— Тогда уже были фаллоимитаторы? — поразилась Беранжер.
— «Развратничала ли ты со своим маленьким сыном, клала ли его себе на срам и имитировала ли соитие»?
— Вау! — не веря ушам своим воскликнула Беранжер.
— «Возлегала ли ты с животным? Принуждала ли ты его к соитию? Пила ли ты семя мужа, чтобы он пылал к тебе страстью? Давала ли ты ему пить свою менструальную кровь или есть хлеб, который месили на твоих ягодицах?»
— Ни разу такого не делала, — потрясенно сказала Беранжер.
— «Продавала ли ты свое тело за деньги, а также тело своей дочери или внучки?»
— Прям как в наше время!
— Это-то мне и помогает в работе. Декорации, одежда, еда, ритм жизни — все изменилось, но чувства и поступки остаются прежними, увы…
Еще одна мысль, позаимствованная из рассуждений Жозефины. Вообще Ирис была вполне довольна собой. Не зря учила наизусть отрывки из Декретума — все рассказала без ошибок. Эта курица идеально подходит для того, чтобы разнести по всему Парижу наш разговор, и никому не придет в голову заподозрить, что не я написала роман. Потом, когда книга выйдет, она скажет: да, да, я была там, я видела, как она корпела над этой книгой! Ну что, хватит, или нанести последний удар?
Она решила его нанести, наклонилась к уху Беранжер, которой не раз доводилось делать аборты, и угрожающе прошипела:
— «Убивала ли ты плод свой? Вытравляла ли плод из матки либо колдовскими заклинаниями, либо травами?»
Беранжер закрыла лицо руками.
— Прекрати, Ирис! Ты меня пугаешь.
Ирис расхохоталась.
— Нежеланных младенцев либо душили, либо кидали в кипяток. А крикливых детей выкидывали со стен через бойницы, моля Бога иль дьявола обменять их на других, поспокойнее.
Беранжер взвыла и запросила пощады.
— Прекрати, иначе никогда больше не пойду с тобой обедать!
— A-а, проклятая душа, я попираю ногами твой срам и прочую суету этого грешного мира, отныне тело мое — живая просфора!
— Аминь, — сказала Беранжер, горя желанием со всем этим покончить. — И как на все это реагирует Филипп?
— Ну, должна сказать, он весьма удивлен… но относится с уважением. И как же он меня любит: целиком взял на себя заботу об Александре.
И это было почти что правдой. Филипп с некоторым недоумением смотрел на новое занятие жены. Он с ней ни разу об этом не говорил, зато действительно стал много времени уделять Александру. По вечерам возвращался с работы в семь, занимался с сыном в его комнате, проверял у него уроки, объяснял задачки по математике, водил его на футбол и регби. Александр был счастлив. Он во всем подражал отцу, с важным видом засовывал руки в карманы брюк, использовал выражения и любимые словечки Филиппа, например, частенько с самым серьезным видом заявлял что-нибудь типа «это меня удручает». Ирис позвонила в сыскное агентство, чтобы прекратить расследование. «Вы очень кстати! — сказал директор агентства. — Они заметили слежку!» «О! Я волновалась напрасно, как оказалось, речь шла о чисто деловом вопросе!» — сказала Ирис, чтобы побыстрее от них отделаться.
«На самом деле все не так просто», — подумал директор агентства. Филипп Дюпен нанес ему визит и ясно дал понять, что добьется прекращения их лицензии, если они не свернут свою слежку. Он явно не шутил и легко сумел бы добиться своего. Войдя в кабинет, он, не дожидаясь приглашения, уверенно уселся в кожаное кресло, закинул ногу на ногу, облокотился на подлокотники, не спеша одернул манжеты. Многозначительно помолчал. Потом тихо заговорил, и его жесткий взгляд из-под полуприкрытых век свидетельствовал о том, что все сказанное им — не пустая угроза. «На этом я считаю нужным закончить, надеюсь, вы меня поняли?» Он встал, окинул взглядом кабинет, как будто уже описывал имущество. Директор приподнялся, чтобы проводить его до дверей, но Филипп Дюпен жестом поблагодарил его — как благодарят прислугу — и без единого слова вышел. Директор агентства предпочел закрыть расследование еще раньше, чем позвонила прекрасная мадам Дюпен.
…После обеда с Беранжер Ирис села в машину и отправилась в Курбевуа навестить Жозефину. Нужно рассказать ей, как она обвела вокруг пальца Беранжер. Но никого не было дома. Вот чертова сестрица, никак не заведет мобильник, и ее не достанешь. Ну и ладно. Она решила вернуться домой — шлифовать образ успешной романистки. Нужно продумать все детали. Подготовить яркие, интересные ответы на вопросы. И читать, читать. Она попросила Жози составить ей список необходимых произведений и изучала их, делала заметки. Кармен разрешено было приносить ей чай. Молча.
