Дамы пересекают большую площадку перед построенной в виде буквы С клиникой. В центре ее приятно плещет фонтан, которых в Рияде полным-полно. Здание окружают карликовые деревья. В некотором отдалении, под раскидистыми пальмами и акациями, которые дают приятную тень, стоят красивые деревянные лавки с солидными металлическими поручнями. Все спроектировано в мягких бежевых тонах, дополненных коричневым и оранжевым цветом, чтобы, наверное, успокоить пациентов, решившихся на осмотр, что, в конце концов, в ста процентах соответствует случаю Марыси. Выложенный бледно-розовым терразитом внутренний двор окружен широкой полосой газона, с которым непосредственно граничит здание. На входе — огромные, автоматически раздвигающиеся двери; большие кондиционеры, подвешенные под потолком, дарят прохладу внутри помещения. Когда женщины переступают порог храма Асклепия, они попадают в другой мир: бодрящий воздух, доброжелательные лица филиппинского медперсонала, улыбки, прекрасный запах свежезаваренного кофе с кардамоном, испеченных булочек и лаванды. Нет смрада хлора, лекарств и унылых лиц больных людей. Не видно страдающих пациентов и каких-либо признаков болезни.
— Все, наверное, пришли сюда для удовольствия… — замечает Марыся.
Ресепшен сразу же напротив входа, и там нет никакой очереди. Слева проходит широкий коридор, который ведет к части, где проводятся педиатрические и гинекологические обследования. Оказавшись в большой приемной, женщины миновали пару буфетов с кофе и пирожными, натуральными соками, минеральной водой и быстро приготовленными горячими блюдами. Мини-пиццы и хот-доги просто кричат, чтобы их съели.
— Аппетитно. — Марыся подталкивает подругу к бару. — Я страшно голодна, хотя цены немаленькие.
— Зайдем сюда после приема. — Кинга берет ее за руку и тянет за собой: — Надеюсь, ты пришла натощак?
— Естественно. — Марыся прикладывает ладонь к недовольно бурчащему животу.
— Не будь ребенком.
Людей множество: женщины с маленькими детьми на коленях и мужчины, играющие со своими отпрысками с большим удовольствием. Для всех есть места, удобные кресла поставлены вдоль стен и продолговатых кофейных столиков. На них остатки еды и напитков, игрушки, бутылки для новорожденных. Царит почти домашняя атмосфера, но не балаган. Каждую минуту приходит уборщик азиатского происхождения, который протирает пол и собирает мусор. Вода в больших галлонах доставляется non stop, потому что дети всегда хотят пить или им нравится само наливание в бумажную кружку в виде рожка. Удивляет тот факт, что маленькие саудовские дети в основном не орут, не мешают, слушают старших и интересуются младшими родственниками. Дети воспитанно сидят на своих местах, и самые резкие движения, которые они делают, — это болтание свисающими ножками. Родители тоже притихли, потому что нет причин кричать. Марыся вспоминает семейные сходки в Триполи и делает вывод, что все малыши в этой клинике, должно быть, больны, потому что такое поведение детей ненормально. Даже новорожденные не плачут. Что-то невероятное.
— У тебя страховка или платишь наличными? — спрашивает Кинга, когда они стоят рядом с регистратурой.
— Думаешь, я знаю? — Марыся хватает мобильный и звонит мужу: — Я с приятельницей у доктора и не знаю, есть ли у меня какой-нибудь полис, — говорит она сдавленным голосом.
— Почему ты не сказала, что больна? — спрашивает Хамид. — Я пошел бы с тобой! Что происходит?
— Я записалась к гинекологу. Это женские дела, и здесь все в порядке с сегрегацией полов.
— Если у супружеской пары проблемы, то они вместе идут к доктору. Не говори, что причина только в тебе. И ты наверняка узнаешь об этом уже через минуту, — обиженно произносит Хамид. — Впрочем, делай как хочешь. У нас договор в Тавунии, твой номер — это дата рождения. — И прервал разговор.
— Рассердился? — спрашивает Кинга. — Парни хотят участвовать в таких делах, — добавляет она, улаживая одновременно всю бумажную работу.
— Сначала мне нужно выяснить, все ли со мной в порядке. Стыдно так обнажаться перед мужчиной.
— А разве ты не делаешь это каждый вечер, котик?
Женщины садятся в переполненной приемной, но очень скоро Марысю вызывают внутрь.
