…Когда они только что познакомились, вышли из картинной галереи, он прямо спросил Олечку:
— Ты что, приняла меня за фирмового «пиджака»?
— Ага. Ты подлетел с иностранными словами, да и упаковка на тебе соответствующая.
— Справедливо. Ничего отечественного — вплоть до трусиков. Я только что из Италии приехал.
— Ты бы поскромней одевался, не пугал неопытных городских девушек.
— А я сегодня к себе в деревню собирался, к родне. А туда надо ехать по полному параду, чтоб товар лицом. Я у нас в деревне знаменитость.
— А ты кто по специальности?
— Я спортсмен.
— Чемпион?
— Чемпион.
— Тогда понятно.
— Что понятно?
— Почему везде разъезжаешь. А где ты бывал?
— Везде, кроме Африки и Австралии. Там на лыжах не катаются.
— Интересно?
— Интересно.
— Бары там, наверное, разные, мюзик-холлы?
— Мюзик-холлы везде одинаковые. А как люди живут — посмотреть интересно!
— Вот бы мне, хоть одним глазком…
— Я тебе говорю, что везде одинаково. У нас мюзик-холл даже лучше. Только стриптиз не показывают.
— А что это?
— Голые женщины на сцене.
— Ой!
— У меня предложение есть. Давай, Олечка, смитингуемся, сядем в мою тачку и повеселимся.
— А у тебя, Володя, и тачка есть?
— Есть.
Во время этого разговора Володя к Олечке особенно серьезно не относился. Конечно, девочка она была яркая, даже дух захватывало. А вот сколько лет исполнилось этому юному созданию, Володя не спросил. И хотя Володя в это время строго держал режим, не курил, почти не пил спиртного, но веселая, здоровая молодость брала свое. А что? Деньги были, сила, здоровье имелись, молодые женщины бросали приманчивые взоры на ладненького, одетого в импортные курточки, батнички, ботиночки спортсмена. И хотя в отношениях с ними Володя был по-крестьянски строговат, но ведь он живой человек. И вот теперь решено: отдохнуть с юной блондинкой.
Сразу около картинной галереи сели они в зелененькие «Жигули»-фургончик и отправились веселиться. Как всегда, Володя не пил, так, разве немножко шампанского, но, по обыкновению, даме по части напитков ни в чем не отказывал. А у нее тогда было представление, что пить — это по-взрослому, по-западному и по-современному. Обосновались они сначала в ресторане при интуристовской гостинице (Ольга здесь стала работать позже), поели, выпили: Олечка — водочки и шампанского, а Володя — только шампанского. У него был хитрый прием с двумя бокалами: в одном водка, а в другом минеральная вода, водку он всегда «путал» с минералкой, делая вид, что запивает ею. А Олечка этим приемом еще не владела, поэтому морщилась, но выглядела современной и раскованной.
А потом состоялся у них разговор, доставивший Володе много удовольствия.
— Скажи, Володя, — спросила Олечка, — почему ты себя за итальянца выдавал?
— Я выдавал?
— Конечно, выдавал. Ведь был совершенно похож. И говорил по-иностранному. Может быть, у тебя тоже была тайная мысль…
— Какая мысль?
— Ну, такая «подвижная»…
— Я же тебе говорил, — Володя так сразу ничего и не понял про «подвижную» мысль, поэтому отвечал только на первую половину вопроса, — я с соревнований, из Италии. Там купил себе разного шмотья. А у нас знаешь как в спорте: аэродром, стадион, магазин, если есть несколько часов, и обратно. А ведь несмотря ни на что, все говорят: Италия, Италия! Живопись, культура, скульптура! Я ведь в этом ничего не понимаю. Но дураком показаться не хочется, а потом — любопытно. Вот после возвращения из Италии мне и захотелось посмотреть на итальянские картины, о которых столько говорят. Ну, а теперь давай, Олечка, выпьем еще понемножку.
Выпили. И теперь уже Володя задал вопрос:
— Олечка, а ты, наверное, в спецшколе итальянский язык учила?
Олечка решила поважничать:
— Нет, я частным образом занимаюсь.
— Готовишься куда-нибудь поступать?
Очень хотелось ей, чтобы чемпион принял ее за девушку культурную, и в этом приятном заблуждении оставался. Но вранье — вещь сложная, надо все запоминать, а держать в голове всякую чушь для Олечки было, очевидно, утомительно. И она — была не была, красоты от этого у нее не убавится — махнула всю правду:
— Я ПТУ заканчиваю: буду парикмахером. У меня, как говорится, принципиальная установка: не соваться туда, где не соображаешь. С учением у меня были трудности.
— А зачем же тебе итальянский?
— Была у меня веселая «подвижная» идейка, — сказала Олечка, — но видно, не очень получается.
— Может, я тебе помогу?
