Пек, спрятав улыбку, внимательно смотрит на сына Дзин. Мальчик для него не такой, как я, случайный гость, посетивший деревню. Поэтому, отбросив напускную обходительность, которую он проявлял в беседе со мной, Пек слушает мальчика с искренним интересом. Но потом, точно упрекая себя, снова изображает на лице лучезарную улыбку.
— Если это не помешает разборке и транспортировке амбара, люди, живущие во флигеле, могут там оставаться. Конечно, если они не станут возражать против связанных с этим неудобств. — И после небольшой паузы, чтобы сын Дзин лучше запомнил его слова, продолжал: — Но учтите, если вы там останетесь после окончания работ — отступного не получите.
Услышав это, сын Дзин вскипел, вскинул голову, как петух, и пошел от нас. В его сердце снова вспыхнула ненависть к королю супермаркета. Фигура удаляющегося мальчика демонстрировала утрату последней крупицы дружеского чувства ко мне за то, что я никак не реагировал на слова Пека.
— Разрушим часть стены амбара и проверим возможность его разборки, — сказал Пек, глядя вместе со мной вслед мальчику. — Я привез с собой студентов строительного факультета.
Все вместе мы направились к нашей усадьбе. Студенты, мускулистые, как спортсмены, занимающиеся рестлингом, с крепкими, точно снаряды, головами, за все время нашего разговора не проронили ни слова. Когда мы вошли во двор, Пек сказал:
— Если в амбаре остались какие-нибудь ценные вещи, заберите их, пожалуйста.
Лишь для виду я унес веер Джона Мандзиро с почти уже неразличимой надписью. Когда один из парней разложил на земле перед домом инструменты, вынутые из мешка, который он нес на плече, глазевшие дети испуганно попятились назад. Вынося из амбара циновки и другую мелочь, парни вели себя скромно. Но в самый разгар работы Пек что-то приказал по-корейски, и их действия сразу же приобрели разрушительный характер. Когда они снизу начали рушить обращенную к деревне стену амбара, простоявшего более ста лет, вверх взметнулись клубы пыли от земли и сгнившего бамбука, обсыпавшие меня и детей с головы до ног. Молодые ребята, действовавшие как стенобитные снаряды, казалось, не обращали никакого внимания на плоды своих усилий. Так же вел себя и Пек, который руководил работой, абсолютно игнорируя густую пыль. Это можно было воспринять как решительный вызов жителям деревни с применением насилия. Круша стену амбара — векового олицетворения жизни деревни, Пек и его люди как бы демонстрировали свою способность, захоти они этого, разрушить жизнь всей деревни. Это чувствовали и дети, затаив дыхание следившие за работой, и ни один взрослый из деревни не пришел протестовать против того, что пыль, точно полноводная река, заливает долину. Стена столетнего здания рушилась, и у меня, обеспокоенного тем, что сильный порыв ветра способен завалить постройку, стены которой слишком слабы, чтобы выдержать огромную тяжесть черепичной крыши, вдруг возникло страшное подозрение: может быть, Пек купил этот дом вовсе не для того, чтобы, разобрав, перевезти в город, а лишь ради удовольствия разрушить его на глазах жителей деревни? Примерно треть стены, обращенной к долине, уже разрушена от основания до крыши. Из-за спины Пека я вместе с детьми увидал внутренность дома, с ужасающей обнаженностью представшую перед зрителями. Это выглядело нереально, будто передо мной была сцена, раскрытая в сторону деревни. Мне казалось, что я вижу сон. Помещение удивительно маленькое, все на виду. Исчез полумрак, господствовавший там вот уже сто лет, и я почти утратил ощущение реальности воспоминания о брате S, забившемся в дальний угол.
Из-за разрушенной стены предстала в новом, необычном ракурсе и вся деревня.
— Лома у вас нет? — подошел ко мне сквозь строй напуганных ребят Пек, предварительно переговорив о чем-то по-корейски со студентами, окончившими свою работу. Он по-прежнему улыбался, в складку между бровями набилась пыль. — Мы хотим поднять пол и осмотреть подвал. Обычно такие помещения бывают выложены камнем, тогда для транспортировки потребуется больше людей.
— Там нет никакого подвала.
— Не может быть, в таких постройках с высоким полом всегда бывает подвальное помещение, — спокойно возразил студент с бледным лицом, сразу поколебав мою уверенность.
