— Кому она нужна, твоя магия?..
— Кому-то нужна…
— Большинство писак обходится без всякой магии…
— Так то писак… А настоящего писателя без этого не бывает… Магия слова! Вот у тебя и у нашего бестолкового, бессмысленного Алекса вдруг обнаружились подлые таланты. Ты, уподобившись средневековой ведьме, промышляешь колдовским сглазом, Алекс же летает по ночам, как сова или филин какой… прохожих пугает. А у меня — магия слова… Это куда серьезней. Это тебе не хухры-мухры! И потом, ты не справедлив, когда заявляешь, что у меня за словами ничего не стоит. Мои романы — это моя жизнь, мои страдания, помноженные на опыт и гениальность…
— Ты опять шутишь?
— А ты как думаешь? — я услышал, как он засмеялся. — А Алекса мне жаль… К нему пришла, если не слава, то широкая известность, а это пагубно может сказаться на его миниатюрном таланте. И еще возраст… В его годы такие встряски небезопасны, поверь мне…
— Будто с тобой еще совсем недавно не произошла подобная история?!
— Какой же ты все-таки еще ребенок! Я — это совсем другое дело! Я интеллектуал. А Алекс? У него, кроме прекрасной фамилии Энгельгардт, ни в облике, ни в речи, ни в мыслях нет ничего, что можно было бы отнести к разумной деятельности… Запомни, для того чтобы мирно уживаться с собственной славой, нужно прежде всего ни с кем ею не делиться, а во вторых — неустанно подпитывать ее скандальными выходками. А на это способны только дальновидно мыслящие беспринципные интеллектуалы! И никак не Алекс… Боюсь я за него… Алекс может спиться…
— Так он же бросил!
— Вот я и говорю, ему надо помочь освоиться в сложной обстановке… Он сейчас при деньгах. При больших деньгах! Уже накупил себе прорву всяких ненужных вещей вроде электрического штопора, дачного участка в природоохранной зоне и женского зонтика, который приобрел по ошибке. Он становится неуправляемым… Он чудит!
— Он всегда был таким…
— Не скажи! Он сорок лет был дисциплинированным и послушным ребенком. И я всегда умел подчинить его своей воле, кстати, в его же интересах. Помнишь, как я командировал его к тебе, в Венецию? С корзиной и соломенной шляпой? Я его тогда спас от запоя! Он стартовал от меня в пять утра. Высунувшись в окно, я видел, как он удалялся от меня в направлении Шереметьева. После недельного пьянства видеть в утреннем небе друга, летящего с корзиной в руке на фоне бледно-розовых предрассветных облаков, это, скажу тебе, зрелище не для слабонервных. Тут и трезвый человек с абсолютно нормальной психикой повредился бы в уме. У меня же в то время был запой… Можешь представить, каково мне тогда было… А Алекс тогда так ко мне присосался, что мы могли одновременно загреметь в психушку с диагнозом "белая горячка". Он должен быть мне благодарен… Он полетел в Венецию для поправки здоровья, а я, как ты знаешь, остался коротать время в обществе чертей. Кстати, очень симпатичные твари! Но лучше бы мне их было не видеть… А Алекса надо постоянно держать на коротком поводке и грозить цугундером, чтобы он чего-нибудь не натворил. Алекс витает в облацех, яко глупый птах.
— Ничего не понимаю… Иногда ты такое скажешь, что я вообще теряю способность что-либо соображать!
— Что ж тут удивительного? Ты и Алекс — два сапога пара. Ты такой же интеллектуал, как и он…
— А что значит эта твоя магия?
— Как же, так я тебе всё и рассказал!
— У тебя есть тайны от меня?!
— Никакой тайны здесь нет. Магия слова — это… это, когда читают и оторваться не могут, — Юрок сделал паузу. — И написано вроде бы так себе… И вроде ни о чем, и слова обыденные, изношенные… А оторваться, повторяю, нет сил… Это и есть магия слова. Она очаровывает… Слова опутывают читателя, как паутина, и ему уже не вырваться.
— А ты сам-то? У тебя она есть, эта магия?..
Юрок думал недолго:
— Есть. Это единственное, — вернее, почти единственное, — мое достоинство как литератора. И еще способность к предвидению!
— И что же тебе сейчас подсказывает твоя способность?
— Я чувствую по твоему изменившемуся голосу, что в комнату кто-то вошел… Это…
— Это, наверно, Дина, — быстро сказал и обернулся.
