— Ничего не вышло! — крикнул, вылетая на винтовую лестницу, Тамакити и выставил в бойницу автомат.
По мере того как пыль рассеивалась, можно было убедиться в провале операции Красномордого. Полицейскую машину отбросило к самому убежищу, но она осталась лежать на боку. Дверца кабины снова открылась и раскачивалась из стороны в сторону. Из кабины высунулась рука, затянутая в черную резину, и захлопнула дверцу. Конечно, из двух полицейских машин, являвшихся двумя вершинами правильного треугольника, третьей была сама перевернутая машина, заметить это движение не составляло никакого труда. Газовые пули посыпались на кабину. Бесчисленные черные шарики, отскакивавшие от машины, вызвали в памяти Исана стаю скворцов, взмывавших с огромной дзельквы в Идзу. Послышались насмешливые крики. Они заглушали разрывы газовых пуль: «Выходи, выходи! Убийца, сумасшедший, выходи!» — в этих криках, по-прежнему полных злобы, слышались теперь и торжествующие нотки. Тамакити выстрелил. Вопли стали еще громче. В ответ на выстрел Тамакити винтовочные пули забарабанили по стенам убежища; это было уже похоже на игру — жестокую, страшную, но обыкновенную игру. Полицейские готовы были взять реванш за флаг, нарисованный на заду их товарища...
Через некоторое время дверца полицейской машины снова открылась и оттуда показалось лоснящееся черное плечо затянутого в черную резину человека, измученного сыпавшимися на него газовыми пулями. Он словно напрочь позабыл о существовании противника. Казалось, он контужен взрывом или газ затуманил его рассудок. Человек, затянутый в черную резину, упершись ногой в кузов, оттолкнулся и вылез из машины. Сорвав маску, он отбросил ее в сторону и, задрав голову, жадно глотал воздух. Но вдруг зашелся кашлем и привалился к дверце машины, чтобы не упасть. В разноголосице насмешливых воплей выделялись злорадные крики. «Давай сюда, давай сюда!» — орали полицейские. «Убийца и сумасшедший» они уже не кричали. Невидимые враги вопили: «Давай сюда, давай сюда!» И глумливо смеялись...
Человек, затянутый в черную резину, с трудом выпрямился и, наконец, оторвал руки от дверцы машины. Он расстегнул молнию на костюме для подводного плавания и, не соображая, что делает, достал сигареты и спички, будто собирался закурить. Снова раздался хохот, посыпались насмешки. Напрягшись и сохраняя равновесие, человек в черной резине опустил голову, чиркнул спичкой — раз, другой и третий. Только осажденные знали, что Красномордый не курит, и с ужасом ждали конца. Вдруг человек, затянутый в резину, сделал то ли угрожающий жест, то ли поклон — дважды и очень быстро — прямо перед собой и влево, где стояли полицейские машины. Взрыв. Машина вспыхнула. Кабину и труп человека, затянутого в резину, объятые пламенем, отшвырнуло к самой вишне. Загорелось дерево и трава вокруг него.
— Это я его убил! Убил, не дав ему гранаты! — в отчаянии закричал Тамакити.
Так же отчаянно кричал он, когда Бой метался в жару. Но ему никто не ответил...
Глава 22
Объяли меня воды до души моей...
Вдали прозвучала пятичасовая сирена, и в ту же минуту машина «скорой помощи», явно опасаясь выстрелов из убежища, приблизилась к стоявшей слева полицейской машине. На убежище посыпались дымовые шашки и газовые пули. Тамакити не отвечал. Вдруг снова показалась «скорая помощь», прятавшаяся позади полицейской машины, и умчалась куда-то с поразительной поспешностью. В это время года при такой быстрой езде по заболоченной низине, которая, хотя и подсыхала, была все же диким неровным пустырем, трясло, наверное, нещадно. В машине уезжала женщина средних лет; она обливалась потом, мышцы ее свело от напряжения. Она сидела, твердо упершись ногами в пол машины и стиснув зубы от страха; ей казалось, окажись она спиной к источнику опасности, и на нее обрушится град пуль. Она уезжала, уныло прикидывая в уме, был ли успешным ее сегодняшний политический дебют с участием средств массовой информации...
«Мать Дзина займет место на политической арене после смерти Кэ от рака горла и станет депутатом парламента. Она едет сейчас, мечтая о том, как будет и дальше двигаться вперед, мечась из стороны в сторону, точно машина «скорой помощи», в которой она сидит», — сказал Исана душам деревьев и душам китов.
— Ну, раз увещевательница отбыла, ждите генерального наступления, — сказал Такаки.
— Они пойдут на штурм, чтобы еще засветло покончить с Союзом свободных мореплавателей.
— Это еще что?! Что такое? — испуганно воскликнул Доктор, глядя в бинокль.
