— Еще адын таньга — и вся память вернется ко мне.
— Возьми еще, живодер треклятый. Но соврешь — я еще сюда наведаюсь. Запомнишь без всякой дури на всю жизнь, — пригрозила, небрежно кинув перед ним еще монету.
Арестант не соврал. Мокрина Ивановна нашла возле Княжьего озера стройку, окруженную сторожевыми вышками. Она якобы собирала в здешних лесах грибы-ягоды да целебные травы, но на дне корзины под тряпкой лежал трофейный цейсовский бинокль. В него и рассматривала стройку, пока не увидела среди заключенных Ромку и Василия Филимоновича.
До сумерек сновала по опушке соснового леса, изучая распорядок дня лагеря и систему охраны. Ночью попыталась подойти вплотную к проволочному заграждению напротив барака заключенных. Хотела выяснить, под напряжением ли колючая проволока, но ее учуяла сторожевая собака, и долго потом прилегающие к стройке кусты и опушку леса обшаривали лучом прожектора.
К изучению лагеря решила вернуться на рассвете. Углубилась в лес, в укромном месте соорудила из ветвей постель и легла спать. Наверное, от синего неба и от звезд, мерцающих сквозь листву, нахлынули воспоминания партизанской юности. Если бы с нею были друзья той поры, вздохнула она с тоской, этот лагерь в два счета разделали бы под орех. Полтора, пусть два десятка полупьяных и трусливых вертухаев — разве серьезная это охрана?
Если бы да кабы… Друзей юности, может, на многие сотни километров вокруг не было ни души. Многие поумирали, а кто еще не помер — тот в плену у болезней или совсем затерялся в неправедной этой жизни. Не на кого было рассчитывать. На деда Туда-и-Обратно, который Сталинград защищал, а Берлин брал, можно было надеяться, но он в философию ударился, знай, твердит через пять минут свое «заметь» да «заметь». Да и немощный он, куда ему воевать…
Только на себя да еще Ивана Филимоновича и можно было положиться. Не может он не пойти на выручку родного сына и родного брата. Военного опыта никакого, но ведь сможет строчить из «дегтяря»! Дело нехитрое — меняй вовремя диски и поливай свинцом врага. Ну и следи, чтоб ствол не раскалился.
Придется с ним отправляться в брянские леса — там припрятан ящик с автоматами ППШ и несколько «дегтярей», цинки с патронами. Есть там и гранаты, взрывчатка. Бикфордов шнур и детонаторы есть. И мины — противопехотные и противотанковые. И пистолеты ТТ, модные нынче среди бандитов. Весь вопрос в том, как доставить все сюда. Машины у Ивана Филимоновича сроду не было, а мотоцикл у Ромки без коляски. А лишние глаза в таком деле не нужны…
С раздумьями по этому поводу и навалилась на Мокрину Ивановну дрема. Она умела спать вполглаза, от малейшего шороха просыпалась и в молодости — ее в отряде даже прозвали Манькой-Встанькой, а что говорить о старости, когда сна, бывает, всю ночь напролет ни в одном глазу. И все же уснула, да так, что ей приснился племянник Ваня.
В белых одеждах. Сидел рядом на пне и молчал. Глаза у него были грустные-прегрустные, даже когда умирал, они живее были. «Откуда белые одежды?» — хотела спросить, однако на нее напала такая немота, что и слова не могла вымолвить. Ведь она его в морге своими руками обряжала в новый черный костюм, даже галстук-бабочку приладила. И вдруг — белые одежды. «Должно быть, не Ванюша это, а его многострадальная душа», — пришла догадка. И от обиды, что не могла поговорить с родной душой, проснулась.
Племянник въявь сидел на пне, но не в белых одеждах. На нем была клетчатая сорочка, джинсовая куртка и такие же брюки. Не в белых одеждах он был, а в густом осеннем тумане. И глаза у него были вполне живого человека — сверкнула в них радость, когда она проснулась. Но Мокрина Ивановна на всякий случай, мало ли что, быстренько осенила себя крестом, а потом спросила:
— Ванюша, цэ ты чи твий прызрак?
— Нет, не призрак. Собственной персоной, дорогая тетя! — и племянник поднялся, сделал несколько шагов с явным намерением обнять ее.
— Не будем обниматься да целоваться! — воскликнула она и отступила столько же шагов назад. — Да и радости целоваться с таким вторсырьем, как я, никакой. Извиняй, должна убедиться, шо цэ ты, а не вурдалака. Я обряжала тебя на тот свет собственными руками, бросила ком земли на твою домовину… Ни одна живая душа не знала, что я сюда доковыляла.
