Как вы помните, «Виндзор», некогда роскошный денверский отель времен «Золотой лихорадки» и во многих отношениях городская достопримечательность — в большом салуне внизу стены до сих пор хранят следы пуль, — служил в свое время Дину родным домом. Он жил здесь с отцом в одном из номеров. И теперь он явился сюда отнюдь не туристом. В этом салуне он пил так, словно обратился в тень своего отца: вино, пиво и виски он хлестал как воду. Он раскраснелся, покрылся потом, он завывал и горланил у стойки. Одолев на полусогнутых танцплощадку, где танцевали со своими девушками западные пропойцы, он попытался сыграть на пианино, а потом принялся заключать в объятия бывших арестантов и перекрикиваться с ними во всеобщем шуме и гаме. Тем временем вся наша компания сидела за двумя громадными сдвинутыми столами. Сидели там Денвер Д. Долл, Дороти и Рой Джонсон, одна девушка из Буффало, Вайоминг, — подруга Дороти, Стэн, Тим Грэй, Бейб, я, Эд Данкел, Том Снарк и кто-то еще — всего тринадцать. Долл веселился на славу: поставив перед собой на стол машинку для очистки орехов от скорлупы, он бросал в нее монетки и лакомился арахисом. Он посоветовал нам всем написать что-нибудь на грошовой почтовой открытке и отправить ее в Нью-Йорк Карло Марксу. И мы написали несусветную чушь. Ночь Лаример-стрит оглашалась звонкой скрипичной музыкой.
— Ну, разве не весело! — орал Долл. В уборной мы с Дином ломились в закрытую дверь, а потом попытались ее взломать, но она оказалась не меньше дюйма толщиной. Я заработал себе трещину в кости на среднем пальце и понял это только на следующий день. Мы были пьяны в дымину. На наших столах стояло одновременно пятьдесят стаканов пива. Надо было лишь носиться вокруг и отхлебывать из каждого. В этом хороводе, что-то тараторя, кружились с нами бывшие арестанты из Кэньон-Сити. В фойе салуна под тикающими старинными часами сидели, опершись на трости, погруженные в грезы одряхлевшие бывшие старатели. Подобное неистовство они знавали и в куда лучшие времена. Все закружилось в вихре. Где только не устраивались вечеринки! Одна — даже в замке, куда мы все и поехали — кроме Дина, который умчался в неизвестном направлении. В зале этого замка мы расселись за громадным столом и принялись орать. Снаружи были гроты и плавательный бассейн. Наконец-то я отыскал замок, где выползет на поверхность исполинский мировой змей.
Потом, поздней ночью, остались только Дин, я, Стэн Шефард, Тим Грэй, Эд Данкел и Томми Снарк — все в одной машине, все еще было впереди. Мы заехали в Мексиканский квартал, мы заехали в Файв-Пойнтс, мы колесили по городу. От восторга Стэн Шефард потерял рассудок. Резким визгливым голосом он то и дело выкрикивал: «Сукин сын! Черти жареные!» — и хлопал себя по коленям. Дин был от него без ума. Он повторял все, что говорил Стэн, отдувался и вытирал пот со лба.
— Эх, и повеселимся же мы, Сал, когда поедем в Мексику с этим пройдохой Стэном! Да!
Это была наша последняя ночь в священном Денвере, и мы сделали ее бурной и незабываемой. Все кончилось вином при свечах в моем подвальчике, и Черити, неслышно ходившей взад-вперед наверху, в ночной рубашке с фонарем. К тому времени к нам присоединился темнокожий малый, назвавшийся Гомесом. Он околачивался в Файв-Пойнтсе и в ус не дул. Когда мы его увидели, Том Снарк крикнул:
— Эй, тебя случаем не Джонни звать?
В ответ Гомес дал задний ход, прошел мимо нас еще разок и произнес:
— Будьте добры, повторите, что вы сказали.
— Я говорю, ты не тот малый, которого зовут Джонни?
Гомес плавной походкой вернулся обратно и сделал еще одну попытку.
— Ну как, теперь похоже? Я ведь изо всех сил стараюсь стать Джонни, вот только не знаю, как это сделать.
— Годится, старина, поехали с нами! — вскричал Дин.
Гомес прыгнул в машину, и мы тронулись. В подвальчике, чтобы не нарушать покоя соседей, мы исступленно перешептывались. В девять часов утра ушли все, кроме Дина и Шефарда, которые все еще чесали языками, как маньяки. Люди встали приготовить завтрак и услыхали доносящиеся из подземелья незнакомые голоса: «Да! Да!». Состряпала обильный завтрак и Бейб. Подходило время сматываться в Мексику.
Дин съездил на ближайшую станцию обслуживания, где машину привели в божеский вид. Это был «Форд-седан 37», правая дверца которого соскочила с петель и была примотана к раме. Сломано было и правое переднее сиденье, и сидеть на нем приходилось откинувшись назад, лицом к ветхой крыше.
