В комнате, ярко освещенной и теплой, сделалось необычайно уютно от присутствия Берзина, от его голоса и даже от запаха папирос, которые он курил. Марине захотелось снять туфли, надеть халат и поуютнее устроиться в уголке дивана. Если бы это все можно было сделать, то совсем было бы хорошо.
В конце концов она выполнила большую часть этих желаний: незаметно сняла туфли и забилась в угол дивана. Он сделал вид, что не обратил на это никакого внимания, дав Марине возможность еще раз отметить его деликатность.
Ей пришло в голову, что любить можно именно такого, уважающего твои привычки, желания и, может быть, прихоти, деликатного человека.
В это время он и начал рассказывать о своей мечте, о своей выдуманной любви. Он говорил, и снисходительная улыбка освещала его лицо.
— Потом я начал думать, как я встречу вас, то есть ее. Обдумывал все до мелочей. Я видел вашу прическу, платья, руки. Видел, как блестят глаза при встрече, как звучит голос. Что было бы со мной, если бы тогда не было вас?
Марина вдруг догадалась, что, в сущности, он говорит ей о своей любви. Это открытие не обеспокоило ее, не заставило пережить тот острый приступ страха, тоски, ожидания, какой вызвало бурное объяснение Тараса в таежной избушке. С той поры прошло почти девять лет, а она все еще не может забыть, как целую ночь бродила под соснами, одинокая и тоскующая.
Марина поудобнее устроилась в своем углу и, усмехнувшись, в тон ему сказала:
— Этого не может быть. По-моему, вы продолжаете выдумывать ее, а сваливаете все на меня.
— Да нет, — просто ответил Берзин, — это не так. Я ничего не сваливаю на вас. Я выдумал для себя то, что мне нравилось. Это мой идеал, говоря высоким стилем.
— И оказалось, что она — это я?
Берзин поднял лицо. Оно улыбалось, а глаза оставались тоскующими и серьезными. Он сказал:
— Да.
Марина опустила ноги на ковер и, как бы сбрасывая с себя всю истому, навеянную теплом комнаты и словами его доброй сказки, заставила себя засмеяться:
— Вот ведь как бывает…
— И это надолго. На всю жизнь. Навсегда.
— Дайте мне папиросу.
— Не надо… — попросил он.
Поражаясь своей сговорчивости, она согласилась:
— Ну, хорошо. Хотите еще чаю?
Скоро он ушел. Марина сбросила с себя надоевшую за день одежду и в одном халате ушла в ванную, открыв предварительно форточку в комнате.
Когда она вернулась, в комнате стояла осенняя сыроватая свежесть и хорошо пахло дождем. И только лежа в постели, снова ощутила легкий запах табака. Но это почему-то напомнило ей избушку в тайге и внезапный поцелуй Тараса, заставивший ее поверить в его любовь.
Поверила, а оказывается, не надо было верить.
Утром Николай Борисович предложил ей поехать в командировку на Урал. На новом бумажном комбинате превысили проектную скорость машин. Надо организовать брошюру о передовом опыте.
— Это, кажется, как раз те места, где вы работали во время войны? — спросил Николай Борисович.
Марина ответила, что да, что именно там она работала, и ей очень захотелось отказаться от командировки. Вообще-то она часто выезжала с подобными заданиями в разные места, но ни разу этим местом не была Весняна. Когда-нибудь так должно было получиться. Нечего прятать голову под крыло. Надо ехать.
И вот через несколько дней она стояла на перроне Северного вокзала и слушала прощальные Катины слова:
— Мариночка, ты будешь умница, будешь ходить всегда в валенках и не забывать теплый шарф. Я тебе все положила. Ну, вот тебе еще конфеты на дорогу. Потом расскажешь мне, как там мой несостоявшийся жених. Ты его, конечно, увидишь?
«Конечно, увижу, — подумала Марина, — и не только его. К сожалению».
Берзин молча щурился на ясное осеннее небо. Помогая Марине подняться в вагон, он шепнул:
— Когда будете возвращаться, дайте телеграмму. Обязательно.
А через двое суток Женя встречала подругу на вокзале большого уральского города.
Здесь была настоящая зима. На крышах лежали пухлые перины молодого снега. Снег белел в темноте, и свет многочисленных огней переливался разноцветными искрами, напоминая Марине годы ее юности.
И Женя в беличьей шубке и белом пуховом платке была такая же молодая и свежая, как снег.
Она с воплем накинулась на Марину и начала ее бурно целовать.
— Милая моя Марина, золотая моя Марина, — причитала она, — радость моя!..