И действительно, в дверях стояла Дина. С двумя чашками кофе.
— Поздравляю, — прокряхтел Юрок. Я представил себе, как он осклабился. — Одного не могу понять, почему всегда везет не тем, кто этого действительно заслуживает…
— Ты позвонил мне, чтобы обидеть?
— Я позвонил другу, чтобы услышать его голос…
— Как там твоя книга? Издадут ее когда-нибудь?
— Может быть, может быть, — задумчиво сказал Юрок и, не прощаясь, повесил трубку.
Я пожал плечами.
Кто знал, что это был наш последний разговор?..
— Ты ни разу не показывал мне свою мастерскую, — сказала Дина. Я взял чашку из ее рук и сделал глоток.
— Вот, — сказал я и указал на стоящие вдоль стены картины, — смотри, вот они, мои цветные переводные картинки…
…Помню, Дина сказала мне:
— Все дело в том, что ты меня больше не любишь…
— Неправда! Я просто не могу любить сильнее, чем люблю… Да и ты виновата… Вернее, не ты, а то что ты уехала…
— Любовь…
— Что — любовь?..
— Ты не способен любить.
— Неправда! Я люблю. Я люблю тебя.
— Ты не способен любить… В твоих чувствах нет жизни. И поэтому тебя всегда будет ждать неудача.
— А Шварц? Он ведь тоже не способен любить…
— Шварц влюбляется и влюбляет в себя, и это делает его неотразимым в глазах женщин. Любая женщина — даже самая сильная и независимая — мечтает, чтобы ее поработили… И Шварц это знает. И его женщины всегда знают, что он это знает. Похоже, он родился с мыслью побеждать. Он победитель, а для женщины это главное… Тебе надо влюбиться… Хотя бы в себя. Как Шварцу. Но ты живешь с мыслью о зле, в твоем чувстве нет любви, и ты озлобился на весь мир, а это конец…
— Я и сам это знаю…
— Тогда смирись, уйди, займись чем-нибудь другим…
— Я не могу. Я художник. И уходить мне некуда… — сказал я. — И потом, я еще должен научиться рисовать меловые кресты…
Картину со спешащими под дождем людьми я Дине не показал… Не решился.
Трудно расставаться с полюбившимся героем, но жизнь не книга, и ее не перепишешь. Обратите внимание, опять банальность…
Умер Юрок… (Хотя это и отдает кощунством, но так и хочется сказать, что он умер для того, чтобы своей смертью оживить сюжет).
Не знаю, как читателю, а мне Юрок нравился. В нем было что-то… — я прощаю себе эту невинную нескромность — что-то от меня самого. Но Юрок так много наговорил за последние месяцы о своей неизбежной кончине, что просто не мог не умереть. Да и врачи оказали ему в этом посильную помощь. Особенно легендарный Цвибельфович, если только Юрок его не выдумал…
Умер Юрок, как и жил до последнего времени, во сне.
Не могу сказать, что его смерть не потрясла меня.
Во-первых, с прискорбием приходилось признать, что засбоил мой сглаз. А это многое меняло…
Во-вторых, Юрок так часто умирал, что этим невольно приучил нас к мысли, что он, по всей видимости, так закалил свой организм испытаниями на прочность, что теперь уже никогда не умрет, и все его бесконечные разговоры о страхе перед смертью — не более чем легкая разминка перед марафонским забегом в бессмертие.
Поэтому не только я, но и Алекс и Шварц сразу примчались в морг, как бы надеясь, что Юрок (а он уже был там…) умер не до конца и еще успеет нам объяснить, как это его так неожиданно для всех угораздило сыграть в ящик. Как он это нам объяснит, мы не представляли. Может, намекнет как-то, знак подаст…
— Умер и умер… Все помрем, и ничего особенного в этом нет, — сказал, по слухам, бессердечный Бова, когда ему сообщили о смерти Юрка, — жил-жил человек и помер. Обычное дело… Ежедневно в мире помирает несколько миллионов человек… И ничего… Я всегда говорил, что все мы стоим в очереди перед могильной ямой… Сейчас, значит, подошел его черед. Жалко, конечно, — говорят, лицемерно вздохнул Бова, радуясь, что умер опять не он, — но этот Король писал такие книги, такие книги! Какие я никогда бы не дал читать своим детям… если б они у меня были!
И, удивительное дело, не приехал, подлец, на похороны, где мог покрасоваться перед народом, и отказал Юрку в прощальном слове!
