— А та обида, которую я нанесла тебе в юности? Ты это тоже видишь?
— Ну что ты, Наташа! Какие в небе могут быть обиды?
— А если так, то не хочешь ли пойти к нам домой, познакомиться с моим мужем?
— Нет, Наташа, не хочу. Давай здесь сейчас и расстанемся. Я уже знаю, что в первом же полете увижу тебя. И догадываюсь, как: на каком-то одиноком облаке будет сидеть грустная взрослая Наташа, а потом увидит меня, улыбнется и помашет мне рукой, и поплывет дальше.
И мы расстались, и больше уже, наверное, не встретимся. Но вот что самое странное в этой истории. Домой я ехала уже совсем счастливой. И после, когда мне становится грустно, или когда одолевают разные мелочные заботы, или кто обидит, я вдруг вспоминаю эту встречу и думаю про себя: «Можете говорить мне гадости, можете обижать меня, но вы не знаете, что, может быть, именно сейчас я бегу по облакам, а кто-то следит за мной влюбленными глазами и ждет, что я помашу ему рукой». И тогда я мысленно машу рукой Амирану, и чувствую себя очень счастливой и недоступной для мелочных огорчений.
Вот какое счастье подарил мне тот забытый грузинский мальчик из моей юности.
— Я это очень хорошо понимаю, Наташа! — сказала Валентина. — Тебе такое счастье подарили, а я вот сама этому научилась. Рассказать?
— Конечно! — закричала Иришка. — Мы тоже хотим научиться всегда быть счастливыми!
— Ну, тебе-то грех жаловаться, из тебя счастье так и брызжет! — усмехнулась Эмма. — Ты для нас, неустроенных, рассказывай.
И Валентина начала свой рассказ о счастье.
рассказанная номенклатурщицей Валентиной и представляющая собой хорошо проверенный рецепт счастья
Был и у меня период, когда я чувствовала себя настолько несчастной, что хоть вешайся. Это было вскоре после отъезда Кости за границу, после нашей с ним единственной ночи. Я твердо знала, что он больше никогда к нам не приедет, что ночь эта не повторится и что я сама того не хочу — но мне было очень тоскливо. И вот иду я как-то по Невскому проспекту, а там есть овощной магазин в полуподвальчике. Смотрю, оттуда по ступенькам поднимается женщина необыкновенной красоты, ну просто копия рафаэлевской Мадонны! Я даже шаг замедлила, любуясь ее лицом. Сначала-то я только лицо и видела. Но вот она поднялась на последнюю ступеньку, шагнула на тротуар, и тут я увидела, что она ростом едва ли мне по пояс, а сзади у нее горб. Я поскорей глаза опустила — и мимо? А самой так стыдно стало… Эх ты, Валюха, говоря себе, руки-ноги у тебя целы, лицом ты вполне ничего, а уж про здоровье и говорить нечего: так как же ты смеешь называть себя несчастной? Опомнись! Вот оно, настоящее-то несчастье, мимо тебя мелким шагом проковыляло…
Не могла я забыть эту горбунью с лицом Мадонны, наверно и не забуду. И как только является у меня желание похныкать на жизнь, почувствовать себя несчастной — я и вспоминаю ее.
Так вот я научилась не быть несчастной. А быть счастливой меня одна старушка научила. Вскоре после того случая я опять захандрила слегка, но, уже умея с этим бороться, пошла в Летний сад утрясать свою взбаламученную душу. А чтобы не сидеть без дела, взяла с собой незаконченное вышивание, парадную скатерть. Платье надела самое простенькое, а волосы заплела в косу и не стала делать никакой прически: не на бал ведь, а на душевную стирку собралась идти.
Прихожу в Летний сад, нахожу свободную скамеечку, сажусь и начинаю свою работу. Вышиваю, а сама себя успокаиваю: «Опомнись, успокойся! Ты же знаешь, что ты не несчастна». Немного я поуспокоилась за работой и с этими мыслями и собралась идти домой. Тут со скамейки напротив поднимается старушка, подходит ко мне и говорит:
— Если вы не торопитесь, то позвольте мне присесть рядом и кое-что вам сказать.
— Конечно, пожалуйста!
Садится она рядом, смотрит на меня с улыбкой и говорит:
— Знаете, я целый час за вами наблюдала, и это был очень хороший для меня час. Такое редко теперь увидишь.
— Что же тут особенного?
— Все! В центре современного Ленинграда вдруг увидеть молодую красивую женщину с темно-русой косой, в скромном белом платьице из холстинки да еще с вышиванием в руках! Вы даже представить себе не можете, какая это чудесная картина со стороны! Это я кладу в свою счастливую корзинку.
— А что это за «счастливая корзинка»?
— О, это большой секрет! Но вам я его открою. Вы хотите быть счастливой?'
— Да, конечно! Все хотят.
