– Пойду поговорю с ним. – Йоко поднялась. – А ты посиди здесь. Мне хочется расспросить его о Кимура.
Ни слова не ответив, Курати взял чашечку с сакэ. Кото в военной форме с погонами ефрейтора о чем-то беседовал с Садаё. Глядя на Йоко, никто бы не сказал, что она только что плакала. Коротко поздоровавшись, Кото, как всегда, приступил прямо к делу.
– Извините, что побеспокоил вас. Завтра у нас очередная инспекторская поверка, будут обходить казармы. А я забыл отдать в стирку платок, в который увязаны мои вещи. Сейчас потихоньку отпросился у капрала, чтобы купить кусок материи. Но подрубить платок некому, вот я и прибежал к вам. Не могу ли я попросить вас сделать это, и как можно скорее.
– Нет ничего легче! Ай-сан! – громко позвала Йоко. Айко явилась с необычной для нее поспешностью. Йоко вдруг вспомнила Курати, и ей стало не по себе. Но в последнее время она относилась к Айко с такой нежностью, что можно было подумать, будто ее любовь перешла от Садаё к Айко. Йоко продолжала суеверно надеяться, что их отношения с Курати станут прочнее, если она убьет в своей душе любовь ко всем остальным людям. Если она будет обращаться с горячо любимой Садаё сурово, а с Айко, которую недолюбливает, ласково, пусть даже пересиливая себя, Курати, может быть, переменится к ней. И она старалась не укорять Айко, несмотря на все свои подозрения.
– Ай-сан! Кото-сан просит подрубить вот этот платок. Сделай, пожалуйста, только побыстрее. А с вами, Кото-сан, мы поговорим в соседней комнате. Внизу сидит Курати-сан, но вам, наверно, не очень хочется его видеть… Прошу вас!
Она провела Кото в соседнюю комнату. Кото время от времени беспокойно поглядывал на часы.
– Кимура что-нибудь пишет? – Кото произносил теперь имя Кимура без вежливой приставки «кун», словно подчеркивая этим, что Кимура – его близкий друг, а не муж Йоко. И сегодня Йоко обратила на это особое внимание. Она ответила, что Кимура пишет, и довольно часто.
– У него снова что-то не ладится? – Да, как видно, не совсем ладится.
– Как видно, совсем не ладится, если судить по его письмам. Открытие выставки снова отложили на год, и Кимура очутился в еще более тяжелом положении, чем прежде. Для человека молодого это не так уж страшно, но все же жаль, что ему не везет. Денег вам он, наверно, не посылает?
«Какая дерзость!» – подумала Йоко. Но поскольку Кото сказал это, надо полагать, без всякой задней мысли, ей не хотелось отвечать колкостью.
– Нет, по-прежнему присылает.
– Да, таков уж Кимура, – обращаясь скорее к самому себе, нежели к Йоко, взволнованно сказал Кото, неприятно пораженный спокойным ответом Йоко.
– Неужели деньги, посылаемые Кимура, не жгут вам руки? – сказал он резко, глядя ей прямо в глаза и в волнении застегивая и расстегивая латунную пуговицу мундира красными, лоснящимися, словно вымазанными маслом, пальцами.
– Нет, отчего же?
– Так ведь Кимура бедствует… Судите сами… – Кото собрался было обрушить на Йоко страстную и гневную речь, но, заметив, что фусума в соседнюю комнату, где находились сестры Йоко, раздвинуты, заговорил о другом.
– Вы еще больше похудели со времени нашей последней встречи.
– Ну как, Ай-сан, готово? – уже совсем другим тоном спросила Йоко и, воспользовавшись тем, что Айко ответила: «Нет, осталось еще немного», – направилась к ней. Садаё, облокотившись на стол, со скучным видом глядела в сад, на который уже спустились вечерние сумерки, не проявляя никакого интереса к тому, что происходит вокруг. В просветах между деревьями, выстроившимися вдоль ограды, виднелись розы самых разнообразных оттенков. «Последнее время Садаё и в самом деле какая-то странная», – подумала Йоко. Кусок материи в руках у Айко не был подрублен и наполовину. Подавив растущее раздражение, Йоко сказала:
– Это все, что ты сделала? Что с тобой, Айко-сан? Давай, я сама. А ты… Саа-тян, и ты тоже… Идите к Кото-сан, займите его.
– Я пойду поговорю с Курати-сан, – неожиданно заявил Кото. Не успела Йоко ответить, как он стал спускаться с лестницы. Йоко сделала Айко знак глазами, и та, поняв, что надо проводить Кото вниз и прислуживать мужчинам, поспешно вышла.
