Брауну показалось, что он слышит клокотание в горле, которое обычно предшествовало каждому взрыву хохота старика. Его сердце сжалось, в страхе оказаться осмеянным. Затем послышался и сам голос, театральный и сухой в своей бессердечности.
— Ты нравишься всем, когда прикидываешься кем-то другим, сын.
"На сей раз не так уж плохо сказано", — подумал Браун.
Ее разбудили чайки. Стидманз-Айленд. За окнами теплой спальни небо было по-зимнему голубым. Они лежали голые под огромным покрывалом такого же цвета.
Она повернулась и, прижавшись лицом к плечу Стрикланда, положила руку ему на грудь и провела по его животу, вспоминая вечер, когда он пришел к ней. Позднее, ночью, когда они занимались любовью, он, не произнося ни звука, подтолкнул ее вниз по своему телу. Все это было совершенно незнакомо ей. Он подался к ней, и она сделала то, что он хотел, и услышала:
— Молодец, крошка.
Ей казалось, что это не она, а совершенно другая женщина. Запахи и ощущения были незнакомыми. Его голос был не похож ни на один из тех, что ей приходилось слышать.
Проснувшись этим утром рядом с ним, она вспомнила все и почувствовала, как по телу пробежала дрожь. Она подняла голову и посмотрела на него — он все еще казался спящим, но сквозь щелки слегка приоткрытых глаз она увидела его пристальный и холодный взгляд. "Вид у него фаллический, — подумала она. — Да, самодовольный и змеиный". Она беззвучно рассмеялась и прильнула открытым ртом к его уху.
В следующую минуту в углу дома раздался удар и в дневном свете мелькнула тень.
— Черт, — прошептала она и натянула им на головы покрывало. Стрикланд окончательно проснулся.
— Что происходит?
— Мы прячемся от мистера Бейли.
— А это еще кто такой? — грубо спросил он.
— Мистер Бейли — наш газовщик, — объяснила Энн. — Он меняет наши баллоны с пропаном, чтобы мы не окоченели. Но не надо, чтобы он видел нас.
— Спасибо, просветила, — отозвался Стрикланд.
Это показалось ей смешным, и она поцеловала его, когда они лежали, сжавшись под покрывалом.
Стена сотрясалась, пока мистер Бейли снаружи сбрасывал привезенные баллоны и устанавливал их на место израсходованных. Когда они услышали, что он завел свой грузовик, Стрикланд выбрался из постели.
Энн потянулась и зарылась головой под подушку. Стрикланд, стоя у окна, смотрел на улицу.
— Прекрасное место.
— Мне всегда казалось, что я любила его. Теперь я не знаю.
— Я испортил его для тебя? Ты это хотела сказать?
— Нет, — ответила она. — Я имела в виду не это.
— В прошлый раз мне показалось, что ты была вполне довольна этим местом.
— В прошлый раз была.
— О чем ты говоришь? — спросил он. — Все то же самое. И ты.
Она увидела, что он взял то, что было похоже на маленький медальон на цепочке, которую он положил вчера на комод. Когда цепочка оказалась у него на шее, она поманила его к себе.
— Покажи мне.
Он сел на кровать, чтобы она смогла разглядеть вещицу. Приподнявшись на локте, она взяла ее и стала рассматривать.
— Совсем крошечный, — заметила она. На цепочке висела миниатюрная фигурка человека с мученическим выражением лица. Было похоже, что человека одолевало какое-то крылатое чудовище.
— Действительно ли я вижу то, что я вижу здесь? Или это только кажется мне?
— Это Бог д…дискомфорта. — Он засмеялся и стал заикаться.
— Нет, серьезно. Что это может быть?
— Это из племени майя. Из Гриджалвы. Этот малый привязан к столбу. Пленник. На столбе сидит гриф и выклевывает ему глаз.
— Ужасно, — проговорила она через некоторое время.
— Ну что ты, — сказал Стрикланд. — Это сама утонченность. Посмотри.
Она выпустила медальон из пальцев и взглянула на Стрикланда.
— Я в самом деле люблю тебя, ты знаешь.
Он поднялся и вернулся к окну, чтобы надеть майку.
— Да, но… Это всего лишь рок-н-ролл.
Энн опустилась в постель и завернулась в покрывало, пытаясь представить себе все это как рок-н-ролл. "Может быть, — подумала она, — я могу добиться его дружбы".
— Я не знаю, что это значит. — Она совершенно не представляла себе, чего хочет в конечном итоге. Задуматься над этим у нее не хватало сил.
