Яккельсен уставился в свою тарелку. На столе рядом с ним лежит его связка ключей. Положив на стол нож и вилку, я протягиваю правую руку, кладу ее на его ключи, медленно двигаю их по столу и сбрасываю себе на колени. Под столом я ощупываю их все один за другим, пока не нахожу тот, на котором три буквы «К» и цифра 7. Это ключ-проводник «Кроноса», который есть и у меня. Но кроме этого ключа у Яккельсена есть ключ с буквой «Н». Судно ремонтировали в Гамбурге. «Н» означает Hauptschlüssel[30]. Я снимаю его с кольца.
Потом кладу оставшиеся в связке ключи назад и встаю. Он не пошевелился.
У себя в каюте я тепло одеваюсь. Оттуда иду на ют.
Я иду не спеша, держась рукой за перила. Это должно выглядеть как прогулка.
Расстояние в Северной Гренландии измеряется в sinik — «снах», то есть числом ночевок, которое необходимо для путешествия. Это, собственно говоря, и не расстояние, потому что с изменением погоды и времени года количество sinik может измениться. Это и не единица времени. Перед надвигающейся бурей мы с матерью проехали без остановки от Форсе Бэйдо Ииты — расстояние, на котором должны были быть две ночевки.
Sinik — это не расстояние, не количество дней или часов. Это и пространственная, и временна́я категория, понятие из области пространство-время, которое передает совокупность пространства, движения и времени, являющуюся само собой разумеющейся для эскимосов, но не поддающуюся передаче ни на один европейский разговорный язык.
Европейское расстояние, обычный парижский метр, это нечто иное. Это единица измерения для преобразователей, для людей, которые смотрят на мир исходя прежде всего из того, что мир нуждается в переделке. Инженеры, военные стратеги, пророки. И картографы. Как я сама.
Впервые я всерьез поняла метрическую систему во время курса топографии в Датском техническом университете осенью 1983 года. Мы обмеряли парк Дюрехавен. С теодолитами и рулетками, и нормальным распределением, и эквидистантой, и случайной переменной, и дождем, и маленькими карандашами, которые все время нужно было точить. И с измерением шагами. Наш преподаватель не уставал повторять, что топография начинается и кончается тем, что геодезист должен знать длину своего шага.
Я знала мой шаг, измеренный в sinik. Я знала, что если нам приходится бежать за санями, потому что небо черно от затаенных разрядов, проходит вдвое меньше sinik, чем когда нас тянут собаки по свежевставшему льду. В тумане это количество увеличивается вдвое, во время снежной бури может увеличиться в десять раз.
Так что в Дюрехавене я сама переводила мои sinik в метры. С тех самых пор, независимо от того, иду ли я во сне или по канату, надеты ли на мне сапоги с «кошками» или узкая черная юбка, заставляющая двигаться японским пятисантиметровым шагом, я всегда точно знаю, какое расстояние я прохожу каждый раз, когда делаю шаг.
Не ради развлечения я отправилась гулять на ют. Я обмеряю «Кронос». Я смотрю на воду, но вся моя наличная энергия уходит на то, чтобы запоминать.
Я прохожу двадцать пять с половиной метров по палубе мимо задней мачты и ее двух грузовых стрел и дальше к кормовой надстройке. Двенадцать метров вдоль надстройки. Я облокачиваюсь на фальшборт и прикидываю, что надводная высота борта — пять метров.
Позади меня кто-то стоит. Я оборачиваюсь. Хансен заполняет собой весь дверной проем, ведущий в слесарную мастерскую. Массивный, в больших сапогах с деревянными каблуками. В руке он держит нечто, напоминающее короткий кинжал.
Он рассматривает меня с тем ленивым животным удовлетворением, которое появляется у некоторых мужчин от сознания собственного физического превосходства.
Он поднимает нож. Потом подносит левую руку к лезвию и начинает круговыми движениями протирать его маленькой тряпочкой. На лезвии остается белый след, похожий на мыльный.
— Мел. Их надо чистить мелом. Иначе не будут блестеть.
Он не смотрит на нож. Пока говорит, он не сводит с меня глаз.
— Я их сам делаю. Из старых ножовок по металлу. Самая твердая сталь в мире. Сначала я обрабатываю лезвие на точиле. Потом довожу на наждачном бруске, потом на оселке. И наконец полирую мелом. Очень, очень острые.
— Как бритвенное лезвие?
— Острее, — говорит он удовлетворенно.
— Острее, чем маникюрные пилочки?
— Гораздо острее.
