Останавливается такси. Это мой брат. С ним худой белый парень, оба в новых костюмах. Таксистская свадьба… Ни тюрбанов, ни свадебной процессии, ни барабанов, ни обрядовой встречи жениха и невесты, ни гирлянд, ни огней под свадебным шатром, ни свадебных песен. Только такси. Худой бледнолицый парень в остроносых ботинках, с модной стрижкой бобриком и с сигаретой во рту, и мой брат с белой розой в петлице. Дэйо — такой же, как всегда. Грубое лицо рабочего. Он разговаривает со своим приятелем так, будто ничего особенного не происходит. Почему я вообразил, что он должен был как-то измениться за эти три года?
Когда он со своим приятелем подходит ко мне, я смотрю ему прямо в лицо. Круглые щеки, улыбающийся рот… Слабое лицо, испуганное лицо. Хочу надеяться, что никому не взбредет когда-нибудь в голову ударить по этому лицу. Его приятель смотрит на меня, затягиваясь и щурясь от дыма, — хитрые глаза на прыщеватом худом лице.
Я чувствую, как Фрэнк весь напрягается. Подходит миловидная дама в твидовом костюме и начинает говорить — быстро и оживленно. Она создает лишний шум и, по-моему, намеренно уводит моего брата с приятелем на другой тротуар и там тоже делает много шума. Милая женщина с милым лицом, она очень кстати появилась сейчас среди этих унылых людей.
Мы входим в церковь, и милая дама сажает нас по правую сторону от прохода. Никого больше — только Фрэнка и меня; все остальные садятся слева. Безобразная церковь — такая огромная, что люди в ней кажутся букашками. Я в церкви первый раз в жизни, и она мне не нравится. Такое же чувство, как если бы меня заставляли есть говядину или свинину. Цветы, медь, затхлый запах и тело на кресте, которое напоминает мне о смерти. Я ощущаю странный привкус во рту, и к горлу подкатывает моя давняя тошнота, меня вот-вот вырвет, если я не сглотну. Я опускаю глаза, я делаю то, что и Фрэнк. Странный привкус во рту не оставляет меня. Я не смотрю на брата и его невесту, пока все не кончается. Только теперь я могу разглядеть эту девушку в белом платье, с вуалью и цветами — все в ней какое-то неестественное: лицо бледное и широкое, слишком белое, щеки подрумянены, а виски будто намазаны ваксой. Она — чужая. Как Дэйо мог позволить себе решиться на это? Это совсем не то, что ему нужно. Теперь он пропащий человек. Это написано на лицах присутствующих — на всех, кроме лица невесты.
Снаружи еще больше посвежело. Со стороны — красивая процессия, только больше похожая на похороны, чем на свадьбу. Приятная дама сажает меня и Фрэнка в автомобиль фотографа, человека с маленькими усиками, в очках с золотой оправой. Он деляга, этот фотограф, и забот у него хватает; всю дорогу говорит только о делах, пока мы быстро, я бы сказал с лихостью, несемся вперед, он говорит о работе, которую ему сегодня предстоит делать, о том, как он начинал, о своих связях в редакциях газет и тому подобное; он даже успевает, сидя за рулем, достать из кармана свою визитную карточку и, обернувшись, с улыбкой вручить ее нам.
Он подвозит нас к какому-то зданию, похожему на ресторан, и тут же хватает свою фотокамеру, забыв о нас. Здание старомодное; войдя в него, мы сразу попадаем во внутренний двор с галереями. Деревянные балки и перекладины — как на старинной английской картине. Потом нас ведут в маленький кривой зальчик — тоже с деревянными балками. Там нас снова собирают всех вместе и фотографируют — в таком зальчике все сойдет.
Какие-то женщины всплакнули. У моего брата вид усталый и ошалевший. Невеста тоже выглядит усталой. Его жена. Как быстро обделываются здесь такие дела. Как быстро губит человек свою жизнь. Фрэнк протискивается ко мне, и, когда настает время садиться за стол, он оказывается рядом. Говорят очень мало. На поминках и то больше разговаривают. Одна лишь хорошенькая официантка, очень милая и аккуратненькая в своем белом передничке на черном платье, выглядит на этой свадьбе счастливой. Она посторонний человек, но только она одна и держится здесь так, как положено на свадьбе.
Я прошу не подавать мне ничего мясного, и Фрэнк говорит, что для него — тоже. Он изо всех сил старается угодить мне сегодня. Хорошенькая официантка приносит нам форель. Кожица у рыбы подрумянилась и хрустит, но, когда я начинаю есть, оказывается, что рыба недожаренная и с тухлинкой. У меня во рту снова появляется тот же мерзкий привкус, и снова приходят мысли о смерти, медных подсвечниках, искусственных цветах.
