Лена Элтанг - Каменные клены

Есть трава ратма, а корень у нее угож таков, кто станет ево сетчи — и он радуетса больно и смеетса, а цвет с нее кто станет сымать, а буде нечист, ино ударит ево черная немочь о землю и лежит три часа, одва востанет от земли.

Спустя две недели в гостинице остановился лысоватый виноторговец из Килкенни, намеревавшийся переправиться в Ирландию на утреннем пароме, он взял четвертый номер с окнами в сад и потребовал ужин в девять часов вечера.

Младшая понесла ему в комнату разогретые сэндвичи с курятиной и пропала до утра. Утром Саша постучала в дверь с римской четверкой на гвоздике, как и обещала, в пять часов. В комнате долго молчали, потом завозились, потом упала и покатилась чашка — хорошо бы, не бисквитная, подумала Саша — потом послышались босые шаги, и дверь приоткрылась.

— Спасибо, мисс Сонли, — произнес виноторговец, кутаясь в одеяло, — я тут подумал и решил задержаться у вас на пару деньков, повидать старых друзей.

Саша попыталась заглянуть через его плечо в комнату, но он ловко прикрыл дверь и уже из-за двери добавил:

— До субботы я оставляю номер за собой, а там поглядим.

— Там поглядим, — тихо повторяла Саша, спускаясь вниз по лестнице, — там поглядим, насколько мне хватит вашей сестренки, вот что ты хотел сказать. Насколько хватит вашей душистой шлюшки, работающей под родительской крышей, вот что ты хотел сказать. А там поглядим.

— Да что ты дуешься, в самом деле, — подняла брови Младшая, спустившись к завтраку в одиночестве, — дай мне поднос, Джозеф чувствует себя усталым, он съест свои тосты в номере.

— Я и не думала у него оставаться, — повторяла она спустя десять минут, — мы послушали радио, только и всего.

— … У тебя просто грязное воображение! Ты сама — грязная! Хотела бы развлечься, да только никто не позарится! — говоря это, Младшая встала из-за стола и понемногу отступала к кухонной двери, надеясь выскользнуть в коридор, но Саша и не думала ее преследовать.

Она стояла посреди комнаты с кофейным подносом в руках, чувствуя, как леденеет позвоночник и ноги становятся слабыми, вот-вот они переломятся, будто стрекозиное крыло, на какое-то мгновение она показалась себе ужасно старой и больной, но это мгновение было тут же сметено неведомым прежде бешенством, ее как будто залило плотным, тягостным, невыносимым жаром с ног до головы.

Саша поставила поднос на стол, сняла с крючка чистое полотенце, аккуратно обмотала им руку и выбила оконное стекло.

Осколки и стеклянная крошка брызнули но плиточному полу, прохладный, резкий воздух из сада вошел в комнату, отодвинув дешевую горечь робусты и запах подгоревшего бекона. Саше сразу стало легче дышать, она села возле стола, допила остывший кофе и минут десять подумала.

Пишет Нео_93:

Ахтунг! В ведьмином доме появились посторонние! Сегодня видел своими глазами, как в саду играла девчонка, хорошенькая, лет четырех. Если это потомство Ламии, то мы что-то важное пропустили. И кто, черт возьми, отец этого ребенка?

let us find edna's rotten skull

Пишет Дейли Ньюс:

Если у Ламии есть ребенок, наши действия не правомерны. Заявляю о своем выходе из сообщества. Одно дело дохлые еноты, другое — то, что мы задумали на прошлом собрании.

Не хочу прослыть вторым Мэтью Хопкинсом.

Пишет Нео_93:

Ты спятил, что ли? Мы не в Эссексе, и сейчас не шестнадцатый век. Все, чего мы хотим, это выставить Ламию из города. Никто ее лично трогать не собирается. Тебе, Дейли Ньюс, может, и все равно, что рядом с твоим домом закапывают трупы, а мне — нет.

let us find edna's rotten skull

Пишет Дейли Ньюс:

Вы так и младенца голым на щит посадите и пустите по течению. Не утонет — значит, ведьмино отродье. Утонет — невинный. Нет, ребята, я — пас.

Пишет Маркус:

Честно говоря, мне больше нравилось, когда мы затеяли то дело с ящиком для поминальных записок, вот это было круто. И еще — пляжные кабинки в Хизере нравилось взламывать, и та история с разбежавшимися кроликами, а теперь с этой чокнутой бабой возимся, тоска берет.

Пишет Дейли Ньюс:

Маркус дело говорит, давайте завязывать. Предлагаю заняться надувными лодками на прокатной пристани. Старый Джедда теперь сторожит там по вечерам, можно неплохо развлечься. Особенно — если взять те две, что с мотором!

Пишет Леви Джуниор:

Дейли Ньюс, что ты можешь предлагать, если только что вышел из команды?

Собираемся в воскресенье. Это будет последняя акция в «Кленах», я обещаю. После этого Ламию никто здесь не увидит. Нео, твоя очередь покупать сэндвичи и колу.

Дейли Ньюс, прощай, унылый придурок.

let us find edna's rotten skull

Двадцать четвертое июля.

Денег в ящике стола всего ничего, но есть еще горстка мелочи в копилке для чаевых.

Господи, как я запустила дом. В маминой оранжерее давно пора выкопать луковицы крокусов, а я про них забыла, под крыльцом появилось гнездо черных муравьев — мама уже давно закопала бы там рыбью кость или полила кипятком, а я хожу мимо и отворачиваюсь.

Мама и Дейдра могли целое утро провести, склонившись над каким-нибудь чахнущим дельфиниумом, а я думаю бог знает о чем. Нет, Бог не знает, о чем я думаю. Я вообще не понимаю, чем Он там занят в своем запущенном небесном саду.

Когда мне было четыре года и мы жили в другом городе, я сказала маме, что Бог не слишком-то жалует органную музыку — иначе как могло случиться, что наш сосед Стайнбаум умер посреди мессы?

Ведь он был добрый, посылал мне шоколадные бомбочки, а маме писал письма и оставил ей много денег — я представляла их немецкими серебряными талерами, лежащими горой в сундуке. Он оставил их, чтобы мы могли уехать из города, где мама работала у противного букиниста, а папа возвращался домой не раньше девяти.

Когда сосед умер, его поверенный принес маме письма, которые тот писал целых шесть лет, но не отправлял нам, а складывал в полосатую шляпную коробку. Странно — ведь ему и на почту не надо было ходить, просто перейти дорогу и бросить письмо в наш почтовый ящик.

Мама разговаривала с поверенным Таубе в гостиной, но я все слышала, потому что у нас в том доме было только две комнаты и кухня. На втором этаже жила хозяйка, у нее тоже была немецкая фамилия, на Филлис-роуд селились по большей части немцы, там была даже кирха с маленьким органом.

— Электрик Стайнбаум? Тут какая-то ошибка, — сказала мама и засмеялась, но смех у нее был печальный, потому что было воскресенье, а папа все равно уехал на работу.

— Мистер Оскар Стайнбаум — не электрик, он владелец электротехнической мастерской, — хмуро поправил ее Таубе, — он оставил вам все свои деньги, а также — вот эти письма, вы вправе отказаться от того и от другого. Дом и мастерскую мой клиент оставил своей сестре. Полагаю, она будет возмущена его решением.

— Садитесь, я сейчас поставлю кофе на огонь. А завтра зайду к вам в контору, — сказала мама, но через минуту я увидела длинного Таубе в сером твидовом пальто, идущим по Филлис-роуд, похоже, он даже кофе пить не захотел.

Когда отец вернулся, на столе в гостиной стояла полосатая шляпная коробка, полная запечатанных конвертов, а мама сидела у окна и смотрела на дом электрика Стайнбаума, где светились окна первого этажа — наверное, сестра покойного уже распоряжалась там потихоньку.

Ночью родители ссорились. Я слышала, как отец ходит по кухне, он что-то громко зачитывал, нарочно делая голос сладким и свистящим, потом упало что-то тяжелое, потом мама возражала очень тихо, а потом заплакала.

Писем в коробке было много, их пришлось читать всю зиму, до самой середины марта. Каждый вечер мама садилась в свое плетеное кресло у окна, распечатывала один конверт и читала письмо, отец шел гулять со своей лохматой Тридой, а я садилась рядом на ковер и смотрела, как мама шевелит губами и улыбается.

Когда мама прочла последнее письмо, она убрала шляпную коробку в шкаф и позвонила поверенному Таубе. Через два дня по почте пришел узкий серый конверт с окошечком, а сам Таубе так и не появился.

В конце июля мы переехали на побережье, талеров мистера Стайнбаума хватило на первый взнос за пансион и на беличью шубку для мамы. За двадцать девять лет беличий мех потускнел и местами совсем вытерся, но зимой я держу шубку в прихожей — в ней приятно выйти утром в холодный сад, чтобы отпереть ворота.

Писать письма, которые никто не прочитает, или прочитает после твоей смерти — этот способ переписываться с небом я назову способом Оскара Стайнбаума, электрика.