когда она выслушивала его слова.
— Он плохо поступил.
— Он? Разве ты не слышала, что я сказал? Это я принес ружье. — Он явственно помнил выражение лица Фрэнка, когда тот присел, чтобы Эйб мог забраться ему на плечи. Эйб никогда не видел подобной решимости. — Я помог ему это сделать.
— Нет. — Маргарет покачала головой. — Он тебя одурачил.
В небе у них над головой кружили два ястреба, прорезая завесу бегущих облаков. Погода совсем испортилась, как это часто бывало в день рождения Фрэнка: непредсказуемый день непредсказуемого месяца. Маргарет спросила, нельзя ли им поехать на ферму Райта. Она всегда считала, что добро порождает добро, но правда была гораздо сложнее, каждому она приносила только то, что он хотел из нее взять. Странная штука эта правда, трудно удержать, трудно осудить. Если бы Маргарет не оказалась рядом с Райтом Греем в последний день его жизни, она никогда не узнала бы, что ее муж Эрнест не родной сын Райта и Флоренс.
— Не говори ерунды, папа, — сказала она Райту, когда он признался ей.
Она была молода, все, что было связано со смертью, выводило ее из равновесия, она помнила, что тогда хотела одного: чтобы Эрнест побыстрее приехал и сменил ее. Когда она услышала подъезжающую машину, то ощутила прилив благодарности.
— Я его нашел, — упорствовал Райт. — У реки. Под какими-то кустами.
Маргарет смотрела в окно, там Эрнест вынимал из кузова машины больничную койку, в надежде сделать последние дни отца более комфортными. Пока Эрнест устанавливал койку в гостиной, Райт рассказал Маргарет, как нашел ребенка, который, как считало большинство горожан, так и не сделал ни единого вдоха. Что на самом деле ребенок родился и выжил, оставленный матерью на попечение лебедей, лежал, спрятанный в корнях ивы подальше от чужих глаз, пока Райт не отправился на поиски доктора Хоува. Райт собирался воздать ему в полной мере за все, что вынесла от него Анни, но он так и не добрался до директора школы, как намеревался, хотя и был уверен, что доктор Хоув того заслуживает, — его внимание привлек след из слез и крови, ведущий к иве, где находился спрятанный от отца ребенок.
На следующее же утро Райт пошел пешком в Бостон, неся младенца за пазухой. Он всегда был человеком обязательным, даже когда обязательства не относились к нему. Он проходил через города, в каких не бывал раньше, через городишки, где не было ничего, кроме почтового отделения и одного-единственного магазина. Наконец он дошел до окраины большого города, где на набережной Чарльз-ривер заприметил молодую женщину, у нее было такое доброе лицо, что Райт сейчас же понял — именно на ней ему нужно жениться. Райт осторожно приблизился, не желая ее напугать. Ребенку Анни Хоув было тепло и уютно под его пальто, он сосал из рожка купленное в магазине молоко. Райт присел рядом с Флоренс, которая была добра, но некрасива, и поэтому до сих пор на нее не обращал внимания ни один привлекательный молодой человек, не говоря уже о том, чтобы раскрывать перед ней свое сердце. Они воспитали ребенка как своего собственного, ведь для них он таким и был. Они надеялись, что мальчик никогда не узнает горя, потери или сожаления, но все они являются частью мироздания, их невозможно избежать или отвергнуть.
