В тот же день Коссовски составил список лиц, имеющих доступ к секретнейшей информации в фирме Мессершмитта. Получился он довольно внушительным — сам Мессершмитт, Зандлер, Ютта Хайдте, Зейц, механик Гехорсман, Вайдеман, Пихт, Эвальд фон Регенбах и он сам — Коссовски.
Не сомневался Коссовски и в том, что точно такой же список мог составить любой сотрудник контрразведки абвера, люфтваффе, гестапо и СД. И разумеется, пристальней присмотрится к Коссовски.
Напротив фамилий условными значками Коссовски обозначил, кто из них и какую информацию мог получить и передать в Москву.
Мессершмитт отпадал сам собой. Русские не преминули бы его повесить за истребитель, который уничтожил тысячи тысяч жизней.
Зандлер? Труслив, малоопытен в таких делах, и вообще ему нет никакого смысла работать на русских весьма сомнительным методом. Гораздо проще передать им всю документацию того же «Альбатроса».
Ютта Хайдте? Умная, сообразительная девушка. Но она не может знать многого, о чем сообщают телеграммы.
Зейц? Зейц — черный рыцарь рейха…
Коссовски много прожил и видел всякое. Иногда интуитивно он угадывал жизнь и желания других. Он привык думать и делать как угодно, но не шаблонно. Шаблон — враг любого человека, тем более контрразведчика. Внутренне Зейц всегда чем-то неуловимым раздражал Коссовски. Но раздражение, настороженность в этом случае плохие союзники. Стало быть, Зейц вряд ли может быть тем самым загадочным Мартом. В противном случае он оказался бы супер-разведчиком, строя для надежности отличную крышу в Швеции и Испании…
Механик Гехорсман? Коссовски раскрыл его дело. Нет, Гехорсман не может. Правда, Зейц пытался связать его имя с пропажей радиостанции у самолета Ю-52. Но у Гехорсмана оказалось надежное алиби.
Вайдеман? С послужного списка на Коссовски глянуло широкое и волевое лицо Альберта. Отчаянный парень, твердый товарищ… Далеко же в таком случае пошел капитан Альберт Вайдеман!
Пихт? К Пихту Коссовски относился как-то двойственно. Он вообще недолюбливал баловней судьбы. Пронырлив, легкомысленно весел, смел до безрассудства, но не слишком умен. Пихт не может быть разведчиком. Ему не хватило бы терпения и логики, тон логики и последовательности, с какой работает Март, водя за нос всю контрразведку.
Регенбах? Милейший салонный Эви… В последнее время Коссовски даже сдружился с Эвальдом — с ним можно было работать, не опасаясь подвоха. Несколько раз Регенбах даже защищал Коссовски, давая самые лестные характеристики своему подчиненному. А это для начальника — редкое качество. А вдруг Эвальд — русский агент?
Но откуда тогда у него потрясающая осведомленность о деятельности Мессершмитта в далеком Аугсбурге? Что-то Коссовски не помнит, чтобы Регенбах просил какие-либо материалы, касающиеся работы над реактивными самолетами…
В дверь постучали. Коссовски машинально прикрыл газетой бумаги на столе.
Вошел Регенбах.
— Что нового, Зигфрид, сообщает пресса? — улыбнувшись, спросил Регенбах.
— Ерунду, — махнул рукой Коссовски. — Эхо, так сказать, московской битвы. Американцы пишут: «На обагренных кровью снежных полях России сделан решительный шаг к победе». Англичане выражаются еще лестней: «Мощь русских Вооруженных Сил колоссальна и может сравниться только с мужеством и искусством их командиров и солдат. Русские войска выиграли первый тур этой титанической борьбы, и весь свободолюбивый мир является их должником».
— Я не люблю газет, — зевнул Регенбах, — но любопытно, что пишут наши?
Коссовски пододвинул «Фолькишер беобахтер» с речью Геббельса.
— «Наши доблестные войска оказались раздетыми. Нельзя было учесть много мелочей, в которых нуждаются теперь германские солдаты. Немец должен отдать не только то, что у него лишнее, но и те вещи, которые ему самому нужны…»
Регенбах усмехнулся.
— Да, из мелочей складываются и победы и поражения. — И, помолчав, положил руку на плечо Коссовски. — А вас не насторожило, Зигфрид, что одна из телеграмм, посланная раньше из Брюсселя, была тоже подписана Мартом?
— Мне кажется, что Март пользовался несколькими станциями — и в Брюсселе, и в Аугсбурге, и в Лехфельде. Меня не удивит, если скоро мы перехватим его берлинскую телеграмму и тоже расшифруем.
— Да, вы правы, капитан. — Регенбах отошел к окну и долго стоял, глядя на низкое лиловое берлинское небо.
