— Это правильно, — сказал Минин. — Это хорошие стихи.
Веничка потеребил меня за плечо.
— Слышишь, Вадя?..
Кагосима — Саппоро
— Чего, Веня?
— Чего-чего… Говенный ты гайдзин, вот чего.
— Почему говенный?
— Да потому… Это вот что ли и есть «печальное очарование»?
— Да нет же, Веня… Это пена, это пузыри! Людям нужен миф. Отними у них этот, они вмиг соорудят другой. Пусть уж будет этот — жалко нам, что ли?
— Но почему этот миф… почему он на территории, которую ты облюбовал?
— Потому, Веня, что продвинутому человеку нужна продвинутая мифология. В нашу постканоническую эру только подонок довольствуется примитивным мифом. Только подонок может сегодня думать, что за границей живут люди с песьими головами или что за границей каждому выдают автомобиль. Человек мало-мальски развитый, с воображением и претензией, уже не может этим довольствоваться. Ему потребна мифологема изысканная, с интеллектуальным реверансом. А куда еще приземлить такую мифологему, как не на Японские острова?
— Но почему на острова?!
— Да все потому же. Потому что дронтов уже нет, а цапли еще есть. Не о воробьях же слагать мифы, сам подумай. Будем ценить чужую продвинутость.
— Мне сложно такое ценить, Вадя…
— Тогда не будем. Это, в конце концов, ни к чему. Ведь, когда мы идем по заливному полю, то мы имеем дело не с мифом. Мы имеем дело с полевыми кобылками, с молодой зеленью, с каплями дождя…
— Опять дождя… Я не хочу дождя, Вадя. Я не поеду на твоем синкансэне. Я поеду в Петушки.
— Да зачем тебе Петушки, Веня? Поедем лучше в Тоттори!
— У тебя слишком много оговорок, Вадя. Слишком много допусков и посадок. Не смотри туда, смотри сюда. Не замечай того, замечай вот это. Не слушай других, слушай меня. Я так не могу. Мне нужно сразу все или вообще ничего. У меня такие синусоиды. Я не поеду в Тоттори, я поеду в Петушки.
— Петушков не бывает, Веня! Не бывает круглый год жасмина и птичьих голосов. А Японские острова — бывают! И печальное очарование — есть! Я его видел, я его осязал, оно реально!
— А Петушки, Вадя, Петушки сейчас тоже станут реальны! — с этими словами Веничка вытащил бутылку кубанской и сорвал с нее пробку. — Гляди, как это делается!
— Не надо, Веня! — я схватил его за руку. — Лучше убери это в холодильник! Послушай меня. Конечно, я отдаю себе отчет. Я понимаю, что мой эскапизм — это и не эскапизм вовсе, а так, дрянь какая-то, страусиная полумера, поросячий паллиатив. Но ведь я не предлагаю это всему человечеству. Я даже не предлагаю это народу моей страны. Было бы глупо предлагать такое целому народу целой страны, его сюда столько и не влезет. Я предлагаю это исключительно тебе. Одному тебе, как земляку и отморозку. Это ты понимаешь?
— …ВАШИ БИЛЕТЫ!!!
Саппоро — Тоттори
Над нами нависал Енотовидный Сфинкс.
— БИЛЕТЫ!!!
— Вот! — я протянул Сфинку удостоверение гайдзина. — Рабочая виза.
— А этот?
— Этот со мной.
— Что значит «со мной»? БИЛЕТ!!!
— Подставляй стопарик, Семеныч, — сказал Веничка. — По километражу.
— Что он говорит? — переспросил Енотовидный Сфинкс.
— Он говорит, что мы уплатим полную стоимость билетов, — перевел я. — Скажите, сколько с нас причитается.
— С вас причитаются разгадки трех коанов! Слушайте первый коан!
— Хай!
— Четыре монаха-францисканца за одну неделю миссионерской деятельности подожгли десять буддийских храмов, развалили двадцать синтоистских святилищ, засрали тридцать три сада камней, сорвали пятьдесят пять чайных церемоний, обесчестили сто сорок гейш и прочли одну католическую молитву «Патер Ностер». Вопрос: сколько взмахов кисти потребуется великому канцлеру Тоётоми Хидэёси, чтобы выпустить исторический эдикт «О запрещении христианства»?
— Не знаю, Сфинкс, — сказал я. — Мы мало медитировали над этим коаном.
— Мало?! Четыреста лет — мало?!?! Слушай мой второй коан!
— Хай.
— Из пункта А в пункт Б со скоростью тридцать узлов вышел линкор «Ямато», а навстречу ему из пункта Б в пункт А вышел крейсер «Варяг». После встречи в пункте Г команда «Варяга» открыла кингстоны и начала перемещение в пункт Д, а команда «Ямато» построилась в шеренгу по четыре и вспорола животы. Вопрос: какая из команд быстрее узрит Будду Амиду, если сечение одного кингстона эквивалентно совокупному сечению десяти животов?
