Они не находили слов, да и какие слова могли выразить то, что говорили их сердца. Наконец он, преодолев какой-то барьер волнения, спросил:
- Как ты, какими судьбами?..
- Я приехала учиться. Москва была моей мечтой.
- А как твои - мама, Фиделио, Педро?
- О, мы все переживали за вас, - она осеклась, заулыбалась и смущенно поправилась: - за тебя. Я даже плакала, я думала, что не переживу, весь свет померк для меня. Я ни с кем не хотела разговаривать, никого видеть не хотела. Я боялась, что янки не выпустят тебя живым. Педро и его друзья успокаивали. О твоем похищении писали газеты. Потом, когда я узнала, что ты в Германии, у меня отлегло от сердца, появилась надежда.
В ответ ему хотелось сказать ей много нежных, ласковых слов, сказать о том, что образ ее он бережно хранил в своем сердце, что в мыслях он ни на час не расставался с ней, сказать, как горяча его любовь, поздняя - первая и последняя. Но что-то стесняло его и сдерживало, какой-то нравственный тормоз не давал воли чувству и словам, и он лишь стеснительно сказал:
- А я тебя несколько раз во сне видел. И всякий раз ты была какая-то не такая.
- Какая же? - Восторженная счастливая улыбка не сходила с ее пылающего лица, а голос, мягкий и чистый, звучал, как серебряный колокольчик.
- Трудно передать. Но не похожая на себя.
- Значит, это была не я, - тоном шаловливого ребенка оказала Кэт.
Он смотрел на нее с блаженным умиротворением, изучающе и проникновенно, словно хотел вспомнит ту, что снилась, и сравнить. Тающий взгляд его мягко и неторопливо скользил по ее темным до блеска волосам, по взволнованно-цветущему лицу, осененному искрами ослепительных глаз, по маленькой юной груди, по тонким смуглым рукам, совершенно спокойным, тихим, будто взволнованность не коснулась их совершенно. Перед ним была все та же прежняя Кэт, и в то же время он ловил себя на мысли, что она за это не так уж и продолжительное время заметно изменилась. Что-то новое, незнакомое, неуловимое, неопределенное находил в ее чертах. Сквозь пылкий восторг, целомудрие и непосредственность просматривался установившийся, дельный, глубокий характер не девчонки, а женщины. "Сюрприз, приятный сюрприз", - мысленно произнес он, вспомнив Ивана Слугарева, и вдруг спросил:
- Как ты оказалась здесь, в гостинице? Ты где разделась?
- У себя в номере. На этом этаже. Мы с тобой соседи, нас разделяет коридор, и окно моей комнаты выходит не на запад, как твои окна, а на восток. Это твой друг Иван снял мне комнату на два дня. А вообще-то я живу в общежитии.
- Сюрприз, - вслух повторил он и протянул ей свою руку. И в тот же миг в ответ она сделала встречный жест, и горячая узкая рука покорно и уютно улеглась в его ладони и ударила приятным током, разрушив какую-то невидимую нравственную преграду. Его охватило нечто похожее на озноб и придало решимости. Он лихорадочно наклонился над разделявшим их журнальным столиком и стал с упоением целовать ее пальцы Горячая блаженная волна охватила ее, и Кэт прильнула губами к его склоненной голове.
1
Генерал Бойченков Дмитрий Иванович сидел на своей подмосковной даче в Старой Рузе и читал "Черную книгу" Эдмона Дюкана. Это был перевод с испанского, сделанный по спецзаказу и изданный в полсотне экземпляров с грифом "секретно". Из рассказа Макса Веземана Бойченков знал, при каких обстоятельствах погиб Эдмон Дюкан, и что причиной жестокой расправы с ним была вот эта самая "Черная книга". В ней речь шла о мировом сионизме, стремительно идущим к своей стратегической цели, точнее - к заветной мечте - мировому господству, которое должно наступить в 2000 году. Книга была насыщена обилием фактического материала, убедительным авторским анализом, изложенным четким слогом опытного публициста-профессионала. Ее автор как журналист много путешествовал, можно сказать, объездил весь мир, встречался и беседовал с разными людьми, среди которых были политические и государственные деятели, представители науки и культуры. В их числе были воинствующие сионисты и просто евреи, если и не осуждающие национальный экстремизм, то и не разделяющие эгоизм и высокомерие своих соплеменников. Случались и доверительные беседы, в которых в пылу откровенности либо самоуверенной спеси говорилось то, что не предназначалось для слуха непосвященных гоев, то есть неевреев, которых "божьи избранники" считают людьми низшего сорта и даже вообще не считают за людей. "Двуногий скот", - именно так назвал человечество один лауреат Нобелевской премии, с которым Дюкан беседовал на палубе океанского лайнера у берегов Новой Зеландии.
