— Мадемуазель, — сказал он, — меня привела сюда Любовь.
Карлотта приготовилась слушать с удвоенным вниманием. Пусть ей расскажут о Любви, это наверняка пригодится, когда они с Эжени будут гулять, небрежно насвистывая, возле манчестерской студии и случайно встретятся с Томом Батлером (в сопровождении Мартенского).
— Да, мадемуазель, любовь. Уверен, вы сможете меня понять. Я люблю Гортензию, я люблю ее больше, чем чуть-чуть, больше, чем сильно, больше, чем страстно, больше, чем безумно и, разумеется, больше, чем нисколько! Я ЛЮБЛЮ ее. (До чего они средневековые, эти польдевские князья, подумала Карлотта, не лучше Автора.) Я пытался забыть ее, когда ужасное недоразумение разлучило нас. С ледяной пунктуальностью выполнял я долг венценосца, но ничто не могло развеять мою печаль, угасить безмерное желание снова увидеть ее. И вот я решил вернуться сюда инкогнито, встретиться с ней, просить о снисхождении, вернуть ее привязанность… или умереть. Для этого труднейшего предприятия я заручился помощью моего друга, князя Александра Владимировича, которого вы знаете под именем Мотелло. По соображениям конспирации ему пришлось сообщить о себе сведения, не вполне соответствующие действительности. Прошу вас, простите его: он сделал это по моей просьбе.
Карлотта простила.
— Вы, разумеется, не догадываетесь, что побудило меня сегодня просить вас о помощи. (Очень даже догадываюсь, подумала Карлотта, я не вчера родилась. Ты хочешь похитить Гортензию на твоем пони Кирандзое, и тебе надо, чтобы кто-то вывел его из сарайчика и пригнал в нужное место. Тут и гадать нечего.) Я вам все объясню, — продолжал князь. — Я виделся с Гортензией. Гортензия любит меня. Уверен, любовное приключение со мной придется ей по вкусу больше, чем та тусклая жизнь, которую она ведет сейчас. С этой целью я в строжайшей тайне поставил в пристройку у Польдевской капеллы моего личного пони, главного пони моей свиты, князя Кирандзоя. (Карлотта изобразила удивление и восхищение.) Мотелло рассказал мне о ваших способностях к верховой езде. Во имя Любви я прошу вас о помощи.
И он раскрыл ей свой план.
Глава 24
Гортензия выбирает Приключение
За жареной лососиной последовал салат из порея, за моццареллой с укропом — клубника со сливками или с лимоном. За белой смородиновкой последовал белый сен-жозеф. Мотелло мурлыкал над миской с макрелью. В кобальтово-синих чашках дымился кофе.
Гортензия и Лори говорили о браке и о любви.
— Так мне решиться? — спросила Гортензия голосом, полным намеков и недомолвок.
— Решайся, — ответила Лори.
Карлотта улыбалась про себя. Мотелло мурлыкал.
У Гортензии было назначено свидание с Горманским. Это было их первое свидание в Городе, и произошло оно в понедельник, неделю спустя после похорон Бальбастра. А за городом они встречались каждый день: после обеда садились в один и тот же поезд, потом бродили по лесу, среди мелких цветочков. Горманской рассказывал о Польдевии. Гортензия делала беглый обзор знаменитейших философских систем. Именно теперь, а не в первые, былые дни их любви, она впервые в жизни осознала глубокое внутреннее родство любовной страсти и философии. Ибо Горманской действительно слушал ее. И они не вспоминали о всяких там туфлях и платьях.
К вечеру они выходили из леса, доезжали до Бекон-ле-Муйер, поднимались все в тот же номер «Флобер-отеля» и преображали эту убогую комнату неиссякаемым жаром плотской страсти.
Когда Гортензия возвращалась домой, колени у нее дрожали.
А в Понедельник они встретились в Библиотеке.
Вступив под торжественные своды, где родилась ее любовь, Гортензия ощутила глубокое волнение. С тех пор она почти не бывала здесь: обязанности замужней женщины отнимали много времени, кроме того, какая-то скрытая печаль безотчетно заставляла ее избегать этих мест, свидетелей утраченного счастья. Но теперь все изменилось.
А в Библиотеке все было по-прежнему. Гортензия собиралась заказать книгу, рекомендованную ей ее возлюбленным-князем:
Генрик де Вахтендонк. Польдевическая Польдевония. Естественная и Духовная История Польдевцев, как Восточных, такожде и Западных. О различных достопримечательностях оных областей. С описанием нравов, обрядов, законов, образа правления и ведения войны означенных Польдевцев.
Антверпен, у Кристофа Плантена, 1596.