— Как же получается, — говорю я, — что ты так чертовски плохо выбрит и что каждый раз, когда ты появляешься на камбузе, у тебя невероятно грязные ногти?
Он смотрит на капитанский мостик и опять на меня. Облизывает губы. Но не находит, что ответить.
История повторяется? Разве Европа не пыталась всегда опустошать свои клоаки в колониях? Разве «Кронос» не то же самое, что судно с осужденными на пути в Австралию, иностранный легион на пути в Корею, английские коммандос на пути в Индонезию?
У себя в каюте я достаю два сложенных листка формата А4. Они лежали в кармане моей куртки. Я больше не оставляю ничего важного в каюте. Пока я еще помню, я заношу те цифры, которые отмерила шагами, на чертеж корпуса «Кроноса», который я начала делать. На полях я записываю остальные цифры. Часть из них я знаю, часть додумываю.
Общая длина: 105 метров
Внутренняя длина: 97 метров
Ширина: 15 метров
Высота верхней палубы: 9,5 метра
Высота второй палубы: 6 метров
Грузовместимость (II палуба): 100 000 куб. футов
Грузовместимость (корпус): 125 000 куб. футов
Всего: 225 000 куб. футов
Скорость: 18 узлов, при эффективной мощности 4500 л. с.
Потребление топлива: 14 тонн в сутки
Дальность плавания: 10 000 морских миль
Я пытаюсь найти объяснение тем ограничениям, которые накладываются на передвижения экипажа по судну. Когда эскимос Ханс плыл с Пири к Северному полюсу, матросам было запрещено выходить на офицерскую палубу. Это было частью военной муштры, попыткой при помощи судна доставить в Арктику надежность и спокойствие феодальной иерархии. На современном судне экипаж слишком мал для такого рода правил. И однако же они существуют на «Кроносе».
Я включаю стиральные машины. Потом выхожу из прачечной.
Если ты являешься частью изолированной группы — в интернате, на материковом льду, на судне, — то твоя индивидуальность стирается, отчасти уступая место ощущению единого целого. В любую минуту я, не задумываясь, могу узнать любого человека этого судового мира. По шагам в коридоре, по дыханию во сне за закрытой дверью, по посвистыванию, рабочему дню, по вахтенным часам.
А они, в свою очередь, знают, где нахожусь я. Но есть преимущество в том, что ты работаешь в прачечной. По звуку кажется, что ты там, хотя на самом деле тебя там нет.
Урс собирается есть. Он открыл откидной столик рядом с конфоркой, постелил на него скатерть, накрыл стол и зажег стеариновую свечу.
— Fräulein Smilla, attendez moi one minute[31].
Кают-компания «Кроноса» — это вавилонское столпотворение английского, французского, филиппинского, датского и немецкого. Урс беспомощно плавает между обрывками языков, которых он никогда не учил. Я чувствую к нему сострадание. Мне слышно, как разрушается его родной язык.
Он вытаскивает для меня стул и ставит на столик тарелку.
Ему необходима компания, чтобы есть. Он ест так, как будто ему хотелось бы объединить жителей всех стран вокруг кастрюль с мясом, он преисполнен неистребимой веры, что, несмотря на все войны, и насилие, и языковые барьеры, и климатические различия, и проявления датского военного суверенитета в Северной Гренландии, даже после введения самоуправления, у нас есть одно общее — нам надо питаться.
На его тарелке порция макарон, которая достаточно велика, чтобы можно было ею поделиться.
— Вы слишком худенькая, Fräulein.
Он натирает большой кусок пармезана, сухая золотистая пыль, словно маленькие снежинки, сыплется на макароны.
— Вы ein Hungerkünstler[32].
Разрезав на части собственноручно испеченные батоны, он поджарил их в масле с чесноком. Засовывая в рот куски по десять сантиметров, он медленно и с удовольствием пережевывает.
— Урс, — спрашиваю я, — как ты попал на судно?
У меня не получается говорить ему «вы».
Он перестает жевать.
— Верлен говорит, что вы Polizist[33].
Он обдумывает мое молчание.
— Я был im Gefängnis[34]. Два года. In der Schweiz[35].
Это объясняет цвет его лица. Тюремная бледность.
— Я ездил на машине в Марокко. Я решил, что если провезти с собой два килограмма, то у тебя будут деньги на два года. У итальянской границы меня взяли на Stichprobekontrol. Ich bekam drei Jahre[36]. Освободили через два года. В октябре прошлого года.
— Как тебе было в тюрьме?
— Die beste Zeit meines Lebens[37].
От волнения он перешел на немецкий.
