Помолчали.
— До чего вы все-таки дура, — сказал Стенька тихо, но с чувством.
— Пацан, брось женщин обижать, а то я тебя так обижу… — предупредил охранник, держа стакан у глаза. Как именно он обидит Стеньку, он объяснять не стал — таинственность всегда страшнее конкретики.
— А тебе-то что? — мрачно, нисколько не испугавшись, спросил Стенька. — Мурло квадратное.
— Ты меня доведешь, пацан.
— Тихо вы, оба, — веско сказал отец Михаил.
Эдуард, совещающийся с Аделиной и поглядывающий на проем, соединяющий бар с вестибюлем — Эдуард, готовый в любом момент открыть по проему беглый огонь, сердито оглянулся и сказал:
— Потише, вы там!..
Где-то вне гостиницы изменилось на какое-то время — секунды две — качество звукового фона. Стреляют, подумал Эдуард. В кого? Вроде бы из гостиницы никто не выходил. Разве что Милн выкинул Демичева из окна. Или выкинули Милна. Или Кречет с прихвостнями сошелся с кем-то, и кто-то выпрыгнул… глупости какие.
— А вот вы читаете какие-нибудь книги современные? — обратилась Марианна, в основном к отцу Михаилу.
— Как же не читать, читаю, — согласился отец Михаил. — Недавно читал Алана Блума. «Закрытие Американского Разума». Очень познавательно, почти все неправда.
— Я не о том…
— Это очень важная тема, — серьезно заверил ее отец Михаил. — Почему закрываются разумы, почему в просвещенной Америке профессура учит студентов мыслить даже не шаблонами, но расплывчато…
— Это Америка-то просвещенная? — презрительно задал риторический вопрос, ответ на который был всем, на его взгляд, известен, Стенька.
— … и это, конечно же, имеет непосредственное отношение ко всем странам.
— Я не это имела в виду, — терпеливо возразила Марианна. — Просвещенную Америку мы с вами обсуждать теперь не будем, у вас, как у служителя культа, недостаточно информации, чтобы дискутировать на эту тему. Я о более простом — вот, например, если вы читали Трушкова или Куприяненко, то какие впечатления?
— Впечатление, что ты дура набитая, — сказал Стенька. — Вот и все наши впечатления.
Почувствовав профессиональным чутьем движение в вестибюле, Эдуард отделился от Аделины, скользнул мимо стойки, и прижался к стене возле проема. Но тут же расслабился, сунул руки в карманы, вернулся к стойке и облокотился на нее. В бар вошел очень мокрый, очень ошарашенный человек небольшого роста, похожий на обиженного облысевшего медвежонка.
— Добрый вечер, — сказал он, озираясь, и поправляя воображаемую репортерскую сумку на плече. — Я ищу Демичева. Где Демичев?
— А вы разве не Демичев? — удивился Эдуард.
— Я Кашин, просто Кашин, — сказал просто Кашин. И добавил, — Олег. Демичев здесь?
Кроме стеклянноглазой Людмилы, все неотрывно смотрели теперь на Кашина.
— Мне Малкин сказал, что он здесь.
— Малкин здесь? — еще больше удивился Эдуард.
— Ха-ха, очень смешно, — недовольно, тусклым голосом, произнес мокрый Кашин. — Он мне сказал, что Демичев здесь.
— А скажите, как вы сюда попали? — спросил Эдуард с интересом.
— Это долго рассказывать. Я потом напишу, как-нибудь… Яхтсмен привез, на катамаране.
— Каком катамаране? — действительно не понял Эдуард.
— Ну, каком… Как все катамараны.
Кашин подумал, поставил ладони параллельно, и развел их на четыре дюйма.
— И где же он теперь? — спросил Эдуард.
— Катамаран?
— Нет, яхтсмен.
— Уплыл. Он к регате готовится. Занятный пацан. Говорит — в такую бурю самое то.
Эдуард подумал — не пойти ли в разведку — но, вспомнив колебания качества звука вне гостиницы, передумал. Скорее всего, подготовку к регате сорвали снайперы.
— Так все же где тут Демичев, а? — настаивал Кашин.
Какой-то он несуразный, подумал Эдуард. Таких обычно считают талантливыми. Это, наверное, влияние голливудских фильмов.
— Проходите, присоединяйтесь к компании, — предложил он. — Демичев скоро будет. Идите, идите.
— Что это вы мне указываете, что мне следует делать? — неприязненно спросил Кашин.
Эдуард слегка отвернул полу пиджака. Посмотрев некоторое время на рукоять пистолета, Кашин коротко кивнул, сказал «Ну, раз так…», и направился к остальным. Аделину с автоматом он увидел только когда чуть не столкнулся с ней — она направлялась к Эдуарду. Кашин был несколько близорук, а очки потерял, когда хватался окоченевшими мокрыми пальцами за мачтовое крепление спорящего со стихией катамарана.