Я повел его в сарай за ломом — такими ломами пользовалась вся деревня, когда выходила на ремонт мощеной дороги. У входа в сарай валялись железные палки — оружие футбольной команды. Я сложил их тут, собрав со всего двора, где их побросали ребята на следующее утро после смерти Такаси. Мы вытащили из сарая ржавый лом. Потом, стоя с Пеком у входа в дом, я смотрел, не веря в существование подвала, как парни поднимают половые доски. Нам приходилось все время отворачиваться из-за пыли, клубами поднимавшейся от трухлявых старых досок. Вдруг оттуда повалил черный влажный дым, точно осьминог выпустил темную жидкость, — я это как-то видел в кино, где демонстрировались подводные съемки, — и мы все стали медленно отступать. А из дома все доносился треск отрываемых досок. Когда пыль улеглась, мы с Пеком вошли внутрь — в полу зияла длинная щель, сквозь которую виднелось темное пространство. Оттуда высунулась голова весело улыбающегося парня, он что-то радостно прокричал по-корейски Пеку и передал ему кусок обложки какой-то потрепанной книги.
— Прекрасный, выложенный камнем подвал! Вы и правда не знали? — спросил довольный Пек. — Там очень много опорных столбов, помещение в общем небольшое, но есть две комнаты, и в одной из них даже уборная и колодец. Он говорит, там полно разных книг и бумаг. Уж не жил ли здесь какой-нибудь сумасшедший или дезертир?
На грязной рваной обложке, которую Пек держал в руках, я прочел: «Разговор трех пьяных об управлении государством»[26]. Я начинаю тонуть в глубоких волнах потрясения. Силой потрясения деформируется мое нутро, и эта деформация, разрастаясь, превращается в прозрение — прозрение, непосредственно связанное с тем, чем полна моя голова сейчас, когда я сижу ночью в подвале.
— За каменной стеной несколько окон, но снаружи они замаскированы, — переводит Пек сообщение еще одного парня, осматривающего подвал. — Может, и мы туда слазим?
Я безмолвно кивнул, чувствуя, что у меня буквально голова идет кругом от этого открытия. Брат прадеда, главное действующее лицо моего прозрения, после восстания 1860 года не бежал, бросив своих товарищей, и никакой новой жизни не начал — это открытие несомненно. Предотвратить трагическую казнь своих товарищей он был не в силах и решил покарать самого себя. Со дня поражения восстания он замуровал себя в подвале и таким, хотя и негативным, действием доказал, что на всю жизнь остался верен своим взглядам, чувствуя себя по-прежнему предводителем восстания. И свои письма, в которых были и дерзкие мечты молодости, и трезвые мечты старости, он писал в этом самом подвале, с головой уйдя в книги и представляя себе, какие бы он посылал письма, если бы ему пришлось жить где-то в другом месте. Обложка обнаруженной в подвале книги как раз указывала, откуда брат прадеда черпал мысли о конституции. Ни одно из писем не имело обратного адреса — это свидетельствовало о том, что их отправитель мог быть только здесь, в подвале, и ни в каком другом месте. Прадед тоже, видимо, поддерживал с ним связь лишь с помощью писем. И добровольному затворнику, коротавшему дни за чтением книг, которые ему доставляли в подвал, создававшему силой своего воображения то объявление о посылке на учебу в Америку, якобы вычитанное в иокогамской газете, то рассказ об охоте на китов у островов Огасавара, бывало, пожалуй, трудно представить себе, что рядом с ним изо дня в день кипит будничная жизнь, возникают какие-то реальные проблемы. Из своего подвала он прислушивался к тому, что происходит наверху, беспокоился о судьбе попавшего на войну племянника, с которым, хотя они жили рядом, он, наверное, ни разу так и не мог увидеться.
От всех этих ставших теперь совершенно ясными фактов у меня пылала голова, и я уже собрался идти в главный дом, как вдруг Пек заговорил об инциденте летом 1945 года. Он решил заговорить об этом, по всей вероятности, потому, что уловил мое молчание и напряженность, причину которых он объяснил потрясением от обнаруженного подвала.
— Помните, в нашем поселке погиб ваш брат, вернувшийся из армии? Я так и не знаю, кто его убил, — наши или японцы из деревни. В самый разгар драки, когда все размахивали палками, он один не был вооружен и стоял, покорно опустив руки, вот его и убили. Наверное, его убили все вместе — и наши, и японцы. Он тоже был своеобразным юношей! — Пек замолчал, ожидая моей реакции на его слова.
— Да, не исключено, что все произошло именно так. На брата это очень похоже, — согласился я и быстро вошел в главный дом, плотно захлопнув за собой дверь, чтобы не впустить пыль. Потом, обращаясь в полумрак, к очагу, громко позвал: — Така! — и, сразу вспомнив, что Такаси мертв, впервые после его самоубийства с острой болью ощутил его отсутствие. Именно Такаси был тем человеком, который должен был узнать новость об амбаре. Мои глаза привыкли к темноте, и я увидел удивленное лицо жены.