— Идти с тобой? — спрашивает приятельница. — Ты вообще когда была у гинеколога? Сдается мне, что ты делаешь это нерегулярно.
— Только один раз, давно, в Гане, но тогда я была еще подростком.
— Ага.
Доктор Сингх очень ловко и безболезненно обследует пациентку. Сразу же делает УЗИ матки, как внешнее, так и внутреннее. Позже выписывает направление на анализы и также скептически, как и Кинга, воспринимает информацию о том, что Марыся только раз была у женского доктора.
— Вы сейчас хотели бы иметь ребенка, да? — спрашивает она после осмотра, когда они удобно устраиваются друг против друга.
— Да.
— Первое, что я заметила при осмотре, — это рубцы. Глубокие и неровные. Вы могли бы избавиться от беременности у более квалифицированного специалиста, в Европе и Америке таких немало. Такое впечатление, что этот аборт сделан домашним вязальным крючком.
Кинга таращит глаза и сейчас же опускает их в пол, а Марыся становится бледной как стена. Она стискивает ладони и чувствует, как у нее по спине начинает бежать пот. Собственно, этого она и боялась, поэтому не хотела приходить сюда с Хамидом.
— Не всегда есть соответствующие условия, чтобы прибегнуть к медицинской помощи на высоком уровне, — цедит она сквозь зубы. — Когда меня изнасиловали, я была еще подростком и жила с семьей в Гане. Моя тетка работала в дипкорпусе, а остальные члены семьи — одни женщины. Пришлось прибегнуть к подпольному прерыванию беременности в буше у знакомого доктора-миссионера. Лучшего выбора, к несчастью, не было. Мы не хотели огласки и разрушения карьеры женщины, которая была нам очень дорога и к тому же содержала нас.
— Что ж… — Доктор чувствует себя неловко и поджимает губы. — Ваш муж об этом знает?
— Нет, именно поэтому я тут без него.
— Может быть, стоило бы поговорить с ним? Он араб?
— Да.
— Тогда лучше не надо. Я, конечно, сохраню тайну, и в следующий раз вы можете привести его с собой. Возможно, с ним тоже придется провести пару тестов. Вина необязательно должна быть со стороны женщины. Это только мужчины так считают.
— Он просвещенный человек и говорил то же самое, что и вы. Однако я не хочу подставлять под удар наш брак и испытывать его любовь. Если бы он узнал, что меня насиловало стадо негров, может, уже не испытывал бы ко мне такого чистого чувства, как до сих пор.
— У тебя много таких тайн? — спрашивает Кинга после того, как они вышли из клиники.
— Слишком много, слишком для одного человека в столь молодом возрасте, — признается Марыся. — Надеюсь, что когда-нибудь смогу тебе их все рассказать.
— Лучше будет, если мы найдем твою мать. Она тебя выслушает, обнимет, поймет и порадует твое молодое, но уже очень опытное сердце.
В уголках глаз Марыси собираются слезы.
— Сейчас сосредоточимся на этом приоритетном задании, моя дорогая. У меня тоже есть дочь, ей семь лет, — говорит Кинга.
— Лукаш, открой дверь, у меня мокрые руки! — кричит Дорота из кухни в сторону зала.
— Я, женщина, тоже кое-что делаю, ты ближе.
— Разумеется, как всегда, — вздыхает она. — Даруся, присмотри одну минутку за Адамом, я сейчас вернусь.
— Хорошо, хорошо, — с улыбкой отвечает девочка-подросток, обнимая брата рукой. — Вот кому-то не терпится. Ведь мы никого не ждали.
По-прежнему худенькая, хотя уже почти сорокалетняя, Дорота выходит во двор, где ее, словно ватой, обволакивает жар Рияда.
— I am coming! — кричит женщина, слыша следующий звонок.
Она злится на такое нахальство непрошеного гостя, резко открывает металлические ворота и застывает как вкопанная. На лестнице перед домом стоит молодая женщина в длинной, до земли, абае. У нее арабские черты лица, удивительно светлая кожа и вьющиеся золотые волосы.
— Кто это? — Дорота слышит за собой голоса Лукаша и Дарьи.
— День добрый, мама… Наконец-то я тебя нашла.
— Моя Марыся, доченька моя любимая!
Здесь и далее перевод Корана Йозефа Белявского, PIW, 1986.
Ajwa — да (aрабск.). (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)
Haram — то, что запрещено (aрабск.).
Gibli — ветер из пустыни (aрaбск.).
Kalima bil kalima — сказано — сделано (aрaбск.).
