— Ты не думал баллотироваться в депутаты Верховного Совета?
— Когда мы по представленной нам квоте в Союзе кинематографистов выдвигали своих десять депутатов, меня не выдвинули. Я фигура не такого веса в кинематографе, чтобы меня выдвигать.
— Не скажи, — не согласился Большой Иван. — В своей Псковской области ты — фигура. Тобой гордятся, за тебя проголосуют. Я думаю, пришла пора, когда страной будут править не партийные функционеры, которые двигаются по ступенькам, а новые политики.
— Кто такие?
— Такие, каких знают почти все. Рейган был актером. Ты и актер, и режиссер.
— Рейган был еще и губернатором.
— У нас губернаторов пока нет. Но ты вполне можешь начать с депутата Верховного Совета.
— Ты серьезно? Я — Президент?
— Может быть, вначале вице-президент. Во всяком случае. Организация не исключает такой возможности.
— Какая Организация?
— Есть только одна Организация, которая будет существовать при любой власти.
— А кто меня выдвинет в кандидаты?
— Это не проблема. К тому же тебе наверняка захочется выиграть у своего давнего недоброжелателя.
— У кого?
— От области собирается баллотироваться Воротников.
— Бывший секретарь обкома?
— И отец одноклассника, который увел твою девушку.
— А вот этого не было.
— Но младший Воротников женился на Вере.
— Вера была очень красивой.
— Она и сейчас красива.
— Я ей позвоню.
— Ее нет в Москве. Они с мужем в Софии.
— Если бы я об этом узнал раньше, то обязательно зашел бы, когда был в Болгарии.
— Еще зайдешь. Кстати, все ваши сложности с фильмом о председателе начались после того, как Воротников высказался о фильме. Вам повезло, что мнение аграриев ЦК партии не успели донести до Брежнева. Обычно он прислушивался к партийным чиновникам. По-видимому, Воротников-старший чего-то не может тебе простить по сей день.
— Я ему тоже.
Я не заметил, как завелся, вернее, не заметил, как меня завели. То, что я оказался в списке кандидатов в депутаты Верховного Совета, Воротникову-старшему очень не понравилось. Но позвонила мне Вера. Ее голос я узнал по первым произнесенным словам и спросил:
— Ты звонишь из Софии?
Она засмеялась и явно обрадовалась.
— Неужели узнал?
— Ты по-псковски по-прежнему акаешь.
— Почему не позвонил, когда был в Софии?
— Я узнал позже, что ты в Софии и замужем за Воротником.
— Давай встретимся, — предложила Вера. — В Москве твоя соседка по Красногородску Лида. Соберемся в субботу у нас.
Я понял, что ее попросили организовать встречу. Только отец или сын тоже?
— В субботу не могу, буду на съемках.
— А когда вернешься?
— Почти через месяц.
Отпуска у дипломатов ведь не бесконечные. Если она звонит по просьбе отца и сына, то они заинтересованы встретиться как можно скорее. Моя кандидатура только обсуждалась в областных властных структурах. Любого другого кандидата можно отвергнуть — позвонит секретарь ЦК в обком, и сам Воротников обзвонит тех, с кем работал в области. Но я уже был хорошо известен, и мною гордились. К тому же я показал себя достаточно скандальным, чтобы связываться со мною без опаски. В эти несколько секунд телефонного разговора я вдруг понял, что буду баллотироваться обязательно. Никому и никогда я не признавался, что оказался в политике, чтобы свести счеты с Воротниковым-старшим и наставить рога Воротникову-младшему.
— Ты когда уезжаешь?
— Послезавтра.
— Можем встретиться завтра. Запиши адрес.
— Я к Воротниковым не пойду.
— Неужели ты не забыл ту школьную драку?
— Кое-что было и после, и совсем недавно.
— Извини, я сейчас только выключу чайник.
Возможно, она и выключала чайник, но, может быть, сейчас, зажав ладонью мембрану телефона, советовалась с отцом, или сыном, или сразу с обоими.
— Хорошо, — наконец сказала она. — Назначай сам место и время встречи.
— На Патриарших прудах есть симпатичное кафе.
— Согласна, — ответила она тускло, будто устала от разговора.
Мы встретились в кафе на следующий день. Она мало изменилась. По-прежнему стройная, явно несколько раз в неделю теннис или бассейн. Коснулась губами моей щеки. Я обнял ее, она подалась ко мне, и я понял, что она всему выучилась.
— Сколько у тебя времени? — спросил я, когда мы выпили по чашке плохого кофе и она выкурила сигарету.