— Кто ж его разберет… — пробормотал я. — В песне поется, что это должны знать белые чайки…
— Ха-ха! — вскричал Енотовидный Сфинкс. — Белые чайки! А белые вороны, получается, ничего знать не должны?! Так выходит?! Слушай мой третий коан!
— Хай…
— Президент Ельцин, принимая в Красноярске премьера Хасимото, обломал об его спину шесть веников из березы и три веника из дуба. Президент Путин, пять лет спустя принимая в Стрельне премьера Коидзуми, обломал о последнего только два дубовых веника, но зато восемь березовых. Вопрос: когда будет подписан мирный договор между двумя странами, если общая площадь березовых лесов России в сорок раз превышает совокупную площадь ее дубовых рощ?
— Я много раз отвечал на этот вопрос, Сфинкс, — сказал я. — Я устал повторять, что есть лишь один путь спасения сибирской тайги — передача спорных территорий в дар Тринидаду и Барбадосу. Это был бы жест, достойный двух великих держав. Разве не так?
— Хо-хо! — вскричал Енотовидный Сфинкс. — С такими-то мыслями в голове стремиться в Тоттори?! С такими-то мыслями, да еще и без билетов! Вылезайте немедленно оба!
Он осклабился и обнажил кривой самурайский меч.
— Видишь, Вадя, — сказал Веничка, снова берясь за бутылку. — Как ни крути, все не судьба.
— Постой! — я схватил его за руку.
— Вон с поезда! — Сфинкс со свистом махнул мечом у нас над головами.
— Одну минуту! — обратился я к Сфинксу. — А что, если мы не просто пассажиры? Что, если мы — симулякры?
Вжик!..
— Что, если мы не просто едем, а артикулируем имманентный трагизм бытия? Или, например, манифестируем актуализацию энтропийных дискурсов?
Вжик-вжик!..
— Что, если наш эскапизм нацелен туда же, куда нацелена и ваша парадигма?
Вжик-вжик-вжик!..
— Брось, Вадя, — сказал Веничка. — Я все-таки поеду в Петушки.
Он раскрутил бутылку кубанской против часовой стрелки и приставил ко рту.
Тоттори — Петушки
Когда бутылочное горлышко миновали последние остатки алкогольного водоворота, на месте Венички распласталась густая красная буква
Енотовидный Сфинкс проткнул ее мечом; она задрожала и растворилась в воздухе.
— Теперь ты!
— У меня виза! — я протянул Сфинксу удостоверение гайдзина.
Он разрубил удостоверение напополам.
— Вон отсюда!
Я нырнул под лезвие, споткнулся о серп и молот в проходе и растянулся на вагонном полу.
— НАМУ АМИДА БУЦУ!!! — заорал Сфинкс и занес надо мной катану. Двери поезда защелкали, загремели кимвалы, и в вагон стремглав влетел храбрый воин Бонъясацуро верхом на теще — а следом, тоже стремглав, влетела команда линкора «Ямато» и принялась гоняться за воином по вагону, размахивая кровавыми кишечниками. Кто-то вышиб у Сфинкса меч; Сфинкс рассвирепел, схватил меня хвостом за горло, начал душить — но вовремя подоспевшие Овцев и Цветочников огрели Сфинкса по башке один дубовым веником, а другой березовым. Я вырвался, сделал три нелепых прыжка, каркнул, расправил белые крылья — и взлетел. Вагонное стекло разбилось лишь с пятой попытки, мой клюв чуть не раскололся, зрение помутилось, но теперь и в левом моем глазу, глядящем налево, и в правом, глядящем направо, были заливные поля.
Мой полет был тяжел и неуклюж. Намокшие перья тянули вниз, по клюву били холодные капли, горизонт заволакивала серая пелена. Подо мной медленно проплывали деревни и хутора, огороды и автострады, сады камней и поля для гольфа, святилища и храмы, вишня и бамбук, мальва и жасмин… Я видел поросшие соснами холмы и голые вулканические склоны, видел биржевые индексы и мыльные пузыри, видел стагнацию и коррупцию — и снова видел нескончаемые каскады зеркальных прямоугольников, с молодой рассадой, притихшими лягушками и уснувшими кобылками. Я сбросил высоту, на бреющем полете прошел над межой, заложил вираж над косогором, прошел над пустынным шоссе, нырнул под виадук, сделал петлю, вынырнул, увидел серые блоки университетских квартир, добавил еще несколько взмахов и через раскрытую форточку влетел внутрь — туда, где мне уже становилось жестко и зябко лежать пластом на соломенной циновке в первое похмельное утро моего девятого сезона дождей.
В свое время буддийские мудрецы посвятили немало сил фундаментальной проблеме соотношения земного сансарического бытия и нирваны. Одни защищали принципиальный антагонизм двух этих сущностей. Другие утверждали, что в конечном счете сансара и нирвана тождественны друг другу. К согласию так и не пришли. Да и не придут никогда.