— Э… — сказал приветственно Кашин Аделине.
Но его не удостоили даже взглядом.
— Линка, не путайся под ногами, — сказал Эдуард.
— Не указывай мне. Где же Милн, черти бы его взяли!
— Дался тебе Милн.
— Мне бы, Эдька, друг ситный, убраться бы отсюда побыстрее.
— Уберешься при первой возможности. Скинь ты автомат с плеча. Из тебя такой же боевик, как из Стеньки строитель.
Месяца четыре назад, когда Эдуард решил в очередной раз навести о Стеньке справки, прораб, у которого дня три работал Стенька, сообщил, что за парнем нужно все время следить. Мало того, что у него все из рук сыпется и после этого перестает функционировать, но, например, на крыше его одного оставлять нельзя — свалится, и нельзя одного оставлять с автогеном — либо Стенька сломает автоген, либо автоген Стеньку.
Эдуард снова напрягся, и на этот раз, подойдя к стене возле проема, все-таки вытащил пистолет. Все посмотрели на него, кроме Людмилы. Но и на этот раз ничего страшного не произошло — в бар вверглись, разрозненно, не группой, но малой толпой, Некрасов, Амалия, Демичев, и Милн.
Эдуард быстро спросил у Милна:
— Что там?
— На восьмом и на третьем перестрелки. Следите за проемом, мне нужно кое с кем переговорить.
— Милн! — позвала Аделина.
— Да?
— Перспективы есть?
— Возможно скоро будут.
— А вертолет?
— Про вертолет рекомендую забыть.
Аделина побелела от прилива холодной злости. Эдуард смотрел почему-то на Милна — тот направлялся к столу — и не заметил, или сделал вид, что не заметил, выхода Нинки — тихого, неслышного. Через четыре такта за Нинкой последовала Аделина.
Эдуард, разрываясь, смотрел, как все здороваются, и смотрят недоверчиво на потухшего Демичева, а Кашин рассказывает о том, что ему сказал Малкин…
— А кто такой Малкин? — спросила Марианна.
— Малкин?
— Малкин…
— Хоккеист такой есть, — подсказал Стенька. — За бугром играет.
— Нет, Малкин — это издатель. Представительный такой мужчина, солидный.
— Да нет же, Малкин — он…
— Милн! — позвал Эдуард.
Но Милн, не оглядываясь, поднял предупредительно указательный палец. И остановился возле Стеньки.
— Как дела? — спросил у него Милн.
— Ничего дела, — с легким вызовом ответил Стенька.
Милн смотрел теперь на сидящего у стены Пушкина. Бросил взгляд на Людмилу. Снова посмотрел на Пушкина. Некрасов и Амалия уселись с остальными.
— Я попросил прощения, вот у него, — сообщил Стенька Милну, а затем и Некрасову. — У вас не буду просить, а у него попросил. Раненый он. Да и вообще, как у любимой интеллигентиками авторши написано… как это… «Кто к жидам не знал дороги…» Как там дальше?
— Должен в срок платить налоги, — подсказал Некрасов.
— Нет, не так… а…
— А Малкин? — спросил Милн.
— Малкин — хоккеист, я ж говорю, — возмутился Стенька. — Никто не слушает.
Мокрый Кашин благоразумно решил не вмешиваться.
Милн взял Стеньку за шиворот, поднял на ноги, и хотел было вести его в банкетный зал.
— Милн, там занято! — крикнул ему Эдуард, порываясь бежать за Аделиной.
— В банкетном зале?
— Да! Там дети!
— Что они там делают? — спросил Милн, не выпуская пытающегося вывернуться Стеньку.
— Не знаю. Пируют, наверное, — предположил Эдуард, радуясь в глубине души, что Милн обращается со Стенькой так, как Эдуарду самому давно хотелось обращаться со Стенькой, но он не имел права.
— А в кухне? — спросил Милн.
— Оставьте парня, — попросил отец Михаил.
— Не волнуйтесь, ничего с ним не станется, — отозвался Милн, волоча Стеньку в кухню.
В кухне он припер его к блестящей, не очень чистой, двери холодильника и слегка долбанул затылком.
— Э! — возразил Стенька.
Милн вытащил мобильник.
— Не желаете ли позвонить дяде? — спросил он. — Или папе?
— Что это вы…
Милн еще раз долбанул его затылком в дверцу.
— Не желаете?
— Зачем?
— Чтобы рассказать ему, где находитесь, и кто еще находится здесь же, с вами.
— Да при чем…
— Звони, парень. Вот тебе телефон.
— При чем тут мой дядя?
— Как это — при чем? Кто у тебя дядя?
— Да так… директор предприятия…
— А папа?
— Папа?
