Ульман и фрау Йохум нервно переглянулись. Потом Ульман мрачно кивнул, давая согласие. И вот тогда я узнала.
Фрау Йохум взяла меня за руку.
«Ваш муж повесился в камере несколько дней назад», — тихо произнесла она.
Не могу сказать, чтобы эта новость оглушила меня. Наоборот, она была исполнена трагического смысла. Юрген был, в лучшем случае, слабым человеком, и вряд ли он смог пережить ужасы изоляции в тюрьме Штази. Но хотя меня и не накрыло вселенской печалью, я все равно испытывала глубокое отчаяние — потому что знала, что теперь, когда отца нет в живых, а мать выдворена из страны, Йоханнес остался на попечении государства, и его могла усыновить любая семья.
«Это из-за смерти Юргена меня выгнали из ГДР?» — спросила я.
«Юрген никогда на нас не работал, — сказал Ульман, — хотя он действительно встречался с некоторыми нашими людьми в Восточном Берлине. Откровенно говоря, мы не считали его психологически устойчивым и надежным, чтобы использовать в целях разведки. Но нам известно о ложных обвинениях, которые он выдвинул против вас…»
«Откуда вам это известно?»
«У нас есть свои источники информации в структурах Штази. По сути, в Штази знали, что вы не имеете к нам никакого отношения. Но они использовали вас в качестве инструмента давления на Юргена. Точно так же, как использовали вашего сына как средство давления на вас».
В какой-то момент меня осенила безумная догадка: а не могло быть так, что полковник Штенхаммер и есть их «крот» в Штази? Могло быть так, что он допрашивал и меня, и Юргена, а потом тайно докладывал об этом Ульману? Хоть я никогда не любила Юргена, а он меня, его смерть… то, что он выбрал эту страшную смерть как выход из того кошмара, в который вовлек всех нас… о господи, я была так зла на Юргена за то, что он разрушил нашу жизнь, и в то же время мне было ужасно грустно от того, что его больше нет. Этот безумно талантливый, блистательный, сложный, саморазрушительный, сумасшедший и такой несчастный человек… к тому же оказавшийся отцом моего сына. Сына, которого меня лишили. Сына, который теперь станет ребенком других родителей. И ему будут говорить, что это его настоящие мама и папа, а о моем существовании он никогда не узнает. Мой сын… я потеряла его навсегда.
Я опустила голову, чувствуя, что глаза наполняются слезами. Фрау Йохум крепче сжала мою руку:
«Я понимаю, насколько вам тяжело. Поэтому и хотела подождать до утра…»
«Вы помогли мне выбраться, — сказала я. — Теперь вы должны помочь выбраться моему сыну».
И снова беспокойный взгляд, которым обменялись Ульман и фрау Йохум.
«Мы все это обсудим завтра, Петра», — еще раз сказала мне фрау Йохум.
«Другими словами, это безнадежно», — сникла я.
«Мы изучим все возможности, — подбодрил Ульман. — Это я вам гарантирую».
«Я никогда не верну его, да?» — не унималась я.
Еще один нервный взгляд.
«Мы будем стараться, Петра, — заверил меня Ульман. — Но мы должны учитывать реальность. А она заключается в том, что эти люди играют совсем по другим правилам».
Они привезли меня к жилому дому в западном квартале города. Фрау Йохум была права. Квартира, куда мы вошли, по тем стандартам, к которым я привыкла, была просто роскошной. Меня встретила женщина, фрау Людвиг. Ей было лет сорок пять, и она сообщила, что будет ухаживать за мной все это время. Фрау Йохум передала меня на ее попечение и сказала, что после медицинского осмотра, который назначен для меня на утро, они приедут с герром Ульманом и мы обо всем поговорим.
Как только она ушла, фрау Людвиг сказала, что в предстоящие недели я могу во всем на нее рассчитывать, а сейчас мне, наверное, надо принять душ и хорошенько выспаться. В гостиной стояли диван, удобное кресло для отдыха и телевизор — все современное, как в гостиничном номере люкс, каким я его представляла. В спальне была массивная кровать, застеленная красивым бельем, с мягкими подушками.