Стрикланд продолжал смотреть в окно, оставив ее вопрос без ответа. Неожиданно на нее пахнуло одиночеством и страхом. Пришло раскаяние, как смертная тоска. Ей пришлось бы откреститься от всей своей жизни, чтобы иметь дело с мужчиной, который находится сейчас в ее спальне. И при этом все время защищать себя. Эта мысль заставила ее похолодеть. Она плотнее завернулась в покрывало. На стене напротив были обои в желтый цветочек, которые она наклеивала вместе с Оуэном два года назад.
— Чего ты хочешь от меня? — спросил он. — Чтобы я обещал, что ты ни о чем не будешь сожалеть?
— Нет, — отрезала Энн. Хотела ли она, чтобы муж ее был мертвым? Может быть, она хотела, чтобы оба они были мертвыми, и она и Оуэн? Может быть, им обоим следовало умереть еще в 1968-м, в Бу Доп, как они называли любую вьетнамскую деревню. Казалось, что жизнь рушится на глазах. — Нет, — повторила она, — это было бы невозможно. — Через секунду она спросила его: — Как все это будет?
Он засмеялся и опять стал заикаться.
— Как у всех, — произнес он наконец. — Что происходит со всеми, произойдет и с нами.
— А что происходит со всеми? — захотелось узнать ей. Но он не ответил и отправился на кухню. Энн осталась в постели под покрывалом. Он вернулся через некоторое время с двумя чашками чая.
— Что мы будем делать? — спросила она его. Она все еще лежала голой, плотно завернувшись в покрывало. — Мы будем продолжать снимать фильм?
— Конечно, — сказал он. — Это наше дело. Именно так мы прокладываем свой путь в жизни.
— Тогда всем все станет видно.
— Видно что?
— Тебя и меня.
Стрикланд принял озабоченный вид и пожал плечами, не договаривая чего-то.
— В фильме все будет видно, — настаивала она.
— Если только я захочу этого, Энн.
— Люди увидят это.
— Они увидят то, что захотим мы, чтобы они увидели. — Они увидят нас.
— Ты что, — возмутился Стрикланд, — веришь в сверхъестественные силы? Считаешь, что камера никогда не врет?
— Я считаю, что это будет очевидно, — упорствовала Энн.
Стрикланд лишь рассмеялся в ответ.
— Не принимай все за чистую монету. Это будет всего лишь картина.
Какое-то время они сидели в залитой солнечным светом комнате и пили чай.
— Сочтем это за день жизни. Ты согласна?
— В общем-то, нет, — ответила Энн. — Я стараюсь жить ради будущего. Правда, я не совсем верю в то будущее, ради которого живу.
— Аналогичный случай. — Стрикланд, говоря это, имел в виду себя.
Браун кое-как привел каюту в порядок и почувствовал сильную усталость. Было трудно сосредоточиться. Болела рука. Он предполагал, что, наверное, упал в какой-то момент шторма. Радиоприемник продолжал работать — из него доносились новости из Кейптауна и сообщение о гонке, нестройно продвигавшейся на запад. Фоулер и Кервилль шли чуть ли не впритык друг к другу в пятидесятых широтах, преодолевая тот же шторм, из которого недавно вырвался Браун. Северо-западнее, отделенные друг от друга не более чем сотней миль, находились Деннис, Рольф и Сефалу. Яхта Хэлда серьезно пострадала в сороковых широтах, и теперь он в компании с еще одним американским участником направлялся к побережью Аргентины. Браун изумился, когда понял, что сам он за тридцать шесть часов преодолел четыреста десять миль.
Теперь он шел широким левым галсом, забирая северо-восточнее. Над головой висело пестрое небо, в барашках. Ветер был сильный, но вполне приемлемый. Он наполнял паруса и поигрывал на бесполезном фибергласе внизу, как на дешевой гармошке. Чтобы судно не развалилось, Брауну пришлось смастерить стяжки из попавшейся под руку проволоки и запасных талрепов. Но он знал, что следующего шторма яхта не выдержит, она просто развалится на куски.
Все еще находясь под впечатлением бури, он поймал себя на том, что раздумывает, что же такое гонка. Отрывы и преследования. Игра. И если ты способен пребывать в непрерывном движении, то это могло быть вполне пристойным образом жизни. Игра — это единственное, что делает вещи серьезными или придает им некоторую определенность. Чтобы прослыть серьезной личностью, необходимо было предаваться одной из них.
Подобные размышления успокаивали его. Но, по трезвым рассуждениям, он понимал, что гонка для него скорее всего проиграна, и это приводило его в такую ярость, что он не мог ни спать, ни есть. И вообще сон и аппетит посещали его все реже.
Однажды, к его радости, день сменился ночью, хотя и короткой. Потемневшее небо над головой показалось ему восхитительным. На нем не было видно даже звезд. В полной темноте звонок Даффи явился полной неожиданностью.