— Все хотят, да не все умеют. А вас я научу. В награду за то, что вы мне дали. Счастье, деточка, это вовсе не удача, везение, и даже не любовь, как вы сейчас наверняка по молодости думаете. Счастье — это счастливые мгновения, когда спокойное сердце кому-то или чему-то улыбается. Вот я сидела на скамеечке, видела красивую девушку напротив, прилежно что-то вышивающую, и мое сердце вам улыбалось. Я отметила это мгновение, чтобы потом проживать его снова и снова, спрятала его в «счастливую корзинку». Теперь, если мне станет грустно, я открою свою корзинку и начну перебирать свои сокровища. Среди них будет мгновение, которое я назову «Девушка в белом вышивает в Летнем саду». Я прикоснусь к нему, и мгновение тотчас расцветет, и я увижу на фоне темной летней зелени и беломраморных статуй девушку с вышиванием на коленях. Я вспомню, что на ваше платье падали солнечные зайчики сквозь листву липы, что коса ваша перекинулась через спинку скамьи и почти касалась кончиком земли, что босоножки вам немного жали, а потому вы их сбросили и сидели босиком, чуть-чуть ежась ногами от прохлады земли. Может быть, что-то еще вспомнится, какая-то подробность, которую я сейчас еще не вижу.
— Как это замечательно! — воскликнула я. — Корзинка со счастливыми мгновениями! И вы всю жизнь их копите?
— С тех пор, как меня научил этому один мудрый человек. Да вы его знаете, читали! Это Александр Грин. Мне-то он сказал лично, мы когда-то дружили. А вы, можете найти эту же мысль во многих его рассказах. И вы поймете, что мудрый и щедрый сердцем человек способен забыть и простить жизни все дурное, сохранив в памяти только хорошее. Но для этого надо тренировать память сердца: вот я и придумала себе «мысленную корзинку счастливых мгновений».
Я поблагодарила старушку и пошла домой. А по дороге начала вспоминать счастливые минуты с самого раннего детства, и когда я пришла домой, в моей «корзинке счастья» уже лежали первые сокровища.
— Ах, как я тебя понимаю! — воскликнула Иришка. — Мы с Сережей часто вспоминаем одну знакомую лягушку. Она жила в пруду Таврического сада, и мы были уверены, что она нас полюбила, и поэтому мы каждый раз ее видим. Наверняка это были разные лягушки, но нам казалось, что одна. Мы все уговаривали ее признаться, что она Царевна-лягушка из сказки, и показать нам свою маленькую корону.
— У каждого есть такие воспоминания, это верно, — сказала Эмма. — Только мы их не ценим, а все ищем какого-то увесистого, громоздкого счастья. А оно, возможно, только в счастливых мгновениях и заключается. Ну, а что нам расскажет о счастье Альбина?
— Ну, я расскажу историю земного счастья, хотя я с ним столкнулась как раз в небе.
рассказанная стюардессой Альбиной. В ней говорится о том, почему один английский дипломат выбрал себе русскую жену
Летела я как-то рейсом на Лондон. Народу в самолете немного: несколько иностранцев, пара наших посольских работников и труппа драматического театра, летевшая на гастроли в Англию. И летел с нами один английский дипломат, молодой и представительный симпатяга с беременной женой, русской. Конечно, не все беременные женщины красавицы, но эта, рядом с ним, таким сереньким воробушком выглядела, что мы с моей напарницей обменялись, как говорится, впечатлениями: «Повезло же страхолюдинке!»
Через час после взлета у этой молодой дипломатши начались схватки. Перевели мы ее в наш отсек, уложили на диван, а что дальше делать? Инструкция в таких случаях велит искать врача среди пассажиров. Ну, на всякий случай объявили мы по рации, хотя и сами знали, что навряд ли среди такого состава найдется врач. Так и вышло, врача не оказалось. Лежит дипломатша, стонет и все спрашивает у нас: «Мы советскую границу скоро перелетим? Я не хочу рожать над этой землей!» Мы ее успокаиваем!: «Скоро, скоро!» А сами знаем, что до высадки в Лондоне все равно все пассажиры находятся на советской территории — самолет-то аэрофлотовский!
Молодой муж сидит рядом, держит ее за руку и успокаивает то по-русски, то по-английски, то Катенькой, то Кэт называет. Она ему тоже жалуется, переходя с языка на язык. Вижу я, что она и вправду может разродиться у нас в самолете, а кто ребенка принимать будет? Надо как-то ее успокоить, а снотворное я боюсь ей дать — в инструкции ничего об этом не сказано, а сама я в этом не разбираюсь. И тогда приходит мне в голову гениальная мысль, как ее успокоить, вывести из истерики и роды задержать. Только без согласия мужа этого сделать нельзя. Вызываю я его на минутку из нашего отсека и в тамбуре объясняю ему:
