Разве может все это перейти в руки де Бросса? Невероятно! Но тем не менее такая оговорка существовала. И когда Вольтеру стало ясно, что закон на стороне де Бросса, он начал потихоньку готовиться к отъезду. Вольтер решил обосноваться в Фернее. Он все там перестроил, осушил близлежащее болото, благоустроил территорию, и имение Вольтера стало одним из самых богатых в округе. Через некоторое время в Фернее появился театр. Турней остался без присмотра.
Вскоре де Бросс подал прошение в Академию наук о своем приеме. Вольтеру это было не по душе.
— Если туда войдет де Бросс, — заявил он, — Вольтер оттуда выйдет!
Этого оказалось достаточно, чтобы кандидатура де Бросса больше никогда не рассматривалась. Де Бросс же опять стал ждать смерти Вольтера — возможно, тогда ему удастся попасть в академию. Но, как мы уже знаем, ему не повезло. Вольтер пережил де Бросса на целый год. Спор между ними улаживался в течение долгого времени, даже когда оба они уже покоились в земле.
Но вернемся на время в Турней. Как нравилось Вольтеру чувствовать себя феодалом, хозяином! Там ему никто не мешал. Никто не задавал лишних вопросов. Пусть только к нему сунется этот простофиля Жан-Жак! Феодал Вольтер запросто мог приказать своим крестьянам заковать непрошеного гостя в кандалы.
Да, да! Вольтер научит этого господина, как вести себя: тот больше не захочет вмешиваться в личные дела лорда-феодала! А то Вольтер возьмет да повесит его на зубце бойницы: пусть вороны понаслаждаются его разлагающейся плотью!
В полном соответствии со своим новым феодальным чином Вольтер совершил первый въезд в поместье. В коляске небесно-голубого цвета, запряженной шестеркой прекрасных белых лошадей. Рядом с ним сидела мадам Дени. Вся в бриллиантах. Вооруженные до зубов крестьяне выстроились по обе стороны дороги. Экипаж подкатил к особняку, перед которым заранее опустили подъемный мост (как им гордился Вольтер!). Палили пушки, стреляли мортиры — все это по такому торжественному случаю было доставлено из Женевы. Сквозь этот шум еле слышны были бой барабанов и нежные звуки флейт — музыканты буквально утопали в белых клубах прозрачного дыма.
Когда Вольтер спускался по лесенке из экипажа, стайка девочек в нарядных платьицах бежала ему навстречу, чтобы поцеловать господину руку и предложить корзиночку с апельсинами. Девочки постарше, хихикая и краснея, дарили ему букеты цветов, а неуклюжие мальчишки-подростки несли мадам Дени клетки с пойманными птицами. Пожилые женщины дарили Вольтеру блюда с пирожками и головки сыра.
Местный священник произносил торжественную речь, он рассыпался в комплиментах. За этим следовал обильный праздничный обед на открытом воздухе. Угощали всех — и крестьяне поднимали тосты за здоровье своего нового хозяина.
Когда стемнело, начался прием для знатных гостей, прибывших из Женевы и близлежащих поместий. Снова закусывали, пили и танцевали. Финалом праздничного дня был спектакль.
Играли пьесу, написанную Вольтером. Это был «Танкред», шедший с таким успехом в Париже. Пьеса была посвящена мадам де Помпадур. В ней рассказывалось о храбрых рыцарях, красивых дамах, турнирах. Это был, по сути дела, лишь эпизод, заимствованный Вольтером из поэмы Ариосто[218] «Неистовый Роланд»[219]. (На сюжет пьесы Вольтера итальянский композитор Россини[220] написал одноименную оперу.) В вольтеровском театре главные роли исполняли сыновья и дочери самых знатных граждан Женевы.
Вольтер писал д'Аламберу: «Выходит, Жан-Жак решительно настроен против театра в Женеве, не так ли? Тогда сообщите ему, что я только что открыл один под самыми стенами его города».
Это на самом деле был первый женевский театр. «Не больше моей ладони», — любил говорить о нем Вольтер. Вскоре откроется второй — в Фернее. (Вольтер создал еще один — в Каруже — на территории Сардинии, приобрел театр в Шатлене, во Франции, в котором играли бродячие актеры.) Итак, пьесы Вольтера могли видеть не только женевские аристократы, но и простая публика. Казалось, он получал неописуемую радость от того, что в Женеве, этом пуританском городе, все только и говорили о театре и его пьесах. В гостиницах Женевы было полно странствующих актеров и актрис. Население города должно было либо поддаться фривольным настроениям, либо постоянно противостоять искушению.