— Ты, Володя, — рассмеялась Олечка, — в этом деле не помощник. Здесь нужна самостоятельность.
— Ну а все же?
Олечка, видно, уже и сама была не рада, что так разговор повернулся. Сочинять дело утомительное, да и к парнишке, сидевшему напротив нее, она сразу же почувствовала доверие, с ним ей было удивительно легко и спокойно. Скорее, даже больше того… Ей, конечно, понравились его курточки и свитерки, его машина, его твердые руки на руле, уверенная самостоятельность, которой так не хватало ее сверстникам. Между ними образовалась какая-то внутренняя связь, которую Олечка не смогла бы четко определить, но все-таки чувствовала. Володя так пристально и мягко на нее глядел, в светлых его глазах играли такие удивительные мерцающие фонарики… В ответ и ее глаза глядели на него не просто с интересом и любопытством, а невольно тоже излучали то, что она, наверное, не смогла бы и не сумела высказать. Володя понимал, что ее легкая и слишком откровенная болтливость — хотя вообще она не говорушка — тоже признак нового, непонятного для нее состояния. Ей хотелось сразу все о себе выложить, ей казалось, что Володя ее сразу поймет. Ей хотелось быть перед ним интересной, показать себя с ним с лучшей стороны, но она сомневалась: стоит ли все выкладывать сразу как есть. Володя так ласково и понимающе на нее глядел, а пауза так затянулась, могло показаться, что она неискренна, что-то скрывает. Олечка даже немного испугалась и, продолжив свой прежний небрежный тон, сказала:
— В четверг в картинную галерею всегда водят интуристов. Понятно?
— Нет, непонятно. Ты что, шмотье у них перекупаешь?
— Ты, Володя, прост, как граненый стакан. Такой гадостью я не занимаюсь.
— Тогда при чем здесь четверг?
— Рано или поздно кто-нибудь из иностранцев ко мне подойдет…
— Ну, и?..
— Ну и влюбится. И увезет меня с собой.
— А чем тебе здесь плохо?
— Хочется чего-то другого.
— Мюзик-холла со стриптизом, что ли?
— Точно! — с некоторым вызовом сказала Олечка.
— Ну, ты даешь, Ольга, — Володя даже растерялся. — Та сама это придумала? Вот ты сначала влюбись в нашего, тебе и расхочется за границу, — сказал Володя со значением, а сам подумал: «Теперь главное — проявить настойчивость, но без нахальства».
Начиная с этого места, он старался прокручивать свои воспоминания побыстрее. Но из песни слов не выкинешь.
Они вышли из ресторана. Еще светло, и приступать к главной части программы было рано. Шампанского Володя слегка лишь пригубил, поэтому решил усадить в машину Олечку, махнуть в загородную гостиницу, при которой был бар и дискотека. По дороге он к Олечке не приставал, а вел себя как приятель, хотя и удивлялся той легкости и сердечности, которые у него возникли в общении с новой подружкой, рассказывал разные случаи из своей спортивной жизни и одновременно цепко следил за дорогой.
В дискотеке они славно потанцевали, и, изредка в танцах прижимая Олечку к себе, Володя как-то неожиданно для себя обмирал от ее прикосновений. Как и Олечка, он еще не понимал, что с ним происходит, не отдавал себе в этом отчета и на всякий случай гнул привычную для спортсмена линию — на победу. На этой трассе бар и дискотека были этапами обкатанными, а на пути к городу, километрах в двух от гостиницы, важным местом служил пригодный для машины спуск от шоссе к реке.
Перед отъездом, когда начали крутить на магнитофоне последний танец, они еще раз сходили в бар, и Володя, заказав два коктейля, подмигнул знакомому бармену и получил один коктейль покрепче, а другой без спиртного.
У реки было темно и прохладно. Володя поднял, чтобы было потеплее, окна, выключил свет и мотор и, потянувшись к Олечке в этой темноте, ставшей густой и липучей, сразу встретил ее губы, мягкие, пахнущие вишневым ликером.
— Володя, — выдохнула она, — Володя, Володечка…
Володя со стыдом вспоминал, как через некоторое время бросил лихую фразу: «Ну, видишь, русские ребята ничуть не хуже, чем иностранцы!» И как Олечка заплакала, и как он испугался и попытался не по-мужски всю вину свалить на Олечку. И как Олечка сквозь слезы сказала: «Ты ни в чем не виноват, я этого хотела, Володя. У меня такого парня больше никогда не будет». И как отвез Олечку домой, уже после ее прощальных слов — она протянула ему руку и сказала: «Я живу в этом подъезде на пятом этаже в квартире семнадцать, если захочешь увидеться — заходи», — он трусливо подумал: «Пронесло, фамилии я ей, кажется, не говорил, а номер машины не догадается запомнить».
