— Сеньор Родригес?
Он не шевелился, и Томас, с подкатившим чувством тошноты, на цыпочках подкрался к нему. Наступил на чернила, и бумага налипла к подошвам ботинок. Что-то подсказывало ему, что надо развернуться и бежать отсюда, но он заставил себя остаться. Опустился на корточки и тронул Родригеса за пальцы — они сложились в форме цветка. Пронзило холодом. Томас отдернул руку, оставляя черное пятно на мизинце лежащего на полу человека. Прикрыл глаза. Надо уходить: все равно Родригес мертв и уже ничего не поделаешь. Но что-то в нем — упрямство? чувство приличия? нездоровое любопытство? — заставило раскрыть глаза и наклониться ближе к телу.
Листы бумаги под лицом Родригеса перепачкались кровью. И чем-то еще, что на первый взгляд выглядело как бледно-желтый мед, застывший и засахарившийся. Томас узнал запах, который почувствовал раньше, — воск. Раздался какой-то звук: он вырвался из собственной глотки Томаса — это был сдавленный крик ужаса. Воск этот вытек из самой головы человека, из его ушей. Он пальцем ковырнул его, и под ногтем остался кусочек облезлой кожи.
У кого только поднялась рука на такое? Кто-то заливал горячий воск в уши Родригеса, истязал его, перед тем как пустить пулю ему в голову. Но в этом лице было еще что-то не так. Томас запустил пальцы в густые волосы надо лбом Родригеса и потянул. Мелькнула нелепая мысль: хорошо бы иметь такие кудри. Голова оказалась тяжелой, как морской якорь, а лицо, измазанное чернилами, внушало ужас. Кровь запеклась на щеках — она просочилась из ран вокруг губ Родригеса, где толстой бечевкой, крест-накрест, была прошита кожа, чтобы несчастный не мог открыть рот.
Томас со стуком выронил голову мертвеца и выбежал из комнаты — рвота потоками низвергалась из его онемевшего рта и стекала по одежде.
Ричмонд, июнь 1904 года
Новость о безрассудном поведении Агаты и Роберта Чапмена разносится по городу в считаные дни. Софи случайно подслушала, как об этом сплетничают Нэнси Саттон и миссис Сильвер, и, когда Агата приходит к ней домой, она ломает голову, как подобраться к столь щекотливой теме. Как будто ей не хватает других забот, с Томасом. Но Агата ей не безразлична. Нельзя допустить, чтобы кто-то загубил репутацию девушки, чтобы люди в округе относились к ней с пренебрежением, — она ведь так молода. Может, еще не поздно и Софи удастся вразумить свою подругу.
Они сидят вместе в садике, и Агата беззаботно рассуждает о том, что неплохо бы открыть шляпную мастерскую и производить самые фантастические женские шляпки. Все дамы Лондона будут съезжаться к ней, чтобы их купить, — весь город о ней заговорит. Она даже ни разу не спросила, как Томас. Эгоистичная девчонка. Эгоистичная, безответственная, глупая девчонка. Она и так уже в центре городских сплетен, но не из-за шляпок. Агата продолжает трещать, не обращая внимания на молчание Софи, не замечая ее недружелюбных мыслей, и Софи вдруг испытывает сильное желание протянуть руку и закрыть ей рот, чтобы не слышать ничего, кроме шелеста ветерка в ветвях сливы и пения черных дроздов.
Но Агата внезапно замолкает и встает с места. Она на мгновение закрывает глаза, подставляя лицо приятному теплу дневного солнца, прежде чем продолжить:
— Никогда не догадаешься.
Открывает глаза, но не смотрит на Софи, которая ждет, что она скажет дальше. Однако Агата, покраснев и со смущенной улыбкой на лице, не отрывает взгляда от земли.
— Ну и?
Терпение у Софи заканчивается, и она уже готова просить подругу уйти.
— Роберт сделал предложение.
Софи прижимает руку к груди. Этого она не ожидала.
— Но, Агги, это же чудесно!
Как хорошо все закончится в конечном счете. Он женится на ней, и она вернет себе доброе имя.
Агата поджимает губы и сутулит плечи. Неуклюже пятится к скамейке и садится снова. Ерзает на месте, пока лучи солнца не находят ее лицо.
— О, может, не так и чудесно, — произносит Софи. — Что в этом плохого? Ты недовольна?
— Видишь ли, он мне очень нравится, но это вовсе не означает, что я хочу за этого человека замуж.
— Почему же нет?
— Просто он нравится мне не до такой степени.
Софи обеими руками вцепляется в руку Агаты — так и хочется ее встряхнуть.
— Но если бы ты обручилась с ним, люди бы с большим пониманием восприняли… ваши отношения.
Неужели она этого не понимает? Почему не может понять?
— Хочешь сказать, нашу любовную связь? Только не надо воспитывать меня, Софи, мы же взрослые люди.
