– Если я заболею, все насмарку!
– Мне почему-то все надоело, Шурка.
Вымокшие до нитки, злые мы обошли с тылу единственное здание, где не пировали горожане, и я ударил по звонку. Тогда готов был поручиться, а теперь просто знаю, из всей веселящейся публики, что глядела на ливень, ни один не заметил нас с Володькой. Во время дождя на площади не положено быть людям.
Между тем, дверь нам отворили, и вслед за крепышом лет шестидесяти мы миновали холл, где из сумрака выглядывали, поблескивая, какие-то предметы. Хозяин ввел нас в кабинет, и тут я увидел, что на плечах у него расстегнутый полицейский мундир.
– Твой план… – сказал Кнопф с досадой, – Если бы не твой план, кто-нибудь из детей переводил бы нам. А я? Что я за переводчик? Я знаю немецкий, на котором говорит банда Степана. А это я тебе скажу… – тут хозяин замкнул свой мундир на все пуговицы и обратился к нам с такой длинной фразой, что я, было, решил, Кнопфу – конец. Кнопф, однако, сказал, что это туфта и, не дрогнув, ответил носителю мундира. Фраза его была ничуть не короче, только славянские пришепетывания проскальзывали в ней.
– Теперь будет дело говорить, – пообещал Володька, и, склонившись ко мне, перевел:
– Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить… – тут Кнопф сморщился и быстро проговорил: – Чего-то у них с выборами заколодило.
– Что за наказание! Объясни ему, что мы все знаем, что мы потому и приехали, пусть лучше скажет, сколько времени продержится северо-западный ветер?
Немец выслушал Кнопфа, покивал и, включивши компьютер, открыл нам метеокарту окрестностей. Выходило, что нужный ветер будет дуть еще два дня. Я назвал сумму. Кнопф ухнул и перевел. Полицейский ерзнул мышкой по столу и сказал, что это слишком. Я спросил его, сколько он платил за такую услугу последний раз. Немец призадумался и сказал, что он баллотируется впервые. Я велел Кнопфу перевести, что мы пойдем к его сопернику. В отличие от герра Кунца герр Штрудель отлично представляет себе механику выборов и торговаться не станет. Да нам, собственно, и следовало сразу идти к герру Штруделю. Кто как не герр Штрудель.? И только молва о личных достоинствах герра Кунца привела нас сюда в такую непогоду.
Я блефовал, и риск был велик. Поставь мы на Штруделя, и мой план станет смертельно опасен. Что такое перчаточный фабрикант против разбушевавшейся стихии? Нет, тут требовался именно Кунц со всеми его полицейскими, портативными рациями, резиновыми лодками и теплым сухим бельем, которое щедро раздают пострадавшим.
– Ну? – сказал я, обращаясь к пуговице на горле Кунца, и Кнопф перевел мое «ну» как нельзя лучше. Раздалось короткое энергичное слово, которое я часто различал в бормотании Степана.
– Он согласен, – сказал Кнопф, – ты здорово уел его, Барабан.
Раз десять, не меньше писал я сочинения о том, кем я хочу стать, когда вырасту. Срам вспомнить, что я там писал. Теперь я знаю: я хочу быть начальником полиции в маленьком немецком городе. И чтобы перед крошечной ратушей шестнадцатого века стоял бы памятник какому-нибудь основателю, и чтобы фабричка по производству бюстгальтеров, абажуров или там помочей пыхтела бы на окраине.
А господин Кунц тем временем вполголоса говорил по телефону, и Кнопф уже не переводил, а только кряхтел. Потом Кунц, тускло посвечивая пуговицами, вывел нас через незаметную дверцу под дождь и затворился в своей цитадели. Мы с Володькой распахнули зонтики и двинулись в обратный путь.
– Луж нет, – сказал ни с того, ни с сего Кнопф, – Нет, Барабан, ты подумай, такой дождь, а луж нет. – Минуту или две мы ожесточенно шагали. – Мне не нравится твой план. – Обреченно встряхнул зонтом, и уж больше не говорил ничего.
Когда мы подошли к повороту, и Степан, увидев нас, вышел навстречу, странный гул послышался из-за дождя. Гул этот перекатывался где-то далеко, словно выходя из самых недр размокшей немецкой земли. Была секунда, когда я испугался, вспомнив о губительных водных валах, которые вдруг поднимаются ни с того ни с сего в горных реках. Но не было во всей этой тьме гор, к тому же река неподалеку шумела хоть и грозно, но по-прежнему. «Что же, – сказал я, – мы договорились обо всем». Но не слушал меня Степан. По-черепашьи выставив под дождь голову в панамке, он слушал тот же гул, и на черном лице его, почти утратившем границы во мраке, настороженно плавали глаза. Казалось, они вот-вот уплывут за черный горизонт, чтобы высмотреть там все и разведать. Однако – нет, глаза остановились, и границы черной лоснящейся рожи обозначились.