— Ну чем не Мин и Билл! — сказал Дин. — Будем хрипеть и дергаться до самой Мексики. Не один денек придется туда добираться.
Я изучил карту: в общей сложности больше тысячи миль, главным образом по Техасу, до границы в Ларедо, а потом еще семьсот шестьдесят семь миль через всю Мексику до огромного города близ потрескавшихся вершин Истмуса и Охакана. О подобном путешествии я не мог и мечтать, оно обещало стать самым потрясающим из всех. Это вам не восток-запад, это манящий юг. Перед нашими глазами встала картина всего Западного полушария с его скалистыми ребрами, уходящими к самому Тьерра-дель-Фуэго, и мы вообразили себе, как стремглав спускаемся по земной кривизне в другие тропики и другие миры.
— Старина, так мы наконец доберемся до этого! — В голосе Дина прозвучала неколебимая вера. Он похлопал меня по плечу. — Вот увидишь! Ого-го! Эх-ма!
Я отправился вместе с Шефардом к нему домой разделаться с последней из его денверских обязанностей. Его несчастный дед стоял в дверях дома и твердил:
— Стэн… Стэн… Стэн.
— Что, дедуля?
— Не уезжай.
— Но это дело решенное, я должен ехать. Ни к чему все это.
У старика были седые волосы, большие миндалевидные глаза и неестественно напряженная шея безумца.
— Стэн, — бесхитростно просил он, — не уезжай. Не доводи своего старого деда до слез. Не оставляй меня снова одного.
Нелегко было на все это смотреть.
— Дин, — сказал старик, обращаясь ко мне, — не отбирай у меня моего Стэна. Когда он был ребенком, я водил его в парк и рассказывал про лебедей. А потом в том самом пруду утонула его маленькая сестренка. Я не хочу, чтобы ты увозил моего мальчика.
— Нет, — сказал Стэн, — мы уезжаем. Прощай. — Он с трудом держал себя в руках.
Дед схватил его за руку:
— Стэн, Стэн, Стэн, не уезжай, не уезжай, не уезжай.
Втянув головы в плечи, мы обратились в бегство, а старик все стоял в выходящих на улицу дверях своего денверского коттеджа с украшенным капельками входом и чересчур плотно набитой мебелью маленькой гостиной. Он был бледен как полотно и все еще звал Стэна. В его поведении сквозила полнейшая беспомощность, он даже не сделал попытки уйти, а лишь стоял в дверях, бормоча «Стэн» и «не уезжай», и с тревогой смотрел, как мы сворачиваем за угол.
— Боже мой, Шеф, не знаю, что и сказать.
— Не обращай внимания! — простонал Стэн. — Он всегда такой.
С матерью Стэна мы встретились в банке, где она брала для него деньги. Она была красивой светловолосой женщиной, на вид еще очень молодой. Они с сыном стояли на мраморном полу банка и перешептывались. Стэн был сплошь заджинсован — куртка и все такое прочее — и выглядел именно как человек, всерьез собравшийся в Мексику. Кончилось его жалкое прозябание в Денвере, и теперь он покидал город вместе с пылким новоиспеченным другом — Дином. Дин внезапно появился из-за угла и перехватил нас как раз вовремя. Миссис Шефард настояла на том, чтобы купить нам всем по чашке кофе.
— Берегите моего Стэна, — сказала она. — В той стране всякое может случиться.
— Мы все будем друг о друге заботиться, — сказал я.
Стэн с матерью ушли вперед, а я брел позади с обезумевшим Дином; он рассказывал мне о надписях, которые вырезают на стенах уборных на Востоке и на Западе.
— Они совершенно не похожи. На Востоке в ходу циничные шуточки, избитые остроты да еще прозрачные намеки и сортирные фактики с рисунками. На Западе просто пишут свои имена: здесь был Ред О’Хара, Блеф-таун, Монтана, и дата — все на полном серьезе, как, скажем, у Эда Данкела, и причиной тому — безысходное одиночество, которое если и становится немного другим, когда переплываешь Миссисипи, то и там все-таки никуда не девается.
И верно, впереди нас шел одинокий парень, ведь даже мать Шефарда, которая была прекрасной матерью и очень не хотела отпускать сына, и то сказала, что он должен ехать. Я видел, как он бегает от деда. Такая вот собралась троица: Дин, который искал отца, я — никто, Стэн, удирающий от своего старика, и мы все вместе направлялись в ночь. В суматошной толкотне 17-й улицы Стэн поцеловал мать, она села в такси и помахала нам рукой. Прости-прощай.
У дома Бейб мы с нею простились и сели в машину. Тим проехал с нами до своего загородного дома. В этот день Бейб была прекрасна: волосы у нее были длинные и светлые, как у шведки, в лучах солнца у нее обнаружились веснушки. Она в точности походила на ту маленькую девочку, какой была когда-то. Глаза ее затуманились. Она могла бы взять Тима и подъехать к нам попозже — но этого не случилось. Прости-прощай.
