Храм Уммодзи 0.4 км →
Будто и не дожидаясь моей команды, сработали оба тормоза. Шины чиркнули по асфальту, меня занесло, накренило, потом выровняло – и неспешно вкатило в узкое боковое ответвление, посыпанное гравием.
Ехать по гравию было неудобно, и метров через пятьдесят я спешился. Дорога шла между деревьями, на гравии лежали первые упавшие листья. Среди дубовых, кленовых и буковых попадались маленькие желтые веерочки с дерева гинкго. Их становилось все больше, вскоре я уже шел по сплошному ковру из пожелтевших утиных лапок – и наконец увидел само дерево. Оно стояло на отдельной поляне, полностью облетевшее, и специально прибитая к нему табличка удостоверяла посредством слоговой азбуки, что данное растение – действительно гинкго, а не какая-нибудь там дзельква или криптомерия. Симметричные голые ветви были смиренно воздеты к небу, точно просили снега. В десяти шагах от дерева, на краю поляны, застыло каменное изваяние бодхисаттвы Каннон, молитвенно сложившее ладони. Оно сочувствовало дереву.
Подойдя к изваянию поближе, я заметил перила деревянной лестницы, ведущей вниз. Подхватил велосипед за раму, стал спускаться. Внизу, сквозь рыжую листву кленов, виднелась бурая черепица на изогнутых карнизах.
Лестница завершилась воротами из двух столбов с массивной тростниковой крышей. На правом столбе я еще раз прочитал название храма, а на левом – название школы, к которой храм принадлежал: «Риндзай-сю».
Это было не очень типично. Мои праздные разъезды по окрестностям чаще всего приводили меня к амидаистским храмам школы Дзёдо. Обычно я натыкался там на аляповатую статую Будды Амиды, обложенную мешками с рисом, хурмой и яблоками, – местные крестьяне волокли все это добро в храм, чтобы повелитель Чистой Земли в роковой час про них не забыл. Не менее популярными были храмы школы Сото – тоже дзэн, но другого пошиба – часто маленькие и безликие, зато многочисленные. Другие школы – Сингон, Тэндай, Нитирэн – мой дилетантский взгляд различал только по надписям на столбах. Дзэнские храмы школы Риндзай отчего-то встречались редко, и это было досадно. Именно к этой школе японского буддизма я питал особую слабость.
Передо мной лежал храмовый двор. Земляной, чисто выметенный, уютный. Не очень большой. Скромный колокол под навесом, неизменный дракончик со струйкой воды, крохотное синтоистское святилище для ублажения местных богов. Каменные фонарики. Шесть облупленных статуй бодхисаттвы Дзидзо на длинном постаменте. Посередине – облетевшее дерево непонятной породы. Под деревом –собачья конура и камень с рельефно выбитыми иероглифами:
Злая собака
Камень порос мхом и выглядел заслуженно. Судя по нему, злой собаке шел не первый десяток лет, а то и не первая сотня. Установить это наверняка было трудно: цепь, прикрепленная к конуре одним концом, другим концом лежала на земле и скучала. Конура же со всей очевидностью была пуста.
Я обошел дерево и приблизился к храму. Под его широкой крышей тянулись вырезанные из дерева цветы и птицы, драконы и тигры. Мощные столбы были покрыты благородными трещинами. Над входом висел медный гонг с длинной веревкой. На огороженную перилами галерею, как и полагается, вела широкая лестница. А по обе стороны от лестницы росли два кактуса.
Я не поверил своим глазам. Я видел много разной флоры на храмовых дворах. Видел катальпу и павлонию, фермиану и леспедецу, османтус и бересклет. Был знаком со священным деревом сакаки. Хорошо представлял, как пуэрария обвивает глицинию. Знал латинские названия багряника и мушмулы. Встречал любые растения – но только не кактусы. Здесь же перед моим взором красовались две внушительных размеров опунции, посаженные в кадки. Колючие зеленые лепехи невозмутимо ветвились под разными углами, как гибрид амебы и кролика. Сбитому с толку интеллекту оставалось лишь списать увиденное на знаменитые дзэнские парадоксы.
Как там сказано у Дайсэцу Судзуки? «Интеллект есть периферийный работник, бросающийся из одной крайности в другую»? Вот-вот...
Отведя смущенный взгляд от кактусов, я прочел деревянную табличку:
«Так как настоящий храм воздвигнут в честь Будды Шакьямуни, при молитве благоволите произносить: Слава Будде Шакьямуни».
И в самом деле. Сколько можно восхвалять Амиду? Давно пора воздать честь основателю религии. В конце концов, я индоевропеец. Наши языки перекликаются. Пусть Будда меня разбудит.