В этот момент Коссовски успел положить бумаги в стол. До конца дня оставалось немного, и Регенбах, как всегда, не даст ему больше работать.
— Я плохо еще разбираюсь в ваших делах, Зигфрид. Ужасно скучная работа. Но скажите, могут быть Перро или Март не русскими, а, скажем, немцами?
— Могут, — глядя прямо в глаза Эвальда, ответил Коссовски. — Но это особые немцы, которых нам с вами трудно понять. Московское сражение — это еще малая неудача. Большинство немцев уверены в нашей абсолютной победе. Они идут на смерть, гибнут от ужасной зимы и русских пуль, но знают — после победы получат много хорошей русской земли, леса, заводы, моря…
— Н-ну, а те ваши особые немцы?
Коссовски насторожился. Ответ может показаться Регенбаху слишком смелым. И все же, помедлив, Коссовски сказал прямо:
— Особые немцы сидят в концлагерях или расстреляны. Но кто остался, верят в другое устройство мира, более радужное, чем обещанное фюрером, и они будут работать на русских…
* * *
У Эриха Хайдте уже давно зажила нога, но на людях он ходил, по совету Перро, тяжело опираясь на трость. По мере того как все глубже и глубже уходил его лес, он ускорял шаги. В том месте, где автострада описывала дугу, была пивная «Добрый уют», на опушке рос старый дуб. Если тщательно обследовать потрескавшуюся, пепельно-серую кору, то опытный глаз заметил бы крохотную шляпку ржавого гвоздя. Стоит потянуть ее ногтем, и одна из коринок отделится от ствола, открыв дупло.
Лес посветлел. Скоро будет опушка. Эрих огляделся и пошел медленней. По автостраде с шумом проносились машины, но здесь было тихо. Тяжелый, нагретый солнцем лес, приглаженный и вычищенный от листьев служителями, безмолвствовал. Эрих опустил руку в дупло и извлек маленькую пластмассовую коробочку, обклеенную красной липучей лентой. Между концами ленты оставался зазор. Эрих приложил спичку. Зазор скрылся. Значит, никто посторонний коробку не брал. Он натянул резиновые перчатки, которыми пользовался, проявляя снимки, и снял крышку. Записка была предельно краткой: «Сообщите Перро для Центра: испытание в июле прошло неудачно, новое испытание назначено на 11 августа. Для меня не позднее десятого достаньте тепловую мину[5] или с часовым механизмом. Оставьте здесь же. Март».
«Придется ехать к Перро», — подумал Эрих.
С тех пор как Эрих приехал в Лехфельд, с Перро он встречался дважды. В первый раз передал пленки с заснятыми боевыми самолетами люфтваффе. В другой — большое зашифрованное письмо от Марта.
«Все-таки интересно было бы встретить Марта. Кто он такой? Как выглядит?» — подумал Эрих.
В ту же ночь он выехал на последнем поезде в Берлин.
* * *
В пять часов утра 11 августа 1942 года инженеры и техники стали готовить к полету новый «Альбатрос».
Па этот раз самолет испытывался в Рехлине — на имперском аэродроме. Мессершмитту не терпелось показать самолет высшим чинам люфтваффе, чтобы заручиться поддержкой и получить кредит на продолжение работ над своим реактивным чудом.
В шесть должны приехать Вайдеман и его дублер Франке. Было семь, но пилотов не было.
Зандлер, руководивший полетом, мял в пальцах сигареты, ходил из угла в угол по застекленной диспетчерской, уставленной полевыми приемниками, микрофонами, пультами сигнализации. То и дело он останавливался у окна, надеясь увидеть «оппель» Вайдемана. «Неужели придется откладывать полет? А может, он у врача?»
Перед вылетом летчики проходили медицинское обследование и допускались к испытаниям только с разрешения главного врача имперского аэродрома.
Зандлер позвонил в санитарную часть.
— Да, у нас, — ответил врач.
— Почему задерживаете?
— У Вайдемана повышенное давление…
— Видимо, парень волнуется, и, естественно, у него повысилось давление, — проговорил Зандлер как можно более спокойно — он хотел, чтобы сегодня испытывал «Альбатрос» Вайдеман, а не второй пилот Франке. Он постарался уговорить врача, чтобы тот дал летчику-испытателю «добро» на вылет.
Но врач заупрямился:
— Сейчас мы снимаем кардиограмму, хотя Вайдемана я все равно не допущу к работе.
— Тогда мы рискуем сорвать испытания в присутствии столь высоких наблюдателей! — взорвался Зандлер.
— Почему же! Пилот Франке здоров и скоро будет у вас. Вы же отлично знаете порядки, утвержденные рейхсмаршалом.