– Байки, – проговорил Степан сдавленным шепотом и медленно сгреб меня за лацканы. – Тут-то мы…
Но раздавливая с шипеньем воду, подъехал автомобиль, и полицейский подошел ко мне. Степан растаял во мраке, а полицейский заговорил. Я покликал Кнопфа, и тот, дожевывая и утираясь, выскочил из автобуса.
– Ага, – сказал он, выслушав полицейского, и переспросил:
– Туристише райзэ?
И полицейский ответил, что безусловно «Яволь!»
Потом полицейский чин забрался в свою машину, мы затворились в автобусе и вместе осторожно поехали к реке. За мостом немец включил у себя мигающий багровый огонек и поехал совсем медленно. Надо думать, что по его понятиям началась плохая дорога. Мы ползли довольно долго, и мне уже стало казаться, что это чей-то багровый глаз неотступно следит за нами. К тому же мигающий огонек вел себя как живой: он раскачивался из стороны в сторону, приподнимался, опускался, останавливался ни с того ни с сего. Я почувствовал облегчение, когда мы, наконец, остановились. Полицейский вышел из машины, и теперь другая красная мигалка зажимом держалась за его погон. Кнопф выругался, глядя, как шуцман уходит во тьму.
– Ужас, Шурка! Чего ж они тут напридумывали? Главное, что от него глаз отвести не можешь, а он моргает, падла, он моргает!
Вскорости полицейский вернулся, вошел к нам в автобус и принялся толковать с Кнопфом. Был он абсолютно мокр, но вел себя, как сухой.
Дети давно уже не спали, но помалкивали. Иногда только перешептывались, но почему-то по-английски. Впрочем, они успели привыкнуть ко многому.
– Внимание! – сказал Кнопф. – Внимание! – повторил он, когда полицейский вышел. – Предстоит экскурсия.
– Девочки спят, – сказал Сергей, а что они хихикают, так это сон такой.
– Почему полиция? – спросил Лисовский.
– Это не полиция, – злорадно проговорил Кнопф, – это драматургия такая. Вот вам Александр Васильевич растолкует.
– Анюта! – сказал я. – Ты помнишь Вифлеем?
Ох, как вспыхнули серые глаза! И белолицая Нина стиснула Анютины легкие пальцы так стремительно и сильно, что поначалу я испугался, а потом совесть заныла, как отрезанная нога. Мальчики что-то шепнули своим подругам, но те, кажется, и не слышали их. Но, скорее всего, мне почудились эти перешептывания, я придумал их тогда же. Нет, ребятишки поверили мне, поверили в большую игру, в которой и нам нашлось место.
Кажется, и ветер с дождем, и бушующая вспухшая река не только не пугали их, но напротив – придавали моим словам о необычайном представлении вкус истинности.
– А там, на острове, – спросил Лисовский, – там и в самом деле развалины замка?
– А что мы будем есть? – спросил Сергей, когда мы вышли из автобуса в непогоду, но увидел полицейского с мигалкой на плече, замолчал и уж до самой воды не вымолвил ни слова.
Потом дети, я, полицейский с мигалкой забрались в резиновый катер с задранным над водою мотором. Кнопф уперся сзади, закряхтел, толкнул, и мы закачались на черной зыби.
– Кнопф, – сказал я, чувствуя, как гадкая слабость подкатывает откуда-то снизу. – Прыгай, Кнопф.
– Не бойся, – сказал Володька с берега, – я все налажу. Должен же кто-то быть на берегу. – Он быстро исчез в дождевом мраке. То ли ушел, то ли темнота была так густа в ту ночь. Мне показалось, Кнопф сказал еще что-то. «Мне не нравится твоя идея, Барабан». Нет, пожалуй, только показалось.
Тем временем Анюта сказала что-то полицейскому. Тот ответил, и дети немедленно принялись по-английски обсуждать услышанное. Это был плохой признак. Столь явно не считаться со мной – этого они еще себе не позволяли. Хиханьки в автобусе не в счет.
– По-русски я разбираю лучше, – сказал я. Ребята примолкли, и в тишине мы все вдруг почувствовали, с какой силою несет нас река. Вода неслась по руслу и в то же самое время она копилась в нем, переполняла его, как переполняет человека ярость.
– Это будет представление? – спросил Петр. – Кто же увидит нас в развалинах?
– Что за ящики? – спросила Анюта, – Реквизит? Почему Кнопф на берегу? Может быть, царя Ирода решили изображать вы? Не получится. Настоящий Ирод – Кнопф.
О, как я был доволен, что не вижу их лиц!
– Минуту! – «Хотите про Кнопфа? Вот вам!» – Кнопф устраивает все на берегу.
Стон разочарования. Компания, надо полагать, вспомнила, как Кнопф уже был импресарио. И тут впереди послышался шум. Кто слышал такое, не перепутает. Так шумит на камнях вода. Полицейский проговорил что-то, видно, выругался для бодрости и заработал веслом.