Эдмон Дюкан утверждал, что евреи - это не нация, а всемирная организация, управляемая из единого центра, штаб-квартира которого находится вовсе не в Израиле, а с некоторых пор даже не в Европе, а в Соединенных Штатах Америки, стране, представляющей финансово-экономический, политический и военный бастион сионизма. И этот спрут, располагающий не одним триллионом долларов, правит миром через своих хорошо оплачиваемых ставленников, продажных партийных боссов, из которых делают президентов, премьеров, министров и их многочисленную челядь. Крупнейшие капиталистические государства мира, прежде всего Европы, обе Америки, включая Канаду, а также Австралия, и даже Индия, Турция и Греция - это вотчины сионистов. Там не только экономика и финансы, но и культура, идеология, духовная жизнь общества находится под неустанным контролем сионистов. Владея всеми средствами массовой информации, монополизировав кино, телевидение, издательства, они навязывают общественности свою стряпню, оболванивают народ, растлевают души людей, прежде всего молодежи, превращают человека в бездуховное существо с примитивными полуживотными интересами.
Когда ты владеешь газетой или телекамерой, совсем нетрудно черное выдать за белое и наоборот. И выдают без зазрения совести уродство за прекрасное, бездарного шарлатана за гения. "Шедевры" такого "гения" щедро оплачиваются, в деньгах у них нет недостатка - так создается мировая известность и слава. Дюкан вспомнил своих соотечественников Сезана и Сислея и позднейших Сальвадора Дали и Марка Шагала, чья бездарность возмущала разум и раздражала своей бесстыжей наготой и пошлостью. Подобных Шагалу "гениев" сионисты расплодили по всему миру, чтобы подменить ими подлинную красоту, убить и унизить настоящее национальное искусство. А тех наивных и отчаянных патриотов, которые посмели воскликнуть: "А король то голый!", подвергали жестокой травле, издевательской насмешке и обрекали на забвение. Вершить такое не составляло особого труда, имея в руках ядовитую, лживую прессу и иные средства оболванивания и растления. Дружно, по единой команде, своих они венчали лаврами, чужих казнили, предавали анафеме, пропечатав на них страшное, веками испытанное клеймо - "антисемит".
Дюкан анализировал руководство коммунистических, социалистических и прочих "левых" "демократических" партий и приходил к заключению, что большинство из них состоит из явных или тайных сионистов - евреев, либо женатых на еврейках. "Институту жен" в книге Дюкана была посвящена отдельная глава. На нее Дмитрий Иванович Бойченков обратил особое внимание.
Особенно много примеров сионизации общественной жизни и культуры Дюкан брал из французской действительности. Он рассказывал, как дико и цинично травила сионистская пресса национального героя Франции генерала де Голля. Он приводил иногда без всяких комментариев общеизвестные факты - например, что сенат США почти полностью состоит из евреев, что свыше восьмидесяти процентов американской и "западной" прессы контролируется сионистами.
Дойдя до того места, где Дюкан утверждал, что из великих держав лишь СССР, Китай и Япония не подвержены тлетворному воздействию сионистов, генерал Бойченков положил книгу на круглый столик и задумался. Что касается Китая и Японии, - размышлял про себя Дмитрий Иванович, то, вероятно, Дюкан прав: у народов этих стран глубоко развито чувство национальной гордости, бережное, ревностное отношение к традициям, то есть все то, что принято называть патриотизмом. В отношении же нашей страны французский публицист определенно заблуждается. Так называемый еврейский вопрос, а следовательно и непременно сионизм, с давних пор удушающим смрадом висел над Россией. Еще в 1909 г. А. И. Куприн писал Батюшкову: "Все мы, лучшие люди России (себя к ним причисляю в самом хвосте), давно уже бежим под хлыстом еврейского галдежа, еврейской истеричности, еврейской повышенной чувствительности, еврейской страсти господствовать, еврейской многовековой спайки, которая делает этот "избранный" народ столь же страшным и сильным, как стая оводов, способных убить в болоте лошадь. Ужасно то, что все мы сознаем это, но в сто раз ужаснее то, что мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на ушко, а вслух сказать никогда не решимся. Можно печатно, иносказательно обругать царя и даже Бога, но попробуй-ка еврея - ого-го! Какой вопль и визг поднимется среди этих фармацевтов, зубных врачей, адвокатов, докторов и особенно громко среди русских писателей, ибо, как сказал один очень недурной беллетрист - Куприн, каждый еврей родится на свет божий с предначерченной миссией быть русским писателем".