Иногда она думала о Габоре. А вдруг он прочитает книгу? И захочет снять по ней фильм! Они бы вместе работали над сценарием. Как раньше! Как раньше… Она вздохнула, поудобнее устроившись на мягком диванчике напротив любимой картины, которая напоминала ей о Габоре. Никак не удавалось его забыть.
Жозефина укрылась в библиотеке. Из широко раскрытых окон, выходивших в тенистый сад, лился мягкий и тихий, словно монастырский, свет, наполнявший помещение мерцанием и покоем. Слышно было, как поют птицы, как журчит вода — видимо, поливают цветы — и было в этом что-то идиллическое и, вместе с тем, вечное.
Как будто я во дворце Флорины…
Она разложила записи на столе и размышляла над развитием сюжета. Флорина впервые овдовела. Гийом Длинный Меч по ее совету отправился в крестовый поход. «Не слишком достойно, друг мой, отсиживаться в замке в то время, как ваша отвага нужна Господу в дальних безбожных краях. Люди насмехаются над вашей любовной привязанностью, а я мучаюсь и терзаюсь, вынужденная выслушивать всякие гнусности о вашей мужественности. Так возьмитесь же за оружие!» Гийом повинуется молодой супруге и после полугода супружеского счастья вновь надевает рыцарские доспехи, садится на боевого коня и едет на войну в восточные земли. Там он находит сокровища, которые незамедлительно отправляет домой Флорине, после чего погибает, зарезанный коварным мавром, который завидует его отваге и красоте. Флорина рыдает над богатыми трофеями, целиком предавшись горю и молитве. Но ее положение молодой безутешной вдовы многим не дает покоя.
Ее хотят снова выдать замуж. Со всех сторон ее осаждают претенденты, но она непреклонна. Ей угрожают отнять у нее все имущество. Свекровь рыдает. Флорина должна покориться! Это ее долг женщины и графини. Свекровь умоляет, и она вынуждена согласиться. Флорина желает лишь одного: мирно жить в своем замке, посвятив себя посту, молитве, любви к Господу. Она не успела зачать наследника, который бы охранял ее от нападок, заставив уважать имя своего отца…
Жизнь молодой вдовы в то время — это суровая борьба за выживание. Флорина вынуждена выйти замуж, чтобы сохранить состояние Гийома и не опозорить фамильную честь. У нее нет выбора. К тому же преданная служанка Изабо предупреждает, что против нее затевается заговор. Владелец соседнего замка, Этьен Черный, заплатил банде наемников, чтобы они ее похитили и обесчестили, тогда он без малейших усилий завладеет замком и землями! Похищение в те времена было распространенным способом захвата чужих земель. Флорина решается на новый брак. Она выбирает самого тихого, самого скромного из женихов — того, кто не станет покушаться на ее набожность: Тибо де Бутавана по прозванью Трубадур. Он из знатной семьи, он честен и добр, целыми днями пишет поэмы о «чистой любви» и играет на мандолине, мечтая о Флорине. Но ведь еще надо, чтобы на этот брак согласились соседние феодалы! Флорина решает поставить всех перед фактом, и они тайком сочетаются в маленькой замковой часовне. Она щедро вознаграждает священника, который их обвенчал, а на следующий день устраивает празднество, на котором представляет своего мужа остальным претендентам. Вино льется рекой, гасконское вино, потому что английское вино «приходится пить, закрыв глаза и сжав зубы», до того оно омерзительно, и претенденты валятся под стол. Тибо вывешивает на башне свой флаг, дабы все знали, что отныне он здесь хозяин.
Жозефина, когда писала, часто использовала реальные прототипы для своих персонажей. Или какие-нибудь их черты, или даже одну черту. Порой мимолетное впечатление. Не обязательно точное. Так, она вдохновлялась образом своего отца, когда создавала образ отца Флорины. И ей казалось, что именно теперь она узнает его по-настоящему. Она вспоминала, как в детстве восхищалась отцом и прощала его дурацкие каламбуры — ведь и ему надо было как-то расслабляться. Отец возвращался домой, усталый, озабоченный, и отдыхал, играя словами. Она собирала воспоминания по крупицам. Теперь ей было ясно, почему он ни с того ни с сего замолкал, почему говорил ту или иную фразу. Наверно, она ценила труд, закон и справедливость потому, что воплощением всех этих ценностей стал для нее отец. «Я не бунтарь, не боец, я унаследовала его смирение; мне близко такое отношение к жизни. Мне нравится восхищаться, преклоняться. Мне нравится, когда мной руководят — именно потому, что я дочь своего отца. Он мне казался таким таинственным, тихим, но очень требовательным человеком. Молчание, скромность были его способом противостояния и познания мира. Встречая людей, которые ничего от жизни не ждут, ни к чему не стремятся, я оценила духовное богатство отца. Он был человеком, который никогда не искал выгоды, ему нравились абсолютно непрактичные вещи. Потому-то и мне так нужны все эти дамы и рыцари, короли и шуты, стародавние времена и устав святого Бенедикта, призывающий к смирению».