Фрау Людвиг приготовила мне ванну, и я почти час отмокала в теплой воде с ароматными солями. После ванны меня ожидала свежая пижама. Когда я оделась, она настояла на том, чтобы снять с меня мерку — нужно было заказать новую одежду, поскольку мой костюм, помимо того что стал мне не по размеру, был у меня теперь единственным. Она пожелала мне спокойной ночи, и я забралась в постель, но долго не могла сомкнуть глаз. Мне была непривычна вся эта роскошь. Последние три недели изоляции и лишений настолько подкосили меня, что трудно было вот так сразу принять столь резкую перемену. Но причиной бессонницы было не только это. Я испытывала глубокую грусть и странное чувство вины из-за смерти Юргена, которое обострялось сознанием того, что Йоханнес потерян для меня навсегда. Уставившись в потолок, я все копалась в своих мыслях, пытаясь разгадать причину моего столь внезапного освобождения и представить, смогу ли я жить без сына… хотя думать об этом было больно и страшно.
Но сон все-таки сковал меня. Когда я проснулась, было уже за полдень, и фрау Людвиг принесла мне две пары джинсов — настоящие «Левис», — вельветовую юбку, очень красивое двубортное пальто темно-синего цвета в стиле «милитари» и несколько комплектов нижнего белья. Я помню все это в таких подробностях не потому, что меня сразило качество одежды и щедрость моих благодетелей, просто я опять была в недоумении, с чего вдруг на меня пролился этот золотой дождь.
После завтрака меня повели через просторный внутренний двор с потрясающе красивым садом в медицинский центр, где меня осмотрел очень серьезный, но добрый доктор. Он сказал, что теперь уже поблекшие красные рубцы на моем теле, которые я заметила после «фотосессии», на самом деле были ожогами от радиации и я не первая, кто возвращается из тюрьмы Штази с такими отметинами.
«Но зачем они подвергли меня облучению?»
После некоторых колебаний он сказал:
«Мы полагаем, что они используют радиацию как средство маркировки некоторых диссидентов, чтобы впоследствии можно было отслеживать их передвижения».
«Или чтобы сделать их неизлечимо больными».
«Возможно, — сказал доктор. — Но все зависит от дозы облучения, которую вы получили».
«Если она вызвала такие ожоги…»
«Да, это действительно вызывает беспокойство. Но долгосрочные последствия для вашего здоровья — если они, конечно, будут — проявятся лишь через много лет. И существует большая вероятность того, что все обойдется».
«Ну да, если только я не загнусь после того, что они сделали со мной».
«К сожалению, этого нельзя исключить. Но физические травмы в виде рубцов полностью исчезнут в течение нескольких недель».
После обеда у меня состоялась беседа с герром Ульманом и фрау Йохум. Я узнала, что причина, по которой они хотели «вызволить» меня из ГДР, обменяв на двух гэдээровских шпионов, которых много месяцев держали в западно-германской тюрьме, была двоякой. Меня допрашивал полковник Штенхаммер — субъект, который особенно интересовал эту пару. А власти ГДР выбрали меня как потенциальную разменную монету, поскольку были уверены в моей невиновности, ведь мне нечем было делиться с вражескими агентами.
«Нам необходимо подробно расспросить вас о Штенхаммере, — сказала фрау Йохум, — так какой был главным следователем по делам многих диссидентов, и вы первая из числа его „подопечных“, кого нам удалось вытащить оттуда. Так что, если вы согласны…»
«Конечно», — сказала я, понимая, что взамен могу рассчитывать на ответную услугу. Мои надежды на воссоединение с сыном теперь были связаны только с фрау Йохум и герром Ульманом.
«Есть еще кое-что, о чем вам необходимо знать, — сообщил Ульман. — И мы обязаны задать вам этот вопрос. В вашем окружении в Пренцлауэр-Берге был информатор Штази. Она причинила немало вреда вам и Юргену, поскольку докладывала обо всех ваших разговорах. Вы доверяли этой женщине, она была вашей ближайшей подругой…»
Как только прозвучало слово она, меня охватила нервная дрожь. Озноб сменился недоверием. Нет, это не могла быть она. Нет, она никогда бы не поступила так со мной.
«Ваша подруга Юдит Фляйшман уже давно служит информатором Штази. На основании тех сведений, что мы получаем из нашего источника в этой организации, она передавала своим хозяевам все, что вы ей говорили».
У меня было такое чувство, будто я ступила в пустую шахту лифта и теперь лечу вниз с головокружительной высоты. Фрау Йохум заметила мое состояние и, обняв меня за плечи, сказала:
«Я понимаю, что вы сейчас испытываете. Но вы должны помнить: чем подробнее вы расскажете нам о том, что она вам говорила, тем активнее будут наши переговоры о возвращении вам сына».
«Он ведь сейчас в семье из Штази, да?» — спросила я.
Я заметила, как фрау Йохум и герр Ульман уже в который раз обменялись смущенными взглядами.