Софи смотрит вниз на юбки, поправляя складки. Неистовая девчонка. Когда-нибудь ей все равно придется выйти замуж — почему бы не за Роберта, раз он ей нравится. Она встает. У нее нет времени на такие вещи — ей хватает собственных проблем, если говорить об обманах и тайнах.
— Ты не одобряешь меня, да? — говорит Агата.
Софи вздыхает.
— Да, полагаю, иногда.
— Я заметила это. В театре тем вечером — ты за что-то злилась на меня.
— Не знаю. Вряд ли. Хотя да, наверное. Мистер Чапмен смеялся над нами. А ты даже не скрывала своих чувств к нему.
— Смеялся над вами? Это неправда.
Агата даже притопнула ножкой.
— Иногда ты бываешь такой…
— Да? Какой же?
Софи смотрит на нее сверху вниз, загораживая солнечный свет.
— Эгоцентричной. И слишком обидчивой!
— Я — эгоцентрична? Да я же о тебе беспокоилась все это время! Все вокруг уже знают о вас двоих. Весь Ричмонд только вас и обсуждает. О чем вы думали?
— Это ты мне скажи, о чем думают другие! — говорит Агата. — Будь я замужем, никто бы даже не задумывался, есть у меня любовник или нет. Это было бы просто в порядке вещей. Так нет же. Все вокруг…
Она всплескивает руками в притворном ужасе, а затем начинает обмахиваться воображаемым веером.
— Речь идет о благоразумии, — произносит Софи.
— То есть надо обманывать, хочешь сказать?
— Скрывать секреты? Как твой Томас и его любовница?
Громкость собственного голоса Софи удивляет ее саму.
— Как ты смеешь говорить о нем в таком тоне? И как посмела вообще упомянуть о ней?
— А что? Значит, ты делаешь вид, что этого не было?
— Он мой муж. И тебе нет до этого дела.
— Но у меня есть дело до тебя. Взгляни на себя! Ты все хандришь. Разозлись на него! Накричи! Сделай что-нибудь! Если отгонять эту мысль, делать вид, что ничего не было, дело кончится тем, что ты превратишься в обычную несчастную замужнюю женщину, вроде тех, что проводят все дни напролет у окна, потому что им нечем дышать. Вы перестанете выходить в свет и разговаривать друг с другом. И ему от этого, конечно же, не станет лучше.
— Как ты можешь говорить такие вещи? Я же стараюсь! Я же… просто… стараюсь.
Слезы подступают глазам, и она валится без сил на скамейку. Агата трогает подругу за плечо, но Софи отталкивает ее с яростным «Нет!» — как будто это Агата виновата, что боль разрывает все тело на части. Она чувствует, что Агата не сводит с нее глаз — ее подруга, которая никогда не предаст, не оттолкнет. И, видя вновь протянутую к ней руку, Софи не сопротивляется: она падает в объятия подруги и рыдает, пока не заныло в груди, пока отовсюду — из носа и изо рта — не начинает течь ручьями, как из глаз. Платье Агаты уже промокло, но Софи знает, что кому-кому, а Агате на это наплевать.
На этот раз она плачет, потому что ей жалко себя — из-за неверности Томаса, из-за того, что он молчит, и того, что скрывается за этим молчанием. Она льет слезы но той жизни, к которой привыкла когда-то и которую у нее теперь отняли. Они сидят так несколько минут, наконец жар в груди Софи остывает, а дыхание успокаивается. Наверное, слезы иссякли, думает она. Еще немного такого неистового плача, и голова бы просто взорвалась. И Агата права: она действительно словно пребывает в ступоре — как ее муж. Его болезненное состояние грозит вытянуть из нее все соки, окрасить ее существование в скучные цвета серых оттенков — нельзя этого допустить.
Она отрывается от плеча подруги и утирает слезы. В эту минуту она поднимает глаза на дом и замечает быструю тень, отпрянувшую от окна в комнате Томаса. Пусть видит.
Они сидят молча еще некоторое время. Агата сжимает ей руку. Затем начинает говорить:
— Моя дорогая, прости меня, мне так жаль. Я не хотела говорить такие ужасные слова и делать тебе больно, но ты…
— Нет, ничего, я понимаю. Я судила тебя, когда следовало оборотиться на себя. И ты прости меня.
Все эти разговоры о благоразумии… Неважно, что думают другие люди.
Она вспоминает, как сама повела себя, когда пошла к капитану Фейлу в тот день, и испытывает досаду. О благоразумии с ее стороны не могло быть и речи. Правда, она тогда была в расстроенных чувствах, сама не своя. И все-таки как легко находить оправдания собственным поступкам.
— Я знаю, тебе нелегко было тогда — вывести Томаса на люди в таком состоянии, — говорит Агата. — Но этот случай на лестнице…