Это был рассказ первого путешественника, посетившего Польдевию в конце XVI века, и Морган хотел, чтобы Гортензия прочла его.
Она отдала требование на книгу, вынула из сумки «Философские осколки» Кьеркегора и стала читать, чтобы скоротать время. Сердце у нее тревожно билось, внутренний взор обращался то в прошлое, то в будущее. Библиотека на вид казалась вполне доброжелательной, словно бы образумившейся. Вскоре Гортензия поняла, в чем дело.
Неустанно сражаясь с назойливыми читателями, желавшими читать ее книги, Библиотека путем проб и ошибок сумела, наконец, выработать верную стратегию. Оторвавшись от Кьеркегора (ей трудно было сосредоточиться: не терпелось увидеть Его), она заметила, что книги были на столе у очень немногих. Одни читатели рассеянно рылись в словарях, другие (имевшие стальные нервы) писали письма или просматривали «Газету». Но книг у них не было, и им их не приносили.
Прошло какое-то время. Наконец, после полуторачасового ожидания, по залу, где давно уже не осталось свободных мест, прошло движение. Между рядами столов шел человек из книгохранилища в белоснежном халате, толкая перед собой тележку — нет, не с книгами (пусть не с теми, которые были заказаны, но хоть какими-нибудь), а с возвращенными требованиями. Читатели вскакивали и разбегались по всем углам зала, выстраивались в огромные, нервные очереди к окошку приема требований. Гортензия тоже получила отказ: к ее требованию была пришпилена розовая бумажка, сообщавшая, что такие издания можно читать только в зале редкой книги.
Собственно говоря, это был даже не зал, а узенький коридорчик в одном из хранилищ, где поставили десяток неудобных конторок. Но главной особенностью этого зала было не неудобство и не слабое освещение, а то, что он мог вместить лишь десятую часть всех читателей, которых направляла в него Библиотека. Точно так же обстояло дело и в других залах. В таких условиях читатель получал на руки в лучшем случае одну книгу из десяти положенных: если даже ему удавалось с боем занять место в главном зале, у него все равно не было шансов пробиться в отдел редкой книги или отдел ветхих крупноформатных изданий, еще не отданных в переплет. Гортензия, разумеется, пришла слишком поздно, чтобы еще надеяться получить своего Вахтендонка. Но она не признала себя побежденной. Дело в том, что в Библиотеке имелось второе издание, выпущенное тем же печатником, со знаменитой картой Абрахама Ортелия, и Гортензия, повинуясь какому-то чутью (ее направляла Любовь), послала требование также и на эту книгу. Книгу можно было читать только в зале микрофильмов. Гортензия пошла в этот зал, и — о, чудо! — там оказалось одно свободное место, которое она заняла. В зале был он.
(Не будем доискиваться, по каким сложным дипломатическим каналам князю Горманскому удалось добиться места (и даже двух мест: для себя и для нее) в зале микрофильмов Библиотеки. Мы знаем, что они оказались там. Для нашего повествования этого достаточно.)
Усевшись рядом перед проектором, на экране которого одна за другой высвечивались страницы польдевского путешествия Вахтендонка, они шептали друг другу о любви. И он изложил ей свой план.
_________
— Где ты была?
— В Библиотеке.
— Ну да, ты говоришь, что ходила в Библиотеку, чтобы я заподозрил, будто ты ходила на свидание с любовником, в то время как на самом деле ты была у тети Аспазии. Так почему бы тебе не сказать прямо: «Я ходила на свидание с любовником?»
Не будем задерживаться на этой тяжелой сцене.
Гортензия выбрала Приключение.
В среду вечером она приготовилась к отъезду. Собрала и уложила платья и туфли, которые понадобятся ей в новой жизни. В последний раз обошла квартиру. Солнце садилось. Оно выбиралось из-за Святой Гудулы, и его косые лучи проникали в комнату через большое окно с голубыми занавесками. На секунду у нее сжалось сердце при мысли о том неизведанном, что ожидает ее в дальнем краю. Она прилегла на постель — уже одетая, в синем домино, как было условлено. Времени уже почти не осталось. Солнце уходило неохотно, понимая, что никогда больше не увидит Гортензию в ее спальне — это зрелище всегда доставляло ему удовольствие. Поразмыслив, однако, оно рассудило, что в дальнем краю увидит ее снова, такую же, а быть может, еще более красивую. И удовлетворенно удалилось. Настали сумерки.
Перед тем как уйти, Гортензия прочитала вслух стихотворение — идеальное стихотворение с идеальной, абсолютно точной рифмой. Как говорит Карлотта, «без рифмы нет поэзии».