— Ветер, — успокоил его Исана, он-то ведь круглый год наблюдал за низиной в бинокль.
Густо разросшаяся трава ложилась волнами, точно скошенная огромной рукой. Ветер принес с собой свежесть, и это подняло боевой дух полицейских.
— Смотрите, к саженцам подъехала пожарная машина, а за ней — подъемный кран с железным шаром вместо крюка. Этот кран раз в пять больше того, что рушил стены киностудии! — крикнул Тамакити.
— Как, подъехали открыто, прямо сюда? — спросил Такаки, выходя на площадку винтовой лестницы.
— Они так и не поняли, что хотел сделать Красномордый, или надеются, что у нас не осталось гранат, — мрачно сказал Тамакити. — Думают небось, что Красномордый просто решил взорвать машину. И, раз гранат у него не было, подложил динамит и подорвался сам.
— Сначала, чтобы возбудить общественное мнение, сообщают, будто у нас полно гранат, — сказал Такаки. — А теперь уверены, что у нас их нет и генеральное наступление их мы встретим только ружейным огнем...
— Ничего, полюбуются, как я бросаю гранаты, — еще мрачнее сказал Тамакити.
— Но ведь они знают, что здесь заложники, здесь Дзин! — возмутился Доктор. — Неужели все равно пойдут на штурм и не сделают больше попытки уговорить нас?
— Брось ты. Заложники для полиции — просто повод взбудоражить общественное мнение. Небось трезвонят повсюду про выступление матери да про наш ответ и взрыв полицейской машины: какие, мол, после этого с ними переговоры. Этап переговоров кончился. А газетчиков убедили, будто заложников удастся освободить только силой. И если не покончить с нами до темноты, местные жители подвергнутся опасности; да мало ли что еще можно придумать...
— В таком случае нужно освободить заложников до штурма, — сурово заявил Доктор, демонстрируя членам команды волю корабельного врача.
— Не о заложниках речь, — попытался прервать его Исана, но Доктор не обратил на него внимания:
— Подумайте, что будет с Дзином, если на убежище посыплются газовые пули. Можно, конечно, заранее запереть его в бункере, но, когда полицейские откроют крышку люка, газ попадет и туда. Впрочем, открыв люк, они наверняка обстреляют бункер газовыми пулями. Да вы понимаете, что случится, если газ CS попадет ребенку в горло, на кожу?!
— Заложники теперь ни к чему. Если б мы даже и обменяли их на судно, у нас больше нет ни радиста, ни штурмана. Кое-какой опыт есть только у двоих — у меня и у Такаки. Значит, нам и на моторной шхуне не выйти в море, — сказал Тамакити упавшим голосом.
Исана хотел напомнить ему, что не считает себя заложником, но им всецело завладела другая мысль. Он был растроган, поняв, что Тамакити, решительней всех настаивавший на сражении, все это время, оказывается, мечтал выйти в море.
— Чтобы спасти Дзина, я готов сдаться. Вместе с Инаго, — отважно сказал Доктор.
— Пусть Инаго решает сама за себя, — невозмутимо произнес Такаки.
— Что ж, пойду поговорю с ней, — сказал Доктор и вышел, всем своим видом показывая, что ему безразлично, какие пойдут о нем толки в его отсутствие.
«Трое, оставшиеся в рубке, не обманули доверия Доктора. Независимо от решения Инаго, в тот самый миг, когда главное, о чем сейчас молча думают Такаки или Тамакити, будет облечено в слова, решится судьба Союза свободных мореплавателей», — возвестил душам деревьев и душам китов Исана, задыхавшийся здесь, вдали от лесов и морей, в комнате с неподвижным, спертым воздухом.
— Я буду драться до последней гранаты, — сказал Тамакити печально, все еще казня себя за гибель Красномордого.
— А вы что решили? — спросил Такаки у Исана. — Если уйдет Дзин, лучше, наверно, уйти и вам. Конечно, это ваше убежище и мы вторглись в него, но...
— Думаю, я могу поручить Дзина заботам Инаго и Доктора, — чистосердечно сказал Исана. И это его чистосердечие как бы высветило сделанный им выбор. — Я ведь уже говорил, что укрылся в убежище как поверенный деревьев и китов. Однако, будучи их поверенным, я так и не передал от них послания внешнему миру. Это недопустимое пренебрежение своими обязанностями. И я решил: именно то, что я останусь в убежище, и явится посланием, которое я передам внешнему миру. Ведь когда полицейские, окружившие убежище, в конце концов убьют меня, это будет значить, что люди убили поверенного деревьев и китов. Телевидение, радио, газеты сообщат об этом убийстве — лучшей возможности передать послание у меня уже не будет. И эту возможность дал мне Союз свободных мореплавателей.