— Ты — актриса! — возбужденно проговорила Марина.
— Ох, и не говори, девка! — по-уральски растягивая слова, пропела Женя. — Ролей только не дают, в черном теле держат… Ну, сегодня я свободна весь вечер. И завтра до спектакля. Я тебя скоро не выпущу.
Пока они шли по перрону, спускались на привокзальную площадь, Марина с удивлением отмечала, что Женя очень изменилась. В движениях ее исчезли суетливость и девичья стыдливая неуклюжесть. Она даже стала выше ростом. И в том, что она говорила, во всех ее суждениях Марине слышалась та самая определенность, какой всегда отличались Женины желания.
— Я бы тебя не узнала, — сказала Марина. Прижимая к себе руку подруги, Женя умиленно воскликнула:
— А ты все такая же. Ну, честное слово, ничуть не изменилась.
— Это только так кажется.
— Да нет же, — убеждала Женя, — ты совсем, совсем не изменилась.
— Постарела…
— Не выдумывай!
— Куда ты меня повезешь? Имей в виду, я ненадолго.
— Ну, это мы еще посмотрим. Вот такси.
В общежитии, куда они приехали, стояла тишина. Длинный пустой коридор, одинокая лампочка под потолком, закрытые двери, и за ними глубокая ночная тишина. Марина удивилась, но Женя сказала, что это театральное общежитие. Тогда все стало понятно. Здесь все оживает около полуночи, когда опустится театральный занавес и актеры вернутся к жизни.
Глядя, как Женя хлопочет у стола, Марина сказала:
— Мне все кажется, что это не ты. Или, вернее, ты, но в какой-то роли. Хотя никогда еще не видела тебя на сцене.
— Увидишь. Завтра. Ну, садись. Какой ты любишь чай?
— Мне покрепче. Почему-то здесь хочется думать театральными образами. Я и подумала: человек всю жизнь играет одну и ту же роль, а когда ему очень надоест и он захочет сыграть что-нибудь другое, то уже не может. Привык.
— Таких актеров не бывает, — строго ответила Женя, понимая, к чему клонится разговор. — А если у актера есть одна любимая роль, то она, будь спокойна, не надоест. Кроме того, учти: одну и ту же роль никогда не сыграешь два раза одинаково. И вообще только совершенно бездарному актеру бывает в тягость одна и та же роль.
— Ну, значит, я бездарна. Вон конфеты. Такие, говорят, даже в Москве не всегда бывают.
— Какая прелесть! — воскликнула Женя. — Ты не бездарна. Скорей всего ты выдумываешь.
— Я хотела сказать, что всю жизнь играю одну роль, только в разной обстановке. От этого не становится веселее.
Женя взглянула на встревоженное лицо подруги.
— Ты чем-то напугана? — спросила она.
— Не выдумывай.
— Даже обескуражена. У тебя такой вид.
— Это с дороги.
Поняв, что Марина не хочет сейчас говорить о себе, Женя переменила разговор.
— А помнишь, — спросила она, — нашу избушку в тайге?
— Ну как же! — откликнулась Марина. — А ты помнишь…
И разговор легко покатился по гладенькой дорожке воспоминаний от одного поворотного столба с надписью «а помнишь!» до другого.
Но этот бездумный разговор не принес ожидаемой отрады. Он еще больше растревожил Марину. Думая о прошлом вообще, Марина забывала о деталях, а Жене дороги были именно мелочи, которые только и согревают воспоминания, вдувают в них жизнь. Вот эти-то детали и доконали Марину. Женя с мелочностью сочувствующей подруги напоминала ей все, ничего не забыла.
Марина уже пожалела, что согласилась поехать в командировку, и решила скорее покончить со всеми делами и уехать домой, где не бродят назойливые тени прошлого и где можно жить спокойно.
Она провела с Женей весь следующий день, побывала в театре и с утренним поездом выехала на Бумстрой.
Приехала она вечером. В новеньком здании вокзала было немного пассажиров, ожидающих обратного поезда. Марина постояла в прокуренном помещении, всем своим видом показывая, что она не от мира сего. Она злилась на себя, но ничего не могла поделать. Ее нарядное синее пальто с серым каракулем и высокий модный берет бросались в глаза. Даже валенки не помогали хотя бы внешне слиться с окружающим.
Из буфета выбежал толстенький круглый человек в грязном брезентовом плаще, натянутом на черное полупальто. Он быстренько, маленькими глазками прощупал Марину и спросил, словно выстрелил:
— Извиняюсь. Вы будете Марина Николаевна?