Сидя за шитьем, Йоко испытывала некоторую тревогу. Кто знает, что может произойти, когда сойдутся этот Кото, не признающий никаких компромиссов, и Курати, окончательно потерявший способность владеть собой. Водить Кимура за нос после сегодняшней встречи с Кото, вероятно, больше не удастся. Однако сказанное Кото пробудило в ней сочувствие к Кимура. Любя Курати, она могла с легкостью представить себе положение и душевное состояние Кимура. Чутье любящего человека давно подсказало Кимура, каков характер отношений между Курати и Йоко. Он знает все – и мучается и страдает. Но по доброте душевной бесконечно верит Йоко и не перестает надеяться, что когда-нибудь его искренность найдет в ее сердце отклик. Он посылает ей деньги, добытые ценой отчаянных усилий, несмотря на то, что в любой момент сам может оказаться в безвыходном положении. Да, в самом деле странно, как эти деньги не жгут ей руки. Правда, верная себе, Йоко не была настолько бездумной, чтобы не обнаружить в характере Кимура эгоистических черточек. И в его безграничном доверии к ней, и в том, что он посылает ей деньги, добытые потом и кровью, она усматривала холодный деловой расчет. Меряя чувства Кимура к ней той же меркой, что и собственные чувства к Курати, Йоко считала их недостаточно сильными и искренними. Ведь глупо сидеть где-то за тридевять земель в Америке и оттуда пытаться завоевать чью-то любовь. Будь Йоко на месте Кимура, она бросила бы все, стала бы нищей, но немедленно уехала бы из Америки. Насколько прямодушнее и искреннее Ока, вслед за Йоко возвратившийся в Японию. У Ока, правда, нет нужды заботиться о хлебе насущном. Но пусть даже Кимура с головой ушел в дела и терпит лишения во имя их будущей совместной жизни, все равно неприятно сознание, что сердце его больше занято коммерцией, чем любовью. Если бы он бросил свое дело и остался без гроша, если бы вернулся в Японию на одном пароходе с нею, быть может, она убила бы его, но печальная и светлая память о нем жила бы в ее сердце до самой смерти… В этом нет сомнения. А так Кимура – просто человек, достойный сострадания. Сердце женщины, которую он любит, принадлежит другому. Уже одно это – трагично. Вряд ли Курати любит еще кого-нибудь, кроме Йоко. Он только немного отдалился от нее. Но и это породило в ней беспокойство и ревность, жгучую, как раскаленное железо. Легко себе представить, как мучается Кимура… Да, она чересчур жестока с ним – эта мысль больно кольнула Йоко в самое сердце. «Неужели деньги, посылаемые Кимура, не жгут вам руки?» – все время звучало у нее в ушах.
Размышляя, Йоко не заметила, как подшила материю и аккуратно разгладила шов рукой. Садаё по-прежнему сидела, положив на стол широко расставленные локти, и равнодушно смотрела в сад, даже не отгоняя комаров. Мочки ушей, выглядывавшие из-под густых лаково-черных волос, покраснели, будто обмороженные, и Йоко безошибочно поняла, что Садаё чем-то расстроена и плачет. Нельзя сказать, чтобы Йоко было неведомо такое состояние. Когда ей было примерно столько же лет, сколько Садаё, мир вдруг начинал казаться ей печальным, и в светлое, радостное настроение врывалась грусть. Очень живая, Йоко, как ни странно, в детстве была пугливой. Как-то летом она ездила с семьей в глухую деревушку на севере. В пути они остановились на ночлег в большой пустой гостинице. Все улеглись рядом. Йоко положили с самого края, у стенной ниши. И ей почему-то стало невыносимо жутко, мерещилось, будто с картины, висевшей в нише, и с остальных вещей ползут к ней какие-то странные существа. Она дрожала и никак не могла уснуть, а когда попыталась втиснуться между отцом и матерью, уже начавшими засыпать, ее прогнали да еще выбранили за то, что она, такая большая, болтает вздор. Пока ее ругали, она уснула, а когда проснулась утром, то увидела, что лежит на том самом месте, где ей было так страшно. А вечером, разглядывая с веранды запущенный сад, она вдруг вспомнила ночное происшествие, и ей стало грустно. Все ее бросили, даже отец и мать. Люди, которые, казалось, были добры к ней, лгали. Все только и ждали случая, чтобы оттолкнуть ее от себя. Почему же она до сих пор не поняла этого? И когда все ее отвергнут, она будет, как и сейчас, в одиночестве тоскливо разглядывать сад. Так размышляла маленькая Йоко, и сколько ни утешали ее родители, никак не могла успокоиться.
Глядя на Садаё, Йоко вспомнила свое детство, и ей вдруг показалось, что Садаё – это маленькая Йоко. С ней такое часто бывало. Случится что-нибудь, а ей мерещится, что когда-то раньше это уже случалось. Ей казалось, что Садаё – это не Садаё, «Тайкоэн» – не «Тайкоэн», «Усадьба красавиц» – не «Усадьба красавиц». Голова Йоко была словно в тумане, сквозь который отчетливо проступала только одна мысль: где же Садаё, а где сама она в детстве. При этой мысли стало пусто и тоскливо. Ощущая собственную беспомощность, Йоко застыла с иглой в руке и чуть не со страхом смотрела на освещенную лампой Садаё, которая сидела, устремив взгляд на погружавшуюся в сумерки рощу.
