На следующий день я поехала к родным в Сибату и узнала, что Тэйсин-сан лежит в больнице с двусторонней пневмонией. Болел он очень тяжело, но сейчас, как пишет мама, уже почти поправился и снова служит в храме, окруженный любовью и заботой прихожан.
Вообще, в Сибате столько всего произошло, что в письме не напишешь. Самое главное, в день Нового года мама обнаружила ту самую урну с прахом в комнате Тэйсина и была крайне рассержена. Тэйсин-сан, когда я приходила его навещать, очень нервничал из-за того случая и сказал, что боится держать урну в храме. Чтобы его успокоить, я забрала урну в Токио и держу в своей комнате на полке за календарем. Моя подруга ничего пока не знает, а я боюсь ей сказать и чувствую себя виноватой. Так или иначе, пока мы не нашли родственников погибшей девушки, прах придется хранить.
Пока я очень занята в ателье, но через некоторое время должен наступить небольшой перерыв в заказах, и тогда в одно из воскресений, если, конечно, у Вас найдется время, мы могли бы снова встретиться. Тогда я расскажу все новости подробнее.
С наилучшими пожеланиями, Мисако Имаи 23 февраля 1966 г., Токио»
Мисако поставила подпись и задумалась. Почему «Имаи»? Может быть, тот ужасный адвокат прав и пора вернуть старую фамилию? Собственная неуверенность раздражала. Нет уж, пускай пока останется так, как есть, иначе Кэнсё совсем запутается. С другой стороны, имеет ли она вообще право подписываться фамилией семьи, из списков которой уже вычеркнута? По телу прошла нервная дрожь. Так трудно, когда больше не знаешь, кто ты… От долгой работы и тяжелых мыслей накопилась усталость. Хватит на сегодня, письмо Тэйсину можно написать и после… Мисако отложила перо и потянулась. Наступала ночь, где-то в городе звонил храмовый колокол, но голос его был едва слышен, теряясь в многоэтажных лабиринтах городских джунглей.
«Здравствуйте, Мисако-сан!
Спасибо Вам за теплое письмо. У нас в Камакуре сливы тоже пытаются цвести, и я часто с удовольствием вспоминаю ту чайную церемонию. Очень хотелось бы ее повторить.
Мне не терпится с Вами снова увидеться, тем более раз Вы так беспокоитесь из-за урны. В следующее воскресенье я буду в Иокогаме на выставке керамики, где будут представлены работы моего друга. Если у Вас получится приехать и встретиться со мной, возьмите урну с собой. Пусть пока хранится в моем храме, это снимет тяжесть с Вашей души. Когда обстоятельства изменятся, я верну ее в храм Сибаты.
Прилагаю к письму приглашение на выставку.
Обязательно возьмите урну с собой. С нетерпением жду встречи.
Ваш преданный друг Кэнсё»
Сатико уехала по делам, и Мисако смогла собраться в Иокогаму, избежав ненужных объяснений. Она завернула урну в фиолетовый шелковый платок и положила в белый пакет с рекламой ателье «Сати».
День выдался ясный и холодный. Поездка прошла без происшествий. В серых свободных брюках и свитере с высоким воротом, купленных по настоянию подруги, Мисако выглядела великолепно. По адресу, указанному в приглашении, она нашла в Иокогаме огромный магазин, торговавший дорогой керамикой, в основном принадлежностями для чайной церемонии. Когда Кэнсё увидел Мисако, лицо его расцвело улыбкой. Усевшись на татами в комнате для чаепития, они тут же принялись говорить о том, что их интересовало больше всего.
— Я беседовал с настоятелем, место для урны уже приготовлено, — начал монах. — Когда придет время, я берусь лично доставить ее в храм Сибаты.
Мисако передала ему пакет.
— Может статься, — вздохнула она, — что это время никогда не придет. Иногда я думаю, что мать права и дедушке не стоило ничего затевать.
— Он не виноват, Мисако-сан. Все начала сама девушка, когда бросилась в пруд. Ваш дедушка лишь разделил ее карму.
— А что, если мы так и не узнаем ее имени? Как быть тогда с прахом?
Кэнсё попытался слегка вздернуть плечи, копируя ее жест. Он и не подозревал, что Мисако сама переняла его у таинственной подруги.
— Тогда пусть решение принимает Тэйсин-сан. Возможно, он все-таки захочет держать ее в своем храме.
— А что скажет мама?
— Уверяю вас, — усмехнулся монах, — наступит время, когда Тэйсин-сан уже не будет нуждаться ни в чьих советах.
— Уверяю вас, — передразнила Мисако, — чтобы получить совет моей мамы, вовсе не обязательно в нем нуждаться.