— Моя душа узнала, — усмехнулся Ванюша вполне искренне. — Похоронили меня живого, в летаргическом сне. Выбрался из могилы и вот я здесь. Не надо мне ничего рассказывать — я все знаю. Таким я стал после того света. Так что, дорогая тетя, все-таки настала пора нам обняться да расцеловаться. Спустя пятьдесят с лишним лет.
И опять племянник сделал к ней несколько новых шагов. Мокрина Ивановна нашла в себе силы остаться на месте. «А, была не была! — решилась она. — Если умереть, так в объятьях. Жаль только, перед этим Ромку и Василия Филимоновича из неволи не вызволила».
На всякий случай осенила племянника широким и твердым крестом — с Ванюшей ничего не случилось. Он шел к ней и с искренней радостью улыбался. И тогда Мокрина Ивановна бросилась навстречу, дала полную волю причитаниям и слезам. И откуда все взялось!
Когда волна чувств схлынула, Ванюша сел на прежний пень. Мокрина Ивановна пристроилась рядом, на полусгнившем куске соснового ствола. Разговор не очень получался. Как только начинала что-нибудь вспоминать, как Ванюша тут же останавливал поток ее воспоминаний одним и тем же замечанием: «Знаю». Дед Туда-и-Обратно надоел своим «заметь», а этот талдычит «знаю» да «знаю».
— Ой, забыла сказать: у тебя внук родился. Точнее внучатый племянник. Я предложила в честь тебя назвать Ваней.
— Знаю, — как бы очень извиняясь, сказал он.
— Ванюша, да что же это такое! О чем ни начну говорить, а ты в ответ: «Знаю». Нет никакой возможности побалакать! Откуда оно взялось у тебя это «знаю»?
— Будете знать, быстро состаритесь, дорогая тетя, — пошутил он.
— Куда мне еще стариться? Нашел чем пугать…
— А я не собирался вас пугать. Сейчас мы других испугаем.
С этими словами Ванюша встал и пошел к лагерю. Мокрина Ивановна, побаиваясь, что он может растаять в тумане, старалась не отставать. Закончился лес. Вышли на вершину холма — внизу клубы тумана окутывали белесой пеленой караульные вышки, стройплощадку с недостроенным дворцом, барак для заключенных.
— Не придется вам тетя, ездить в брянские леса. Идите будить Ромку и Василия Филимоновича.
— Как это — идите? А часовые на вышках? — удивилась она.
— Идите. Идите! — властным голосом произнес он.
Хотя Мокрина Ивановна и сильно сомневалась в необходимости лезть к лагерной охране на рожон, но в то же время и Ванюшу не осмелилась ослушаться. С опаской, поглядывая на вышки с пулеметами, спускалась по песчаному склону вниз.
И вдруг перед нею стало твориться несусветное: в беззвучном синем пламени горели вышки, караульное помещение. Искрила, осыпаясь, колючая проволока. Она оглянулась назад — Ванюша по-прежнему стоял на вершине холма. Потом недостроенный дворец взмыл ввысь и опустился на землю в виде скрещенных серпа и молота. Из полированного гранита. Еще раз оглянулась назад — Ванюши на холме не было. Там клубился лишь туман.
Как только подумал Иван Петрович о том, что неплохо бы из дворца Сучкарева соорудить серп и молот в качестве напоминания о простых людях, на труде которых шарашенский министр паразитировал, как непреодолимая сила оторвала его от холма. На взлете, сверху, увидел, что все-таки дворец превратился в гигантский серп и молот, причем как бы из монолитного гранита, да и еще и полированного до блеска. Тот-то радости у Сучкарева будут полные лампасы…
В следующее мгновение он уже стоял на Красной площади перед двойником, который выглядел очень расстроенным.
— Что ты себе позволяешь? — встретил двойник вопросом. — Да, ты можешь испепелить лагерную охрану, перестроить дворец в виде серпа и молота…
— Признаю ошибку: дворец надо было преобразовать в гигантский крест.
— Не ерничай, — остановил его иронично-покаянную речь двойник. — Суть не в том, что ты это сделал, а в том, что ты мог этого не делать. Ты поступил, как самый вульгарный homo sapiens, а надо было отнестись с высоты мудрости человека могущественного и процветающего, почти обожествленного. Это все равно, что неандерталец ударил дубиной по пульту запуска баллистических ракет. Присвоил права самого Создателя — карать или миловать!
— Извини, но ты же сам только что сказал о том, что я должен поступить как могущественное, даже обожествленное существо.
— Обожествленный в данном случае означает приближенный по своим качествам к Богу. Если угодно — богочеловек. Но никогда и никто не может стать равным Богу — он единственный. Уподобиться ему можно лишь в мудрости и нравственной силе.