Вполне естественно, женевский суд священников боролся с этим дьявольским наваждением. Используя свое влияние, он пытался заставить власти Сардинии и Франции закрыть театры. Кроме всего прочего, они отбирали у священников прихожан.
Несмотря на все преграды и трудности, Вольтер продолжал начатое дело.
— Я решительно намерен, — заявил он, — внести веселье в жизнь женевцев!
Отныне его пьесы сменяли одна другую на всех сценах: «Меропа», «Альзира», «Нанина», «Заира», «Магомет»… В Каруже. В Фернее. В Шатлене. И даже совсем рядом с Женевой в поместье «Восторг», где все еще действовала его аренда. Там пока не шли спектакли, но вовсю шла подготовка к ним: шились костюмы, рисовались декорации, разучивались роли.
Власти все еще медлили с решением, направленным против Вольтера. Но им помог случай: в самом сердце Женевы муж пристрелил любовника жены.
Такой ужасный блуд в стенах пуританского города? Где это видано? Жители Женевы были до глубины души возмущены этим скандальным происшествием. В результате Великолепный совет Женевы постановил, что театральные представления Вольтера столь же дурны, как и обычные театральные постановки. Все театры, включая домашние, были запрещены на женевской земле.
Рассерженный Вольтер писал своему другу д'Аржену: «Эта маленькая Кальвинистская церковь, это мерзкое охвостье, главная добродетель которой заключается в суровом существовании и ростовщичестве, приняла решение, что если существуют в этом мире рогоносцы, то причина одна: во всем виноваты пьесы Вольтера. И теперь эти невежественные проповедники заставляют своих прихожан клясться, что они никогда не будут иметь ничего общего с театром. И за всем этим явно стоит проклятый Жан-Жак. Каждые две недели он направляет письмо кальвинистским священникам, чтобы как следует накачать их, заставить выступать против моих театров».
В течение какого-то времени Вольтеру приходилось давать представления в полупустом зале. Но вскоре боязнь горожан прошла, и Вольтер вновь мог хвалиться новыми успехами. В письме к своему приятелю д'Арженталю, жившему в Париже, он писал:
«Погоди! Дай мне отдышаться! Какой триумф! Мою новую комедию «Право сеньора» посмотрели три сотни гостей. И не только из Женевы. Из Турина, Дижона, Лиона и т. д. Из Парижа приехали только герцог де Виллар, герцог и герцогиня д'Анвиль и граф д'Аркур. Но, представь себе, к нам приехал и маршал де Ришелье! Да, этот завоеватель Порта Магона, самой неприступной крепости в Европе, расположенной рядом с Гибралтаром. Я предоставил в его распоряжение Турней, а других гостей разместил в своей женевской резиденции, в «Восторге». У нас не кончаются балы и пиры. Иногда вечерами, когда у меня бывает множество графов и герцогов, я восклицаю: «Нет, это не мой дом! Такого не может быть. Здесь собрались все пэры[221] Франции!»
И вот еще новость. Я только что написал новую пьесу «Олимпия», которую мы собираемся ставить…»
Стоит ли удивляться, что Жан-Жак 17 июня 1760 года почувствовал необходимость написать Вольтеру письмо, в котором выразил все свои чувства к нему следующим образом: «Я Вас ненавижу!» Несомненно, рыдания сотрясали его, когда он, отдаваясь жгучим эмоциям, обнажался перед врагом, выставляя напоказ тайные муки своего сердца.
«Да, я Вас ненавижу, потому что Вы этого хотите сами. Я ненавижу Вас, как тот, который хотел бы больше любить Вас, если бы Вы только захотели…»
Может ли человек яснее выразить свои чувства? Могло ли такое признание оставить равнодушным даже самое холодное сердце?
И все же оно не возымело действия. Сердце Вольтера не дрогнуло.
Поток горьких признаний продолжался: «Как могу я любить Вас, когда Вы навязали мне, Вашему преданному ученику, Вашему самому восторженному почитателю, такие невыносимые мучения? Когда Вы не жалеете сил своих, чтобы разрушить Женеву, несмотря на тот приют, который она Вам предоставила…»
И сердце Вольтера отреагировало. И не жалость была в нем, оно до краев наполнилось яростью.
— Несмотря на тот приют! — закричал он.
Женева предоставила ему приют? Разве графу Фернейскому нужен приют? Или лорду Турнейскому? Неужели Вольтеру, первому королевскому камер-юнкеру, необходимо пристанище? Ему, Вольтеру, который переписывается со всеми важными людьми в Европе: с Фридрихом Великим, мадам де Помпадур, маркграфом Байрёйтским, герцогом де Шуазелем и Бог весть еще с кем — и все они почитают за честь побывать у него в гостях.