— Хорошо бы с ней посоветоваться по поводу того, когда лучше звонить ее дочери. Утром, вечером, в офисе — я все время боюсь вас потревожить.
— Хай, у меня те же проблемы, — рассмеялась она. — Давайте договоримся звонить друг другу в любое время. Если кто-то не сможет говорить, перезвонит позже.
— А как насчет этого? — Кэнсё приставил «рожки» к голове, как всегда, вызвав ее смех. — Работает?
— Да, но не всегда. Бывает, чувствую, а иногда просто работаю как автомат и ничего не замечаю.
Монах постучал согнутым пальцем по бритому виску.
— Сложная штука мозг. Для него учебник не напишешь, тут дело индивидуальное.
— Мисако-сан, я ведь уже говорил, что не слишком разбираюсь во всем этом. Так, читал кое-что или слышал краем уха.
— Тогда, по крайней мере, научите меня настоящей медитации, без глупых игр.
— Хорошо, смотрите. — Он сел на колени, подоткнув полы кимоно. — Сначала сядьте вот так, очень прямо. Сложите руки на коленях, слегка соприкасаясь большими пальцами. Голову опустите, глаза закройте или немного прикройте, как хотите, и думайте только о дыхании. Начинайте считать: один, два, три… Если собьетесь, считайте снова. Это поможет вам успокоиться и очистить разум.
— Вы именно так вызывали меня в тот раз в саду?
— Уже не помню, — пожал он плечами. — Вы слишком спешите перейти на следующий уровень.
— Хорошо, я попробую. Буду практиковаться каждый день после обеда, начиная с завтрашнего дня. По крайней мере, вреда от этого не будет.
— Только польза, — улыбнулся Кэнсё. — Если достигнем совершенства, можно сэкономить на телефонных звонках.
Перед тем как идти на станцию, Кэнсё зашел в лавку и купил черную нейлоновую сумку — не ехать же в Камакуру с белым пакетом из ателье «Сати».
В мастерскую поступали все новые заказы. Работа кипела, и обед приходилось заказывать с доставкой в офис. Домой Мисако возвращалась совершенно разбитой и, приняв ванну, сразу валилась в постель.
Все сотрудники Сатико работали с увлечением и не возражали против сверхурочных часов. Мисако была предана хозяйке не меньше, чем другие, однако красивая одежда никогда не была ее страстью. При виде новых изысканных моделей ее сердце билось так же ровно, как и раньше, хотя в ателье никто об этом не подозревал. Наряды для нее обычно выбирала Сатико, постепенно превращая провинциальную подружку в настоящую токийскую даму. Таким образом, в том, что касалось работы, Мисако была, по существу, очередным ее творением. Фактически Мисако жила двойной жизнью.
Собой она могла побыть, лишь вернувшись в спальню, дверь которой как бы служила границей между двумя мирами, если не считать того, что Коко и Клео постепенно привыкали к новой жилице и даже спали у нее в ногах. В своих снах Мисако часто оказывалась в саду Сибаты, вновь и вновь переживая то детское видение, однако теперь с позиции спокойного наблюдателя, имея возможность сосредоточиться на деталях. Утром, проснувшись, она еще несколько минут лежала в постели, пытаясь вспомнить сон, но потом, когда, уже одетая, открывала дверь и выходила в коридор, снова была деловой женщиной, у которой нет времени на разные глупости.
Тэйсин не верил своим глазам. Он бережно, словно стеклянное, взял письмо в руки, отнес в комнату, где стоял погребальный алтарь семьи Танака, и положил рядом с фотографией Учителя. Зажег курительные палочки, поклонился, прочел молитву и ушел, предвкушая счастливую минуту, когда вечером вскроет драгоценный конверт.
За исключением новогодних поздравлений, Тэйсин чрезвычайно редко получал письма, да и те в основном касались дел храма. Начавшийся год не был похож на другие. Письмо было уже вторым — первое, коротенькую записку, прислал Кэнсё, который желал ему скорейшего выздоровления. Тэйсин бережно хранил ее, но письмо от Мисако было настоящим сокровищем. Монах ни разу в жизни не получал таких роскошных конвертов из рисовой бумаги, адресованных лично ему изящным каллиграфическим почерком.
В тот день он вместе с Конэном совершал поминальный обряд по случаю седьмой годовщины смерти богатого крестьянина. Потом предлагалось обильное угощение, и Тэйсин был рад полакомиться изысканными блюдами — его знаменитый аппетит, поутихший было за время болезни, понемногу начал возвращаться. Для монахов приготовили почетное место у парадной ниши, все собравшиеся сидели на шелковых подушках перед лаковыми подносами, уставленными разнообразными яствами. После нескольких речей хозяйка дома, передвигаясь на коленях, стала подливать гостям напитки.