— Часа два-три.
— Лучше, если три. Поехали ко мне, — предложил я. — Я живу на канале, будем сидеть на лоджии, пить хорошее вино и смотреть на проезжающие белые теплоходы.
— Поехали, — тут же согласилась она.
У себя дома еще с порога я начал снимать с нее одежду. Да и снимать-то особенно нечего: платье, трусики, лифчик. По случаю жаркой погоды она была без чулок.
— Позиция номер шесть, — вспомнив книгу о сексуальном воспитании шведских школьников, сказал я.
— Позиция номер восемнадцать, — комментировала она, пока мы кувыркались.
Мы лежали рядом, она курила, а я рассматривал ее.
— И как я? — спросила она.
— Ты в расцвете своих возможностей.
— Ты тоже. Можешь выполнить только одну мою просьбу?
— Эту не смогу.
— Ты же не знаешь, о чем я хочу тебя попросить.
— О том, чтобы я снял свою кандидатуру.
— Но для тебя политика — хобби.
— Уже не хобби.
— И на что ты рассчитываешь?
— На многое. А вот твой тесть уже на многое рассчитывать не может, как и твой муж.
— Давай мужей и жен не будем вмешивать.
— Я не женат.
— А я замужем.
— Наверное, ты хорошая жена?
— Хорошая, — согласилась она. По ее отсутствующему взгляду я понял: что-то осмысливает, прикидывает, может быть, даже пересматривает.
Однажды, еще учась в Киноинституте, я позвонил ей, и мы встретились. Она уже разошлась с первым мужем, разменяла его квартиру и получила комнату в коммунальной квартире. Я запомнил ее ответ на мое предложение встретиться снова.
— Не надо, — сказала она. — Мы не можем тратить свое время друг на друга. И тебе надо устраиваться в Москве, и мне. Богатства не получится, если объединяются двое нищих.
Вероятно, у нее ничего не получилось, если она вышла замуж за Воротникова-младшего, который даже при связях отца занимал один из самых мелких дипломатических постов.
Может быть, сейчас она думала, не пересмотреть ли комбинацию, не поменять ли своего мужа на меня. Она привыкла, что ей не отказывают. Но я уже научился отказывать. Но еще тогда я подумал, что нет никакой закономерности, когда мужчина выбирает себе жену. Я мог жениться на пани Скуратовской, на Подруге, на Органайзере, на Милке, а теперь и на своей однокласснице. Все они мне нравились, со всеми было хорошо в постели. Но, наверное, закономерности все-таки существовали, если я до сих пор не женился.
— Ты не говори, что я была у тебя дома. Мы встретились в кафе.
— Да, — пообещал я. — А старшему скажи, что я подумаю над его предложением.
Я отвез ее до кафе. Мы выпили по чашке кофе и разошлись.
В депутаты Верховного Совета меня выдвинули рабочие льнозавода в моем родном Красногородске. В области меня знали не меньше Воротникова и, как выяснилось, симпатизировали больше.
Предварительные результаты выборов ожидали к утру. Я почти не выходил из гостиницы. Большой Иван позвонил мне из Москвы после двух часов ночи.
— Можешь спать спокойно, — сказал он. — Ты идешь с большим опережением.
Организация работала почти с прежней всеосведомленностью.
Как ни странно, я почти не волновался. За меня решали, меня поправляли, поэтому и проиграл бы не я, а Организация. Но я выиграл.
Когда-нибудь я напишу об этом бурном десятилетии — или не напишу, если не посоветуют писать. Я прожил эти десять лет, с двумя путчами, двумя сроками президентства Ельцина, как все: вначале был ярым сторонником Ельцина, а потом его ярым противником, — такое случилось с миллионами.
Десять лет я был в большой политике: вначале депутатом Верховного Совета, потом депутатом Государственной Думы. Наверное, я должен был быть в Комитете по культуре, но Большой Иван советовал выбрать другой комитет. Культура — это важно, но не очень серьезно, к тому же в Комитете по культуре заседали тогда известные кинорежиссеры и актеры. На их фоне я бы проигрывал. Я вошел в Комитет по местному самоуправлению.
В эти десять лет я не снимал художественных фильмов, но меня довольно часто приглашали сниматься в ролях милицейских начальников, прокуроров и передовых губернаторов.
В сознание, а может быть, и в подсознание зрителей за эти десять лет внедрился мой образ немногословного светлоглазого крепыша. Играя эти роли, я и сам становился таким. Я даже гадости теперь говорил улыбаясь.