Входит официантка — от беготни она раскраснелась и от нее пахнет потом. Она спрашивает, кто что будет пить. Она просит извинить ее за то, что забыла спросить об этом с самого начала. Никто не слышит, никто не отвечает. Она повторяет вопрос, она говорит, что на свадьбах полагается пить вино. Все по-прежнему молчат. Потом какой-то старик, не открывавший до сих пор рта и выглядевший еще более унылым, чем все остальные, вдруг улыбается и говорит: «Вы будете нашей дамой сегодня, мисс. Выбирайте сами». Он мне живо напомнил Стивена, нашего семейного шутника, слова которого все ждут, чтобы засмеяться. Все смеются, и мне начинает нравиться этот старик.
Я люблю их. Они отобрали у меня деньги, они загубили мою жизнь, они разлучают меня с братом. Но я не могу никого из них убить. О господи, покажи мне моего врага! Когда человек узнает, кто его враг, он может его убить. Но эти люди, те, что сидят здесь, они путают мне все карты. Кто из них обидел или оскорбил меня? Кто загубил мою жизнь? Кому я должен мстить, скажите? Я работал четыре года, чтобы скопить денег, работал, как осел, день и ночь. Мой брат должен был стать образованным человеком, джентльменом. Скажите мне, кого убить?
И вот Дэйо подходит ко мне. Скоро он переедет от меня к своей жене — навсегда. Он держит мою руку в своей, смотрит на меня сквозь слезы и произносит: «Я люблю тебя». Это правда — как и в тот раз, когда он плакал и повторял, что потерял веру в себя. Он говорит сейчас правду, я не сомневаюсь, но так будет до того момента, когда он покинет этот ресторан, потому что потом ему придется забыть меня. Потому что потом осуществится то, что я задумал, то, о чем никто не должен знать, — на родину, на нашу с ним родину, придет сообщение о том, что я умер. И все. С того момента я для всех перестану быть живым человеком.
У меня есть место, куда скрыться. Фрэнк отвезет меня туда, когда все это кончится. А сейчас мой брат покидает меня навсегда, и я уже забываю его лицо — я вижу только нескончаемый дождь, дом и грязь и еще знакомое поле за домом — просяные стебельки, согнувшиеся под тяжестью воды, осла и дым из кухни, отца на веранде, моего маленького больного брата в комнате на голом полу и парнишку с искаженным от крика ртом — как в «Веревке».
С. Селвон (Тринидад и Тобаго)
КОСА НА КАМЕНЬ
Перевод с английского Г. Головнева
Было утро. Рамкилавансингх (для краткости будем называть его просто Рам) изучал доски с объявлениями вдоль по Вестбоен-гроув[71], особенно внимательно читая те из них, где говорилось о сдаче внаем жилья. Время от времени он заносил в свою записную книжку какой-нибудь адрес или номер телефона, хотя почти каждый раз глаза его наталкивались на приписку в конце объявления: «К сожалению, не для цветных». Или: «Цветных просим не беспокоить!»
— Красный, белый, голубой — все цвета, но только не твой! — бормотал он слова детской считалочки, которую обычно произносят дети, играя в прятки, и вдруг на углу Вестбоен-гроув и Бредли он увидел своего земляка по фамилии Фрезер.
— У тебя такой вид, будто ты ищешь себе комнату! — приветствовал его Фрезер.
— А у тебя такой вид, будто ты знаешь, где такую комнату можно найти, — отвечал Рам.
— Ты не пробовал посмотреть пониже — на Ладброук-гроув?
— Там одни преступники живут. Нет, туда я не хочу… До тех пор по крайней мере, пока полиция не найдет того, кто убил Келсо.
— В таком случае тебе никогда не найти хорошего жилья, — заявил Фрезер.
— Ладно. Вот ты деловой человек, все знаешь. Подсказал бы мне какой-нибудь подходящий адресок, а?
Фрезер почесал затылок.
— Я и правда знаю одного домовладельца здесь недалеко, на этой улице, который сдает сейчас комнаты; он поклялся не пускать никого из Вест-Индии, однако хорошо относится к индийцам из самой Индии и плохо представляет себе, чем одни отличаются от других… Эти англичане так глупы, что готовы поверить каждому, кто объявит себя приехавшим из Индии.
— Ты полагаешь, у меня есть шансы?
— Конечно, есть. Все, что от тебя требуется, — обернуть голову тюрбаном.
— Я никогда не носил тюрбана. Родился в Тринидаде и всю жизнь был креолом. И все же… дай-ка мне адрес этого домовладельца, я зайду к нему попозже.
Фрезер дал Раму адрес, и тот, ознакомившись еще с несколькими объявлениями о сдаче внаем жилья и вконец разочаровавшись, направился по этому адресу.