Я ударил в гонг, ткнулся носом в сложенные ладони и пробормотал:
– Наму Сякамуни Буцу...
Послышался шум автомобиля. Сперва еле различимый, он яснел, нарастал, близился – и затих. Хлопнула дверь. Захрустел гравий. Еще через минуту я ощутил на затылке взгляд и обернулся.
На меня смотрел коренастый мужчина лет пятидесяти. Кроссовки, джинсы, майка, бейсбольная кепка. Изучающий прищур.
– Добрый день, – сказал я.
– Добрый день, – отозвался он. – Нравится?
– Очень...
Мужчина подошел к бронзовому дракончику, неторопливо выпил ковш воды. Потом, сняв кепку, обнажил бритую голову и облил ее из ковша. Растер пятерней мокрый череп, блаженно крякнул:
– Хорошо!
И водрузил кепку обратно. Я спустился по ступенькам храма, подошел к нему поближе.
– Вы настоятель?
– Угу.
– Позвольте вопрос. Тут у вас кактусы растут, первый раз такое вижу...
– Кактусы?.. Так это жена разводит... Вы откуда?
– Из России.
– М-м-м...
(На секунду у меня возникла надежда, что этим «м-м-м» и ограничится его реакция на мои слова. Что за этим «м-м-м» не воспоследует сакраментальное продолжение, зашитое в японские мозги, как безусловный рефлекс. Увы...)
– В России холодно, да? – спросил бонза.
– Да, необычайно холодно.
– В университете работаете?
– Совершенно верно.
В моем заднем кармане каким-то чудом оказалась визитная карточка.
– Уадыму Суморэнсуки, – прочитал он. И достал свою:
Макото Танака
храм Уммодзи
– Будем знакомы.
– Очень приятно.
Танака-сан потер ладонью могучую шею.
– В бейсбол играл... Вспотел...
– Выиграли?
– Ага. В школе спортивный праздник был. Отцов на две команды разбили...
– А детей?
– У детей своя программа. Бегали-прыгали...
– Тоже вспотели?
– Наверное. Вон мой, стесняется...
Из-за угла храма высовывалась круглая пацанья рожица.
– Иди уроки делай! – крикнул Танака-сан.
Рожица исчезла, и на ее месте возникла стройная женская фигура.
– Погляди, Хироко, какой у нас гость!
На лице Хироко нарисовалось ожидание чуда. Она сделала несколько робких шагов навстречу мне и взволнованно спросила:
– Hablas Español?
– No, – опешил я. – English... Nihongo... И это... Russo!
– Russo... – повторила она разочарованно и перешла на японский. – Из России?
– Из России. А вы?
– Из Аргентины.
– На историческую родину вернулись?
– Вернулась...
Прителепал рыжий спаниель, обнюхал меня и лизнул в руку.
– Это и есть «злая собака»?
– Ха-ха! – Танака-сан покатился со смеху. – Читаешь иероглифы?
– Немножко...
– Это еще мой прадед написал. У него правильная собака была, злая. А у меня неправильная.
– Зато симпатичная!
– Глупая она у меня...
– Я вот еще хотел спросить – что это за дерево в середине?
– Это персик. Он весной цветет красиво. А плодов не дает, такой сорт.
Хироко подалась к мужу и что-то прошептала ему на ухо. Он посмотрел на нее. Потом на меня. И сказал:
– Ты вино пьешь?
– Пью.
– Нам тут аргентинского прислали. Хочешь попробовать?
– Не откажусь.
– Сейчас принесу.
Через минуту он вернулся с бутылкой вина и стопкой пластиковых стаканов. Под облетевшей веткой персика Хироко расставила походный гарнитур из складных табуреток и миниатюрного столика. Мы расселись вокруг, и Танака-сан взялся мощной дланью за штопор.
– Странно, – произнес я. – Пять минут знакомы, а вы меня уже за стол усадили. Непривычно...
– Да уж, – сказала Хироко. – Это в Японии не принято. Но мы так далеко живем, к нам так редко кто-нибудь заглядывает... Тем более иностранец.
Чпок!..
– Как же вас сюда занесло?
– По программе репатриации. Сначала на заправке работала, а потом у нас бухгалтер умер, и Макото приехал обряд совершить. Вот и совершил.
– Прошу! – Танака-сан протянул мне прозрачный мнущийся стаканчик с рубиново-красной жидкостью. – Давайте сделаем кампай!
– Кампа-а-ай!
Напиток оказался плотным и в меру терпким.
– Вкусно! – похвалил я.
– Конечно, – сказала Хироко. – В магазине такого не купишь.
Бонза набулькал мне еще полстакана и спросил:
– А ты в бейсбол играешь?
